30

За Анну Кирилл взялся с самого утра, велев ни мне, ни Илоне не встревать. Уехал рано, крепко поцеловав на прощание, и у меня возникло стойкое ощущение, что за ночь у него родился план или что-то вроде того. И ничего не оставалось делать, кроме как послушаться его, занимаясь привычной работой.

— Может оно и к лучшему, что он нас не посвящает, — пожала плечами Илона, — Кир чувствует, что ты нашла нечто такое, что может повернуть расклад сил, но нам с тобой знать его методы и его планы точно пока не стоит. Своих хватает.

Я понимала, что Илона права. Кирилл, похоже, тщательно взвесил каждый шаг. В этом молчании и сосредоточенности чувствовалась странная, почти успокаивающая, уверенность, Он словно специально вывел нас обеих из своей зоны действия, чтобы сконцентрироваться полностью на предстоящем разговоре с Анной, и на этом этапе мне ничего не оставалось, кроме как ждать его результатов.

— Агата, сосредоточься, — легонько стукнула меня по голове Илона, — у тебя три выхода к журналистам на этой неделе. Два на своем округе, один — на нашем. Кирилл, как основной спонсор конного спортивного клуба для детей с ОВЗ решил, что открывать соревнования будешь ты, как его представитель.

— А меня поставить в известность он не решил? — вздохнула, понимая, что протестую скорее из упрямства.

— Агата…. Чует моя задница, что вы натворили глупостей. Каких?

— Переспали, — подумав, ответила правду.

— И только? Ну слава богу, я думала, как минимум ограбили общество слепых.

— Да лучше бы ограбили…. Проще было бы.

— А сейчас в чем трудность? Ну переспали и переспали. Хоть разрядку получили — в вашем случае она была необходима. То-то смотрю он на крыльях летает. А с тобой что не так?

— Илона, ты сейчас серьезно? Да, как бы все не так!

— Так, — она попросила девочку-секретаря нашего штаба принести еще кофе и подвинулась ближе ко мне, — давай разбираться. Ты что, чувствуешь себя…. виноватой?

— Я никак себя не чувствую, Илона! Вообще никак.

— Плохо в постели было?

— Нормально было.

— Вот сейчас ничего не поняла. Было нормально, но ты не довольна. Чем? Думаешь, он мало раскаялся? На колени перед тобой не рухнул?

— Илона, мне не нужно его раскаяние и колени. Я переспала с человеком без любви, связанная с ним хер пойми чем. Как и он со мной.

— Я вот сейчас себя такой шлюхой почувствовала… у меня как бы так всегда — без любви и хер пойми с чем. Провела время хорошо — и слава богу, для здоровья полезно. А вас, Агата, столько всего связывает, что я бы удивилась больше, если б этого не случилось. Любовь… — она покачала головой. — Даже не знаю, что людей сильнее друг ко другу привязывает: любовь или ненависть.

— О, Илона…. А дальше-то что?

— Так и наслаждайся! Вам еще почти три недели вместе жить — скрась себе досуг. Или что, выйти из роли жертвы не комфортно? — хитро прищурила она глаза.

— Да иди ты!

— Агата, не усложняй. Он не мальчик, ему слава богу 47 лет. Скажешь — да, будет продолжение, скажешь — нет, не будет. Второй раз ошибки он не сделает, ни к чему принуждать не станет. Пройдут выборы, до конца лета улетишь к своим, а там, глядишь и разойдетесь по сторонам.

В ее словах была правда, только почему-то от этой правды на душе стало еще тяжелее. Связывающие нас с Кириллом чувства и обстоятельства не оставляли нам шанса на что-то большее, чем временное сосуществование. Его привязало ко мне чувство вины и сожалений, меня к нему — сначала ненависть, а после — одиночество и усталость. Ни о чем ином речи идти не могло.

Отчего тогда кошки на душе скребли?

Я залпом выпила оставшийся кофе и поморщилась от его горечи. И уехала в свой маленький кабинет в ЗС, чтобы хоть там немного побыть одной. Домой не тянуло — да и где сейчас был мой дом? Ехать в свою квартиру — нельзя. Хоть там сейчас уже и не дежурили репортёры, но ночуй я там — к утру об этом узнает весь город. Ехать к Кириллу — это снова взаимодействовать с ним, говорить… а о чем, я не знала.

В кабинете царила приглушённая тишина, которую иногда нарушали звуки шагов в коридоре или шелест бумаги. Закрыв за собой дверь, я почувствовала, как тяжесть последних дней постепенно оседает. Здесь всё было проще и яснее: стопки документов, аналитика, встречи и заседания — это была та стабильность, которую я когда-то выбрала и понимала.

Работа текла ровно, рутинно, и каждый подписанный документ был как якорь, возвращающий к себе, в привычное. Только мысли о Кирилле всё равно пробивались сквозь этот бумажный порядок, вызывая смутное беспокойство и напоминание, что моя жизнь больше не была такой простой, как до него.

Он позвонил около девяти вечера.

— Агат, ты дома?

Я вздохнула, на секунду прикрыв глаза, и ответила:

— Нет, ещё в ЗС. Задержалась немного, тут работы навалилось.

Он помолчал несколько секунд.

— Я тоже задержусь…. Не жди меня вечером, ложись спать.

Мне стало и смешно и горько одновременно.

— Хорошо, Кир.

Он снова помолчал, словно подбирая слова.

— Агата, я…

— Я поняла тебя, Кирилл. Все в порядке.

Он тяжело выдохнул, будто с этим звуком ускользали те слова, которые он, возможно, так и не решился сказать. Несколько секунд длилось напряжённое молчание, в котором отражалось всё: наши недосказанности, беспокойство, напряжение последних дней.

— Хорошо, — тихо ответил он наконец. — Береги себя.

— Ты тоже, — сдержанно проговорила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, несмотря на горечь.

Возможно, этой ночью мы, наконец, поставили точку в таких сложных и запутанных связях, как наши. Закрыли старые счеты, не успев открыть новых. И от осознания этого было больно, но стало легче.

Сдержанность между нами стала словно невидимая преграда, которая, вопреки ожиданиям, принесла и облегчение, и тяжесть одновременно. Облегчение — потому что мы наконец избавились от внутренней борьбы и не пытались прорваться сквозь стену, которая уже прочно выросла между нами. Но и тяжесть — потому что эта дистанция, казалось, опустошала каждый наш короткий разговор, превращая его в сухой обмен информацией.

Кирилл пропадал на работе, его дни и ночи слились в нескончаемый поток задач и дел. Я понимала, что его усилия требовали всего его внимания, и старалась также держать фокус на поручениях Илоны, в которых не было места для раздумий и личных чувств. Наши пересечения стали короткими: быстрый обмен новостями, деловые замечания, пожелание удачи, и всё. Рядом, но далекие, мы оба пытались затеряться в рутине, будто надеясь, что она сможет отвлечь от всего, что мы не успели или не решились сказать.

В среду Кирилл приехал в штаб, где сухо сообщил нам обеим, что улетает в Москву, пообещав вернуться к середине пленарной недели. Илона так же сухо кивнула, выходя из кабинета, оставляя нас наедине.

— Агата, — он подошел ко мне. — Переговоры будут…. Тяжелыми. Я хочу кое-что сказать тебе.

— Кир?

— Если что-то пойдет не так…. Ты берешь вещи, хватаешь за шкирку Илону, едете в аэропорт и первым рейсом улетаете в Грузию. Обе. Ясно?

Его слова прозвучали резко и бескомпромиссно, как приказ. Я посмотрела на него, стараясь понять, что стоит за этим внезапным решением.

— Кир, о чём ты вообще говоришь? — спросила я, чувствуя, как внутри поднимается тревога. — Нас ведь и так достаточно защищают… В чём дело?

— Будешь с семьей, с дочкой. Вчера на счет Илоны в Германии я перевел крупную сумму — вам всем хватит на несколько лет. Она, конечно, сука, но сука с принципами. Откроешь счет в местном банке, и сообщишь моему начальнику безопасности, он даст дальнейшие инструкции.

— А ты… Кирилл, что с тобой будет?

Он задержал взгляд на мне, глаза были усталыми и напряжёнными, словно он уже прожил этот разговор в голове не раз.

— Или прилечу к вам позже…. Или…. Увидимся лет через дцать… может быть. Будем считать, что закон кармы, за который мы с тобой когда-то пили, меня настиг. Ты права была, Агата, он бьет больно. Очень больно. — Он на несколько секунд устало прикрыл глаза.

Слова Кирилла, тяжелые и отрезвляющие, опустились на плечи ледяной тяжестью. Он смотрел на меня, не отводя взгляда, и в его глазах отражалась неизбежность — понимание того, что он обдумывал и, возможно, принял уже давно. Я невольно сжала губы, стараясь скрыть дрожь, но внутри всё сжималось от мысли, что это может быть прощанием.

— Знаешь, Агата, о чём я сожалею больше всего? — его голос прозвучал тихо, но твёрдо, словно он давно носил в себе эти слова.

Я молчала, не решаясь спросить, а он продолжил, чуть опустив голову, словно этот разговор был слишком тяжёлым даже для него.

— О том, что не встретил, не узнал, не увидел тебя раньше. — Он поднял глаза, в которых мелькнули боль и сожаление. — Что шесть лет назад, скользя по тебе глазами, не понял… ничего.

— Кир… не сходи с ума!

Кирилл грустно улыбнулся, но его глаза оставались серьёзными, наполненными глубокой, почти пронзительной печалью.

— Я, наверное, уже сошёл, Агата, — его голос был тихим, но в нём звучала странная уверенность, словно он уже давно принял эту мысль. — И знаешь… если бы у меня была возможность прожить что-то заново, изменить хоть одну вещь в своей жизни, я бы…

Он замолчал, словно не решаясь договорить, затем тяжело вздохнул, опустив взгляд.

— Я бы подошёл к тебе тогда, когда ещё мог. И, возможно, всё было бы иначе. — В этих простых словах звучала такая тоска, что я невольно отвела взгляд, боясь встретиться с его глазами.

Сердце сжалось, и мне не хватило воздуха, чтобы сразу ответить. Я чувствовала, как его признание наполняет воздух чем-то необратимым, как будто время действительно могло дать нам шанс, который мы оба теперь утратили.

После он развернулся и быстро вышел, не давая мне сказать больше ни слова.

— Куда он полетел, Илона? — рванулась я к ней.

— Ты не догадалась?

— Твою мать….. — я села на стул.

— Твоя ниточка канатом оказалась. Бывает же…. Случайность и такое…. — она налила нам коньяк. — Кирилл полетел узел распутывать. Если докажет свою эффективность — выживет. Нет…. Ты чахохбили любишь? А придется полюбить….

Обе, не чекаясь, залпом выпили коньяк.

Загрузка...