Игроки и жертвы

3

Я плохо помнила, как добралась до дома, оставив машину прямо перед комбинатом, даже не заботясь о том, что её, возможно, заблокируют или эвакуируют. Ноги будто сами несли меня вперёд, механически поднимая по лестнице, пока я не оказалась перед нашей дверью. Наша маленькая квартира была тесной, слишком тесной для нас троих, но именно в этих стенах я всегда находила уют и безопасность. Только сегодня всё казалось другим, словно знакомые стены сдавливали меня, не давая дышать.

Как я умудрилась заставить себя улыбнуться, когда на пороге меня встретила дочь, я до сих пор не понимаю. Её глаза светились радостью, и в руках она держала нарисованную открытку: корявые цветы в вазе и разноцветное солнце.

Баба Маша встретила меня с готовым ужином, её усталые глаза светились теплотой, и она радостно позвала нас к столу. Они обе были такими счастливыми видеть меня, что я просто не могла показать им, что творилось у меня внутри. Нельзя было разрушать этот мир, в котором они находили радость, даже если сама я была на грани.

Мы сели за стол, и я заставила себя поддерживать разговор, улыбаться, смеяться вместе с ними. Но где-то в глубине души всё было иначе. Там бушевала ледяная метель, свирепый, неумолимый вихрь страха, ненависти к себе и отвращения.

Уложив Аринку в кроватку, я прошла к себе в малюсенькую комнату и села на диван. Слёзы лились сами собой, и я не могла их остановить. Они текли беззвучно, обжигая кожу, пока я лежала там в тишине, одна со своей болью. В голове всё ещё не укладывалось произошедшее. Словно разум отказывался верить в то, что моя жизнь вот так, в одночасье, превратилась в череду грязных сделок и унизительных компромиссов.

Зачем? Зачем Богданову понадобилось так жестоко играть со мной? Да, я знала, что в мире политики и бизнеса мужчины часто забывают, что они всего лишь люди. Ослеплённые властью, деньгами, ощущением вседозволенности, они мнили себя богами, наслаждаясь своим влиянием и силой. Но Богданов… Я зажмурилась сильнее, и очередной поток слёз вырвался наружу. Его хищная улыбка, его слова эхом звучали в голове, снова и снова, как приговор, от которого не сбежать. Я была лишь пешкой в его игре, и он знал, что я не смогу отказаться. Отчаяние, страх и отвращение переплелись между собой, выжигая меня изнутри.

Утром встала поздно. По негласному договору мои девочки давали мне выспаться каждую субботу, тихо готовя на кухне завтрак. Это было нашим маленьким ритуалом, одним из тех, что позволяли нам жить дальше в течении этого кошмарного года.

Я лежала на подушке, мокрой от слез, и не хотела поднимать тяжелой головы. Хотела лежать и ни о чем не думать, но у меня были свои обязательства.

— Агата, — бабушка Маша внезапно взяла меня за руку, когда после обеда я лепила с Ариной. — Можно тебя на минуту?

— Да, — я с любовью посмотрела на свекровь, — что такое бабуль?

— Что с тобой? — серьезно спросила она. — Что происходит?

Я застыла, и на мгновение слова застряли в горле. Я не могла так легко солгать ей, но и правду рассказать не могла. От её прямого взгляда я почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слёзы. Она видела меня насквозь, чувствовала, что что-то не так, и это было больно, потому что она всегда так заботилась обо мне.

— У меня… — я откашлялась, — неприятности на работе. Мне…. Мне придется выйти сегодня в ночную смену… Поставили дежурить….Не хочу уходить от вас, но я весь год отговорки находила, а теперь…. Меня уволить могут, если я откажусь…. — привычка блефовать уверенно не умерла, хоть я и давно не пользовалась этим навыком.

Бабушка Маша внимательно смотрела на меня, её взгляд был полон сомнения, и я могла сказать, что моя ложь не совсем её убедила.

— Ах ты моя девочка… — вздохнула она, а её голос был полон заботы и тревоги. — Ты всегда так много на себя берёшь. Мы справимся, не волнуйся. Главное, чтобы ты была в порядке.

— Спасибо, — и снова голос прозвучал, словно бы не мой, чужой. Спокойный и полный любви. — Пойду собираться.

Я повернулась и медленно пошла в свою маленькую комнату, чувствуя, как ноги подгибаются подо мной. Руки дрожали, когда я открывала шкаф, выдвигала ящики и брала одежду. Все движения были механическими, словно я стала марионеткой, управляемой неведомой силой. В голове стоял густой туман, и я едва соображала, что делаю. Мысли путались, и перед глазами всплывали обрывки воспоминаний: лицо дочери, встревоженные глаза бабушки Маши, а затем — жесткий взгляд Богданова, его хищная полуулыбка и слова, от которых по спине пробегал холод.

Что надеть на такую встречу? Что можно выбрать для чего-то столь унизительного и страшного? Какую одежду наденешь, когда идёшь на сделку с дьяволом? Я понятия не имела. Мои руки на автомате вытаскивали вещи из шкафа и тут же бросали их обратно. Ничто не казалось подходящим, всё выглядело слишком дешёвым или слишком вызывающим, и это только усугубляло моё состояние.

В конце концов, я остановилась на простом платье темно-синего цвета. Оно было скромным, закрытым, и, надеясь, что хоть немного смогу сохранить своё достоинство, я натянула его, чувствуя, как каждая складка ткани царапает мою кожу, напоминая о том, что мне предстоит. Длинные волосы тщательно расчесала, чтоб волосок лежал к волоску и закрутила в тугой, тяжелый узел на затылке.

Я смотрела в зеркало, на бледное лицо и затравленный взгляд моих глаз. Это была я, но совсем другая. Женщина, которую я едва узнавала. Ту, что когда-то была уверенной и сильной, заменило это существо, пытающееся удержаться на плаву в море боли и отчаяния.

У меня не было мужчины вот уже полтора года. Последний раз меня касался тот, кого я любила всем сердцем, кто был основой моей жизни, моим стержнем и моей силой. Его руки и губы, от одного воспоминания о них мое тело начинало гореть огнем боли и желания. Никто и никогда не сможет заменить его. Его любовь была моей крепостью, моим домом, и теперь, когда его не стало, я чувствовала себя сломанной и потерянной. Никто не сможет снова обнять меня так, как он. Никто не сможет снова зажечь во мне ту же искру. И именно поэтому предстоящее испытание казалось ещё более мучительным, ещё более жестоким.

Я знала, что придётся пережить это, позволить чужим рукам коснуться меня, и от одной этой мысли меня выворачивало наизнанку. Павел был единственным, кого я хотела рядом, но его больше не было, и теперь мне приходилось делать выбор, который разрывал мою душу на части.

Когда без пяти восемь завибрировал мой телефон, оповещая о прибытии машины, в животе у меня похолодело. Но внешне я выглядела абсолютно спокойной и даже веселой. Поцеловала дочку и бабушку и вышла на улицу, чувствуя, как холодный, злой ноябрьский дождь сразу окатил меня, пронизывая насквозь. Он хлестал по лицу, будто хотел смыть с меня остатки смелости, которая держала меня на ногах. Ветер бил в лицо, запутываясь в моих волосах, и каждое его прикосновение обжигало меня, напоминая, что впереди меня ждёт ночь, которую я бы предпочла никогда не проживать.

Перед домом стояла чёрная машина с тонированными стёклами, свет фар резал сумерки, и мне показалось, что этот автомобиль олицетворяет саму тьму, которая постепенно затягивала меня. Я сжала руки в кулаки, сделала глубокий вдох, чтобы унять дрожь, и пошла к машине, чувствуя, как каждый шаг отзывается болью в груди.

Ехали мы долго, попав в пробку на выезде из моего района. Водитель начинал нервничать и его настроение передавалось и мне, хотя я сидела с непроницаемым лицом.

Вдруг резко зазвонил телефон, и водитель вздрогнул, словно от удара. Он быстро глянул на экран, потом, выругавшись себе под нос, ответил на вызов.

— Будем через пятнадцать минут, Кирилл Алексеевич, — отрапортовал он с подчеркнутой вежливостью, но в его голосе сквозило раздражение. Сказав это, он тут же сдал назад и, вопреки всем правилам, вырулил на обочину, разогнав машину. Мы летели мимо стоящих в пробке автомобилей, и мне стало не по себе от этой рискованной езды. Но ещё больше беспокойства мне приносило имя, которое он только что произнёс.

Кирилл Алексеевич ждал. И каждый миг приближал меня к неизбежному.

Остановились мы около высотного здания, в котором я узнала одну из самых дорогих гостиниц города, и не смогла сдержать ехидной улыбки — куда еще меня могли привезти. Не домой же!

Водитель вышел и открыл мне двери. Меня тотчас проводили в роскошный просторный холл, где всё дышало деньгами и властью. Высокие потолки, сверкающие люстры и безукоризненно отполированный мраморный пол. Внутреннее убранство поражало своей изысканностью, и это только усиливало чувство моей неуместности. Я была здесь как чужая, как что-то, что не должно было касаться этих стен.

— Кирилл Алексеевич ожидает вас в ресторане, — равнодушно сообщил мне водитель, указывая рукой направление. Его лицо было непроницаемым, и в его глазах не было ни сочувствия, ни интереса, только профессиональное равнодушие.

Я кивнула, не говоря ни слова, и направилась в указанную сторону. Шаги по мраморному полу эхом отдавались в моём сознании, словно предвещая то, что должно было произойти дальше. Я чувствовала, как страх и отвращение снова сжимаются в тугой ком в животе, но шла вперёд, потому что отступать было некуда.

Богданов сидел за столиком у огромного окна, через которое виднелись смутные очертания дождливого ноябрьского города. Однако окно было частично закрыто изысканным интерьером, отсекающим любые любопытные взгляды. Это место, очевидно, было создано, чтобы хранить тайны, и я понимала, что моя — лишь одна из множества, которые здесь обсуждались.

Он сидел в кресле, вальяжно откинувшись, с ногой, закинутой на колено, и выглядел настолько расслабленным и уверенным в себе, что это мгновенно задело меня. В его глазах светилось едва уловимое развлечение, как будто всё это было для него лишь очередной игрой, в которой он был непоколебимым победителем.

Я остановилась на мгновение, чтобы взять себя в руки, ощущая, как моя кожа холодеет от злости и страха, но я не могла позволить себе показаться слабой. С каким-то болезненным осознанием пришла мысль, что для него всё это действительно могло быть обыденностью. Я понятия не имела, сколько раз он использовал свою власть, чтобы загонять других людей в такие ситуации, как моя. Может быть, это было частью его привычного ритуала — наслаждаться своим могуществом и контролем над чужими судьбами.

Он поднял глаза, заметив моё приближение, окинул оценивающим взглядом, и его улыбка чуть расширилась. Этот хищный блеск в его взгляде заставил меня ещё крепче сжать руки в кулаки. Я подошла к столу, стараясь сохранять самообладание, хотя внутри всё тряслось.

— Присаживайся, Агата, — сказал он с той же самодовольной ленивой интонацией, кивая на кресло напротив. — Рад, что ты пришла.

Его слова прозвучали так, будто я была на обычной деловой встрече, но для меня это был самый сложный вечер в моей жизни. Я медленно села, стараясь не выдать дрожь, охватившую всё моё тело, и приготовилась к тому, что должно было последовать.

— Поужинаем? Ты голодна? — спросил он, с лёгкой улыбкой, словно всё происходящее было обычным, непринуждённым ужином между деловыми партнёрами. Его тон был беззаботным, почти дружелюбным, и это только усиливало чувство нереальности, которое окутывало меня.

— Нет, не голодна, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Я не могла есть, не сейчас. Один лишь запах еды вызывал у меня тошноту, а мысли о том, что стоит за этим предложением, делали всё ещё хуже.

— Жаль, — протянул он с тенью разочарования. — Но ты знаешь, хороший ужин всегда располагает к приятной беседе. — Он жестом подозвал официанта, как будто этот вечер не был ничем особенным, а я была просто гостьей в его маленьком мире вседозволенности.

Повинуясь властному жесту, официант налил мне в бокал белого, игристого вина, и я следила за тем, как золотистые пузырьки поднимались к поверхности, чувствуя, как внутри растёт непреодолимое желание сбежать.

— За что мы пьем? — спросил он, поднимая свой бокал, его улыбка была леденящей, как сама ночь за окнами.

— Предлагаю выпить за кармическую справедливость, — ледяным тоном ответила я. Богданов посмотрел на меня долгим взглядом и от души рассмеялся.

— Ну что ж, за карму! — Он сделал глоток вина, всё ещё с искоркой веселья в глазах, и я чувствовала, что стала для него забавной игрушкой, которую он не ожидал увидеть. — Я смотрю вечер перестает быть томным. Агата, ты не перестаешь меня удивлять.

— К чему этот политес, Кирилл Алексеевич? — сквозь зубы процедила я. — Мы заключили сделку, не обязательно вести со мной светский разговор.

Он склонил голову чуть набок, словно бы изучая меня заново, будто не мог поверить в мою смелость.

— Вот как? — медленно произнёс он, и его голос обрёл нотки хищной заинтересованности. — Агата, ты права, конечно. Мы ведь не обязаны притворяться, не так ли? Но, видишь ли, мне всегда нравились женщины с огоньком, — продолжил он, прищурившись. — Это делает вечер… куда более захватывающим. Я люблю знать, что мои гости не безвольно следуют моим указаниям. Ночь длинная, я хочу взять от нее все, моя дорогая.

— Надеюсь, вы не останетесь разочарованным, — прошипела я сквозь зубы.

— Не останусь, — заверил он. — Ты уже оправдываешь ожидания. Надеюсь, милая, ты хорошо выспалась сегодня?

Я стиснула зубы ещё крепче, чтобы сдержать гнев и отвращение, которые кипели во мне. Как бы мне ни хотелось бросить ему в лицо что-то острое и резкое, я знала, что не могла себе этого позволить.

— Спала как младенец, — ответила я с ядовитой вежливостью, стараясь не выдать свою дрожь. — Полна сил для вашего… захватывающего вечера. Кирилл Алексеевич, — облизала губы, — я не стану саботировать договоренность. Вы хотите эту ночь — она ваша. И давайте не будем притворяться.

Кирилл Алексеевич слегка приподнял бровь, и в его глазах мелькнула искорка интереса, словно моя прямота его позабавила. Он поставил бокал на стол и наклонился вперёд, изучая меня с откровенной оценкой, словно я была книгой, которую он читал с особым наслаждением.

— Вот это мне нравится, Агата, — протянул он, и коснулся своей рукой моей руки. В его голосе звучало удовлетворение. — Никаких притворств, никакой игры в ложные приличия. Ты удивляешь меня всё больше.

От его прикосновения я вздрогнула, и холод прошёлся по коже, как разряд тока. Его пальцы были тёплыми, но ощущение от их прикосновения было обжигающим и отталкивающим. Он почти нежно гладил мою ладонь, как будто это была самая естественная вещь в мире, исследуя, изучая её, словно каждый изгиб моей руки был предметом его мрачного интереса. Потом его рука скользнула выше, по обнаженной руке к плечу. Дотронулся до шеи, провел пальцами по линии скул.

Мне хотелось кричать, хотелось оттолкнуть его, но я знала, что не могу. Я с трудом сдерживала слёзы, которые подступали к глазам, и заставляла себя оставаться на месте, не показывая, насколько сильно он раздавил меня. Я была заперта в собственном теле, в ловушке, не имея возможности вырваться или спастись, и это ощущение загоняло меня в бездну ужаса.

— Вот так, — шепнул он, его голос обволакивал меня, как яд. — Мне нравится видеть твоё сопротивление, твою борьбу. Идем — приказал он.

Он встал, делая жест рукой, приглашая меня следовать за ним. Я медленно поднялась, стараясь не выдать дрожь в коленях, и приготовилась идти в ночь, которая, как я знала, станет самой тяжёлой в моей жизни.