Игроки и жертвы

2

2

Женщина средних лет, в безупречно отглаженной блузке, подняла на меня глаза, едва уловимо нахмурив брови, когда заметила, что я появилась в назначенное время. Её взгляд был спокойным, но в нем читалась профессиональная отстраненность, которой отличаются все люди, работающие в непосредственной близости от таких фигур, как Кирилл Богданов. Она кивнула мне, жестом предлагая подойти ближе.

— Добрый вечер, — вежливо, но сухо произнесла она, откладывая в сторону папку. — Вы к Кириллу Алексеевичу?

— Да, — мой голос был тихим, но твердым, несмотря на то, как сильно дрожали мои руки. Я старалась выглядеть уверенной, хотя внутри всё сжалось в болезненный узел. — Ирина Николаевна должна была записать меня….

— Да, — кивнула Анна, едва заметно улыбнувшись, — я согласовала ваш визит, но вы рано….

— Да, не хочу заставлять Кирилла Алексеевича ждать в случае чего, — спокойно отозвалась, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но не холодно.

— Чашку кофе хотите? Видит бог, — она чуть понизила голос, — вам силы понадобятся…

— Что такое? — насторожилась я.

— У него настроение сегодня просто… кошмар, — вздохнула Анна, наливая мне кофе. — И как назло другого окна нет на ближайшие пару недель. Он послезавтра в Москву улетает. Так что, девочка….

Не могло мне повезти в ноябре…. Я тяжело вздохнула, поправляя белую блузку и украдкой бросив взгляд в зеркало.

Права Ирина, от меня прежней осталась лишь тень. Тень красивой, уверенной женщины. Сейчас в зеркале отражалась тонкая, болезненная женщина с лихорадочно горящими зелеными глазами. Светло-рыжие волосы, раньше падавшие на спину густой волной, теперь я закалывала в тугой, жесткий узел на затылке. Я увидела свои впалые щеки, резкие линии скул, которые выдались от потери веса, и тонкую бледную кожу, едва тронутую румянцем. Усталость и борьба оставили глубокие следы на моем лице. Столько раз я пыталась скрыть это от окружающих, надев маску спокойствия, но в глубине души знала: меня больше нельзя назвать той женщиной, которая когда-то верила в лучшее.

Из кабинета Богданова раздались голоса на повышенных тонах. Похоже генеральный был более чем не в духе.

Я нервно сжала пальцы на чашке с едва тёплым уже кофе, пытаясь нащупать в себе хотя бы каплю спокойствия. Но внутри всё сжималось. Я знала, что люди выходили из его кабинета, едва подавляя слёзы, иногда даже не выдерживая и увольняясь сразу после «разговора» с ним. А сегодня Богданов был особенно не в духе. Внутри меня что-то болезненно оборвалось — словно остатки прежней уверенности, те самые крупицы, за которые я цеплялась в этот момент.

Анна быстро выпрямилась за своим столом, бегло осматривая приёмную и почти профессионально скрывая своё собственное напряжение. Она, казалось, идеально знала своего босса и по движению руки, по одному слову могла понять, в каком он настроении. Я вздохнула и потерла зудящие глаза, успокаивая начинавшую болеть голову. Страха не было, но было ощущение напрасности.

Внезапно дверь кабинета открылась, и из-за неё вышел мужчина в дорогом костюме, с побелевшими от сжатия губами. Он пробормотал что-то невнятное и, не глядя ни на кого, стремительно направился к выходу, оставляя за собой едва заметный запах тревоги и бессильного гнева.

Анна взглянула на меня, её глаза на миг смягчились, но она тут же вернула себе профессиональную сдержанность.

— Подождите, Агата, — одними губами сказала она, — я ему сейчас кофе занесу — пусть немного успокоится.

Она быстро направилась в маленькую кухоньку, откуда до меня долетел аромат свежезаваренного кофе. Однако умиротворить льва не удалось.

Двери кабинета Богданова с грохотом распахнулись, и в приемную буквально вылетел сам генеральный директор. Он двигался быстро, как будто его раздражение толкало вперёд, наполняя каждый шаг энергией, способной сокрушить всё на своём пути. Я спокойно поднялась, когда его глаза скользнули по мне.

Кирилл Алексеевич Богданов был высоким мужчиной 47 лет с короткими тёмно-каштановыми волосами. Он носил очки с тонкой металлической оправой, которые добавляли его лицу интеллигентности и строгости, придавая ему вид человека, привыкшего к принятию серьёзных решений. Его черты лица были четкими и выверенными, словно высеченными из камня: высокий лоб, прямой нос и уверенный взгляд, который, казалось, просчитывал людей на несколько шагов вперед.

Его ровная кожа почти не имела морщин, хотя лёгкие линии у глаз намекали на годы опыта и выработанную за это время холодную, непреклонную стойкость. Кирилл всегда одевался безупречно: строгий деловой костюм, белая рубашка и галстук в синих тонах, подчёркивавший его статус. Он выглядел как воплощение власти и контроля, человек, который не привык слышать слово «нет».

Он ничуть не изменился с того времени, как мы иногда пересекались в коридорах и на заседаниях Законодательного собрания. Остановился, бросив оценивающий взгляд, в котором словно проскользнуло узнавание.

— Вы кто? — резко спросил он, — мы знакомы?

— Агата Романова. Я работаю у вас в отделе кадров, — ответила максимально спокойно и ровно, понимая, что, если покажу хоть крупицу слабости, разговора вообще не состоится.

Он слегка прищурился, будто пытаясь вспомнить, и на его лице отразилось лёгкое, еле заметное раздражение от того, что я осмелилась его беспокоить.

— Заходи. Анна, занесешь кофе! — приказал он, возвращаясь в кабинет. — У тебя есть десять минут, пока я отдыхаю, — металлический голос не оставлял места для размышлений.

Я вздохнула, облизав губы.

— Долго будешь молчать? — он сел в свое кресло.

— Прошу прощения. Кирилл Алексеевич, я пришла с просьбой….

— Ну, еще бы, — фыркнул он, — с чем еще-то ты могла прийти. Говори.

— У комбината есть социальная программа по выдаче ссуд работникам, — спокойно начала я, глядя прямо в серые глаза.

— Есть. Вставай на очередь. — сарказм в его голосе был как удар по лицу, унизительный и лишённый интереса. — Из-за этого ко мне зачем приходить?

— Дело в том, — я судорожно сжала спинку стула, около которого стояла, — что по условиям программы человек должен проработать на комбинате не менее пяти лет… Я же…. Я работаю только один год.

Кирилл Алексеевич нахмурился, его серые глаза сузились, и он медленно откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Было ясно, что ему совершенно не нравилась эта ситуация. Он внимательно изучал меня, будто взвешивая каждый мой жест, каждую мелочь, которую можно использовать против меня. Я стояла перед ним, сжав руки так сильно, что ногти впились в кожу стула, но продолжала выдерживать его взгляд.

— И? — протянул он, склонив голову набок. — Ты думаешь, что я должен сделать для тебя исключение?

— Здесь, — я положила перед ним папку с бумагами, которые подготовила Ирина, — мои характеристики от начальницы отдела кадров. И мое обязательство выплатить ссуду в течении трех лет, а не стандартных пяти. Если нужны дополнительные гарантии — я готова их предоставить.

Он с тихим смешком покачал головой.

— Еще одна…. Боже, ты серьезно думаешь, что ради красивого личика, я готов буду потратить на тебя деньги комбината?

Мне показалось, что я ослышалась.

— Что? Простите….

— Месяца не проходит, чтобы кто-то из вас не приходил ко мне с такой просьбой, — он даже не притронулся к папке. — Программа для того и создана, чтобы вы, глупые курицы, не донимали меня подобным.

— Программа создана для того, — выпалила я, прежде чем успела прикусить язык, — чтобы работники комбината знали какой у них замечательный директор и хором голосовали за вас на выборах!

Кирилл Алексеевич медленно поднял глаза, его лицо окаменело. Он больше не усмехался; его губы сжались в жесткую, тонкую линию, а взгляд потемнел. На его лице появилось выражение почти хищной ярости, и я поняла, что перешла черту. Он снова откинулся на спинку своего массивного кресла, сложив руки на груди.

— Что ты сказала? — голос его стал ледяным, и в нём сквозила опасная угроза. Он изучал меня, как жертву, которая внезапно решила взбунтоваться, и теперь ему было интересно, чем всё закончится. — Повтори.

— Простите, — выдавила я, хотя извинение звучало так же натянуто, как и мое дыхание. — Но это правда, Кирилл Алексеевич. Люди приходят к вам, потому что у них нет другого выхода. А программа создана не для их удобства, а чтобы поднять ваш рейтинг. К тому же эта программа идет как социально-значимый проект и софинансируется из бюджета. У вас минимальные риски…

Он наклонился вперёд, упершись локтями в стол, и я заметила, как жилка на его шее слегка дернулась. Его губы растянулись в едва заметную, но абсолютно лишённую тепла улыбку.

— Минимальные риски, говоришь? — протянул он, понизив голос. В его тоне не было ни капли доброжелательности. — Думаешь, ты понимаешь, как работает этот комбинат? Считаешь себя такой умной, чтобы объяснять мне мои собственные схемы?

— Нет…. — я проглотила гордость и гонор, — нет. Простите…. Я действительно готова предоставить вам любые гарантии….

— Любые? — он внезапно откинулся на кресле и окинул меня быстрым оценивающим взглядом.

В этом взгляде было что-то жуткое, хищное, как у человека, который нашёл слабость своей жертвы и теперь размышляет, как её использовать.

Моё сердце пропустило удар, и я почувствовала, как к горлу подступил ком.

— Да, любые гарантии, — ответила, стараясь, чтобы голос не дрогнул, хотя внутри понимала, что за этими словами может последовать всё что угодно.

Он прищурился, и его глаза стали жестче, почти прикидывая что-то. В кабинете повисло напряжение, настолько густое, что его можно было ощутить физически.

— Гм, — протянул он, как будто обдумывая мои слова, и на его лице снова мелькнула та странная, злая полуулыбка, наполненная почти ненавистью. — Знаешь, — продолжил он медленно, — иногда гарантии — это не просто деньги или подписи на бумаге.

— Я не очень вас понимаю, — откашлялась я.

Богданов прищурил глаза, но молчал, дождавшись, пока вошедшая Анна поставила перед ним кофе и бросив на меня сочувствующий взгляд — удалилась.

— Не понимаешь? — протянул он, поставив чашку на стол и чуть наклонившись вперёд. Его голос стал мягче, но от этого ещё более угрожающим. — Хорошо. Тебе нужны деньги — я дам их тебе. Какая сумма нужна?

Я стояла, едва удерживая равновесие, когда он задал этот вопрос. Его голос был обманчиво мягким, почти вкрадчивым, как у змеи, которая готовится ужалить.

— Двадцать пять тысяч долларов, — выдавила я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул. Он звучал тихо, но достаточно чётко. Я знала, что это большая сумма, и от осознания её величины мой страх только усиливался. Никто в здравом уме не разбрасывается такими деньгами просто так.

Богданов чуть наклонился вперёд, его глаза блеснули интересом, и хищная полуулыбка на его лице стала шире.

— Двадцать пять тысяч, — повторил он, смакуя слова, словно развлекался этой игрой. — Не много, не проблема. — Он сделал паузу и не сводя с меня взгляда. — Но ты понимаешь, что за такую сумму я ожидаю… адекватных гарантий.

— Да, — кивнула, все еще не понимая его игры.

— Когда нужны деньги?

— Как можно скорее, — прошептала я, едва выдавливая слова.

Его полуулыбка стала ещё шире, и в ней не было ничего хорошего.

— Завтра устроит? — спросил он, а в глазах горел хищный, издевательский огонь.

— Да…. Я готова подписать все бумаги хоть прямо сейчас, — я не могла поверить, что он все-таки согласился дать мне заем. — Согласна на любые разумные проценты….

Он усмехнулся, и от этого выражения по моей коже пробежали мурашки. Его улыбка была триумфальной, словно он наконец добился именно того, чего хотел.

— Разумные проценты? — повторил он, будто это его позабавило. — Видишь ли, дело не только в процентах… они мне не нужны, Агата. И это будет не заем. Я дам свои деньги, личные.

— Простите… — ситуация стремительно выходила из-под контроля, я не могла понять, что происходит и откуда такая небывалая щедрость.

Кирилл Алексеевич чуть склонил голову набок, продолжая рассматривать меня, как охотник изучает свою добычу. В его глазах по-прежнему горел тот хищный огонь, от которого становилось не по себе. Он наслаждался моей растерянностью, будто это была часть игры, которую он привык выигрывать.

— Я дам тебе деньги, — повторил он медленно, растягивая слова, словно проверяя их на вкус. — Наличностью. Никаких бумаг, никаких процентов, даже возврата не надо. Всё предельно просто. Но взамен…

Он сделал паузу, и я почувствовала, как напряжение в комнате сгустилось, словно воздух стал вязким и давящим. Моё сердце замерло, а ладони вспотели от страха.

— Взамен, — продолжил он, глядя холодно и издевательски, — ты проведёшь со мной ночь. Одну ночь. И твоя проблема будет решена.

Мир передо мной качнулся. В голове звенящей тишиной раздался этот мерзкий приговор, и я на мгновение забыла, как дышать. Холод пробежал по позвоночнику, и всё внутри сжалось в комок, который невозможно было разжать.

— Что? — едва слышно пробормотала я, подумав, что смотрю какой-то фильм или читаю третьесортный роман.

Богданов не отвел взгляда, не дрогнул и даже не моргнул. Его лицо хищника светилось, как будто моё недоверие доставляло ему удовольствие. Он, казалось, наслаждался моим потрясением, впитывал его, как вампир впитывает страх своей жертвы.

— Ты слышала меня, Агата, — произнёс он мягко, и это было ещё хуже, чем если бы он кричал. Его голос был обволакивающим, липким, словно яд, проникающий в каждую клетку моего сознания. — Одна ночь. Это не так уж много за двадцать пять тысяч долларов, правда?

Богданов сидел передо мной в своём кожаном кресле, спокойно попивая кофе, будто обсуждал со мной что-то обыденное. Его взгляд был напряжённым, пронизывающим, ожидающим. Он знал, что загнал меня в угол, знал, что я отчаянно нуждалась в деньгах, и, похоже, наслаждался этой властью надо мной.

— Агата, — повторил он моё имя, и в его голосе была странная смесь мягкости и жесткости, от которой меня передёрнуло. — Я допиваю кофе. Твоё решение?

Мир перед моими глазами казался размытым, будто я смотрела на него сквозь туман, но его слова прозвучали громко и ясно. У меня не было времени. Не было спасительного выхода. Только это предложение, отвратительное, унизительное, но… возможно, единственное, что могло спасти свекровь. Облизала пересохшие губы, стараясь хоть немного выиграть время. Закрыла глаза, досчитала до десяти.

— Вы загнали меня в угол, — услышала свой голос и поразилась, насколько холодно и безразлично он звучал — видимо сработал давным-давно усвоенный навык держать себя в руках. — У меня нет выхода — я согласна. Когда?

Он откинулся на спинку кресла, и его глаза загорелись триумфом, от которого у меня внутри всё скрутилось в узел. Он словно наслаждался моей капитуляцией, моим безысходным согласием, и это зрелище, похоже, доставляло ему истинное удовольствие.

— Вот так лучше, — протянул он с все той же хищной, самодовольной улыбкой. Его тон был пропитан удовлетворением, будто он только что выиграл очередную игру, в которой я была лишь фигурой на его шахматной доске. — Завтра вечером. Восемь часов. Я пришлю машину.

Он произнёс это с таким спокойствием, словно обсуждал какую-то деловую встречу, а не то, как собирается воспользоваться моим отчаянием. Мои пальцы по-прежнему судорожно вцепились в спинку стула, и я с трудом заставила себя кивнуть. А после развернулась и вышла прочь, на едва гнущихся ногах.