Камергерский переулок

20

Мне позвонил маэстро Мельников.

– Профессор, - зажурчал он, - извини, что отвлекаю от трудов, нужен совет. Я бы, конечно, мог обратиться к Рыжему, ну к Эдику, ну к Радзинскому… Но Рыжий - легкий, птичка небесная, вспорхнет и начирикает с веточек какую-нибудь ерунду… А вы человек основательный и смеяться надо мной не станете… Во сколько вы можете оказаться в Камергерском?

– А по поводу чего совет?

– По поводу… - Мельников принялся таинственно шептать: - По поводу летоисчислений…

– Летоисчислений?

– Ну вот и вы заулыбались…

– Я вовсе не заулыбался. Я удивился.

– А мне и нужен совет удивленного человека. Во сколько вы будете в Камергерском?

– В шесть подойду…

В шесть я подошел к закусочной. Мельников, и я почувствовал - взволнованный, уже сидел за столиком в компании с бьющей в глаза дамой. Или девицей. Соседка Мельникова была узка в кости и фигуру содержала девичью. Показалось, что она мне знакома. Но может, и нет. Приветствие ее прозвучало голосом послушницы Досифея Марфы, при том простуженно-прокуренным, и тогда я понял, что передо мной Тамара, среди ее чередовавшихся по судьбе мужей случились и два моих приятеля. В заблуждение поначалу меня ввели будто бы сенокосилкой облегченная голова Тамары и ее неожиданная кофта, связанная, возможно, из медной проволоки, суженная в талии. Незаметная прежде грудь Тамары ныне дыбилась, чему способствовали и две металлические полусферы кофты. Мельников глядел на нее глазами прилетевшего в деревню Лариных Ленского.

– Разрешите представить, это надежда нашей культуры…

Я чуть было не перебил его и не объявил, что надежда культуры мне давно известна, но Тамара резко протянула руку и произнесла:

– Иоанна.

– Очень приятно…

Знание привычек Тамары потребовало сжать ее ладонь усердием самбиста, она не ойкнула. Иоанна. Ничего нового. Одного из моих приятелей она уговорила называть ее Изидорой. Тот приятель был поэт и белокурый кудряш. Сейчас похожий на него чумовой в пивной рекламе отрывал коленца и лил в горло напиток «По-руски». Тамара-Иоанна ерзала теперь на стуле, что-то искала в сумочке и не находила, взглядывала и на часы. Мельников явно не объявил ей, с кем намерен встретиться. Болваном он не был и быстро ощутил неловкость положения.

– Дорогая, - сказал Мельников, - ты не опоздаешь?

– Блин! - Иоанна ткнула сигарету в пепельницу. - Ну конечно, через пятнадцать минут должна быть в галерее. Вы уж извините (это мне). Приятно было познакомиться.

– А мне тем более, - сказал я.

Должен признать, Тамара, рослая, костлявая, но с тяжелыми ногами, одевалась хорошо, носить себя умела, ходила на подиумах с высокомерием наклеенных ресниц, соразмерная в линиях, и теперь прошла достойно, вызвав движение голов зрителей. «Только бы не взревела каким-нибудь тюремно-великосветским шансоном!» - обеспокоился я. Нет, не взревела. Мельников смотрел на ее дефиле с умилением, словно бы готов был толкнуть в бок: «А? Какова? Богиня! Валькирия!». «И этот у нее в огороде», - подумал я. Но о ком, о ком, а о Мельникове тревожиться не стоило.

– Итак, в чем суть дела? - сухо спросил я.

– В летоисчислениях! - сказал Мельников.

– То есть?

– Сколько их?

– Сколько хочешь. Каждая религия, каждая мифология имела свое летоисчисление. У инков - свое, у кельтов - свое. Эллины завели свое с первых Олимпийских игр. В Атлантиде - неизвестно с чего. Да и кому я это все напоминаю? Мельникову. Мельников все знает. Мельников всегда жил.

– Это да! Это да! - Мельников махнул рукой, великодушно соглашаясь с моим утверждением. - Но ведь случаются нюансы, о которых по рассеянности забываешь. Из-за важнейших дел. Есть летоисчисления книжные, условные, есть летоисчисления ходовые, внутри которых мы и проживаем.

– Саша, что-то я тебя не понимаю. Мы с тобой в Москве живем внутри летоисчисления от Рождества Христова. О чем ты беспокоишься?

– Вот-вот! А мне доказывают, что это летоисчисление - ложное. И, стало быть, моя родословная ничего не значит.

Тут-то, наконец, и была изложена мне суть приглашения в Камергерский. Древо рода Мельниковых разворачивали передо мной здесь же в закусочной, но не развернули до конца, причиной чему среди прочих был обход столиков следователем подполковником Игнатьевым. Тот предъявлял для опознания фотографии знакомых убиенной во дворе Олёны Павлыш. Мельников отрекся от всяких Олён и убыл с рулоном фамильного древа, так и не обхвастав мне всех суков и веточек семейного, надо полагать, дуба. Но о Древе Мельниковых уже говорили, оно стало знаменитым. И вдруг подползли к Мельникову молодчики, сопляки, по возрасту схожие с архивными мальчиками и девочками, возводившими его Древо из складов небытия, и заявили, что в ходу теперь новые летоисчисления, и истинные фамильные дубы произрастают исключительно в них.

– Какие летоисчисления? - спросил я. ¦- Одно от Хоменко. Одно от Мазепы.

– От какого Хоменко?

– Ну, может, не от Хоменко. Но вроде того. От Хвостенко. Да. Вот.

Историческая концепция бухгалтера Хвостенко была мне известна. Популяризациями ее в толстенных томах с картинками наживались безразличные к смыслам мироздания книжные фабриканты. Но теперь мне хотелось услышать изложение бухгалтерской фантазии Мельниковым. Сразу же я понял, что Мельникова волнует, какую родословную ему выгоднее иметь и предъявлять. А с теорией Хвостенко, вызванной желанием исправить вековые балансы, и, стало быть, с его летоисчислением Мельникову все было ясно. Ее вывели из другой теории - сплющенности времени.

– Если вы о ней ничего не слышали, - сказал Мельников, - я сейчас все объясню.

– Слышал, слышал! - заторопился я. Хотел было заметить, что, суждение маэстро неожиданное, а по отношению к теории Хвостенко и, мягко сказать, упрощенное, но не стал.

Мельников же, будто бы и не восприняв мое «слышал, слышал», начал объяснять, что есть сплющенность времени, то есть отсутствие времени вообще, что - есть при сплющенности перетекание одной личности в другую и взаимозаменяемость одного события другим. Поминал он и Великие правила Единого Поля. При этом на протянутых кассиршей Людмилой Васильевной салфетках он выводил графики и формулы со ссылками на Лобачевского, Эйнштейна и на свои отроческие гипотезы. Сплющенность времени, убеждал меня Мельников, позволяла сильным мира сего заказывать так называемым историкам выгодные для их кланов летописи, документы и даже поэтические произведения типа «Слова о полку Игореве». Хрестоматийный пример (Я чуть было не спросил: из чьих хрестоматий пример - самого ли Мельникова или же бухгалтера Хвостенко, но поток слов сбивать не стал). Хрестоматийный пример. Куликовская битва. По заказу Романовых в летописных документах она якобы произошла в нынешней Тульской области в 1380 году. Но такого года в сплющенности времени вообще не было по причине ненадобности. И никаких Мамаев в помине не было. И Дмитрия Донского. И Рюриков никаких не было. То есть было. Даже два. Один редактор «Литературной газеты». Другой его сын, эссеист-сексоаналитик. Но их роль в истории Российского государства корыстно преувеличена. От них, конечно, пошли Рюриковичи, но по идеологической линии.

– Погоди. Ты отвлекся, - сказал я. - Где хрестоматийный пример? То есть Куликовской битвы не было вовсе?

– Она-то как раз была! - воскликнул Мельников. - Она и теперь идет. Но была не в верховьях Дона, о чем сочинена заказная «Задонщина», а здесь, в Москве, только что заложенной, в условном восемнадцатом веке, в пору матушки Екатерины. И в ней судьбу сражения решила Жанна д'Арк.

Тут некая частность стала до меня доходить.

– Хорошо, - сказал я. - Допустим, Москву заложили в годы… То есть в присутствии Екатерины Великой… Так где же было в Москве Куликово поле?

– Не поле! Не поле! А болото! Куликово болото! Там теперь стоит Репин и лужковский мостик, там вблизи Репина только-только казнили Емельку Пугачева. А на болото налетели пожирать лягушек заморские цапли, наши кулики их в сражении и перебили… А судьбу побоища решила Жанна д'Арк, вышла из засады с Боброком…

– Понятно. Жанна д'Арк, не исключено, могла быть пожирательницей лягушек… Но откуда она взялась?

– В сплющенности времени Екатерина Великая обязана была совместиться с Жанной д'Арк!

– А куда позже девалась Жанна?

– Она и теперь должна присутствовать среди нас.

Доходило, доходило и дошло! Тамара. Иоанна. И волосы выкошены на голове, чтобы не потели под шлемом. И кофта - не кофта, а латы. Не в мастерской ли портного кольчужного стиля Микульского изготовлены? А какое нынче у Иоанны белье? Спросить об этом у Мельникова я постеснялся. Ну и дурак. Но спросил, кто он, Александр Михайлович Мельников, был и будет в сплющенности времени, не Стенька ли Разин?

– Ну ты что! - возмутился Мельников. - Стенька Разин - это Васька Шукшин. Но ему не дали воли. А я Квазимодо.

– Иди ты врать! - усмехнулся я. - И кокетничать.

– Ну, может быть, Людовик Четырнадцатый, - как бы в смущении признался Мельников. - С перетеканием в Батыя. И маршала бронетанковых войск Катукова.

Наворочает в Москве дел этот Людовик-Батый вместе с дамой в латах и кольчужном белье, подумал я. Разъяснений по поводу летоисчисления от Хвостенко для меня вышло достаточно. Надо было переходить к летоисчислению от рождества Мазепы.

– Пожалуйста, - кивнул Мельников. - От рождества Мазепы…

И это летоисчисление было связано со сплющенностью времени, а также с периодами пропажи времени или даже воровства его кем-то. Причем сплющенность времени происходила именно до рождества Мазепы, но периоды воровства его продолжались и после Мазепиного рождества. И еще: в здешнем сплющенном времени все же допускалось некое движение событий, и даже - в логической или сюжетной последовательности. Понятно, что и тут не обошлось без отвлекающих человечество от истины заказных сочинений типа бодяги коллективных авторов под коммерческим псевдонимом Нестор «Повесть временных лет (уже противоречие сплющенности времени) или откуда пошла есть земля Русская». Есть-то пойти она, может, и желала, по причине вечного аппетита, но самой такой земли не было. Была земля укров («урков» произнес Мельников, но поправился), племени происхождения загадочного, но скорее всего от инопланетян. В пользу этого мнения свидетельствуют приведенные Геродотом описания голов боевых укров. По нынешним представлениям, они имели гладкие, как у скафандров, блестящие на солнце покрытия со свисающим набок пучком антенн. Информаторы Геродота называли эти пучки очень приблизительно и довольно странно, сравнивая их отчего-то с азовской сельдью. Вскоре в племени укров возникли амбициозные отщепенцы, возможно, мутанты, со своим полуграмотным разговорным языком, и укры разделились на укров великих и укров малых. Великие укры остались вблизи Днепра, а малые укры со своим нелепым бормотанием поперли осваивать болота и еловые леса, где их гладкие покрытия обросли русыми кудрями. И случилось рождество Мазепы.

– Довольно! - сказал я. - История с Мазепой мне в новинку, но смысл ее я понял. Другого понять не могу. В каких таких советах ты нуждаешься?

– Ну вот тебе раз, профессор! - развел руками Мельников. - И оборвал меня на лету!

Он досадовал. Было видно. Чуть ли не обиделся. Излагал он суть летоисчислений от Хвостенко и от Мазепы с таким воодушевлением, будто был не адептом увлекательных теорий, а творцом их. Кассирша Людмила Васильевна, хотя и не выбила ни одного ошибочного чека, воспринимала лишь откровения Мельникова, всплескивала руками и произносила то ли в ужасе, то ли в радости: «Ой! Ой! Ну надо же! Ой, мамочки! Страсти-то какие! Жанна д'Арк у нас в закусочной! Чурикова!» Я же опасался, что Мельников возобновит свое воодушевление и продолжит демиурговы речи. Роль творца истории он еще не исполнял. А я срывал его премьеру. Но я понимал, что его словесные фантазии основаны не на собственных его ученых прозрениях, а на информации, подсунутой ему продавцами родословных древ.

– Значит, тебе, - сказал я, - предлагали еще два родословных древа?

– Да, - кивнул Мельников.

– Ну и в чем твои сомнения?

– Как в чем? - Мельников удивился.

Вот в чем. Он так привык к своему, выстраданному родословному древу, что никакое другое древо не было ему надобно. Каждая ветвь его шелестела Мельникову польстительно-ласково. Копию древа под стеклом и в раме он разместил на самой выгодной стене гостиной. С подобным уважением повешены «Джоконда» в Париже и «Сикстинская мадонна» в Дрездене. Слайды древа он дарил видным персонам. Для оригинала же (Мельников опять перешел на шепот) он заказал знаменитому мастеру, чьими услугами пользуется императорский двор, секретнейший тайник. Какой именно императорский двор, Мельников уточнять не стал. При этих его пришептываниях кассирша Людмила Васильевна снова всплескивала руками и ойкала. И вот явились посланцы от двух иных летоисчислений с предложениями древ.

– Ну и что? - сказал я. - Сложность-то в чем? Получи еще два древа и пользуйся ими на здоровье при тех или иных обстоятельствах.

– Ага, как же! Получи! - хмыкнул Мельников. - Они ведь деньги требуют за изыскания! И отнюдь не копейки.

Первое древо, размещенное в пределах привычного летоисчисления, архивные мальчики и девочки выращивали с удовольствием и бесплатно из уважения к талантам Мельникова, отражая всенародную любовь к нему. А эти молокососы от Хвостенко и Мазепы сразу же выказывают корысть, оскорбительную для маэстро, им все равно, для кого они возьмутся создавать родословную.

– Среди этих умельцев, - спросил я, - не было молодого человека по фамилии Пересыпкин?

– Я и не помню их фамилии! - поморщился Мельников. - Пересыпкин? Нет, не помню. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, - сказал я. - Пустое…

Коля Пересыпкин, казавшийся мне высокомерным молчуном, ушел из нашего учебного заведения в Эзотерическую академию, что у Земляного вала. Спустя время от прежних его однокурсников я услышал, что Пересыпкин, вечно нище-голодный, купил «Тойоту», процветает, торгует гороскопами. Но торгует с риском канатоходца. Он и его коллеги имеют дела с конкурирующими фирмами, создают гороскопы и тем, и тем, часто по поводу конфликтных ситуаций, кого-то подталкивают к выгодам, а кого-то подводят к краху. С выгод и добывают навар. Игрой с необходимостью (удовольствием) пудрить мозги и сталкивать конкурентов увлеклись, хотя и понимают, чем она может закончиться. Вот уже год, как о Пересыпкине я ничего не слышал. Жив он или не жив, не знал.

Уловив заминку в нашем с Мельниковым разговоре, в беседу вступила Людмила Васильевна.

– А вы Квашнина знаете? - спросила она.

– Не знаю я никакого Квашнина, - буркнул Мельников.

– И я не знаю, - кивнул я.

– Ой! Ой! Ну как же! - удивилась кассирша. - Миллионщик. Да что миллионщик! Он алименты может платить миллионами, но некому. У него отрасль. Монополия. У него хоккейная команда «Северодрель»!

– Ну и при чем тут Квашнин? - проворчал Мельников, он явно был недоволен вмешательством кассирши в разговор.

– А то, что этот Квашнин, - сказала Людмила Васильевна, - собирается купить закусочную. Будет торговать коврами или поставит игровые автоматы. И мы уж тут не появимся. Если только Дашу он к себе позовет. Он на нее глаз положил. И она на него глядела как на проезжего корнета.

– Ну уж вы, Людмила Васильевна, совсем меру не знаете! - вспылила Даша, сдернула с головы синюю пилотку и убежала на кухню.

– Ой! Ишь как разрумянилась! - обрадовалась Людмила Васильевна.

А мы с Мельниковым помрачнели. На кой хрен нам игровые автоматы! И ведь недавно я все же слышал о Квашнине, о какой-то его бетономешалке. Впрочем, Мельников помрачнел ненадолго. Что вникать в пророчества кассирши, если не утолен его интерес к проблемам летоисчислений? И я понимал, что Мельников, оскорбленный поначалу сребролюбием изыскателей фамильных древ, уже не прочь поторговаться с ними. Отчего же в дополнение к ветвистому дубу не завести деревца диковинные или даже декоративные? Зная Мельникова, я мог предположить, что его особенно привлекала сплющенность времени в системе Единого Поля (то есть объединившего поля электромагнитное, гравитационное, ядерное, слабые и прочие, пока неизвестные), там Мельников мог совмещаться не только с Батыем, Людовиком Каторз, маршалом Катуковым, но и с Шекспиром или с Эзопом, содержа в поле притяжения хриплогласую Жанну д'Арк, и всякой скотине, с ехидством относящейся к его свежим воспоминаниям, скажем, о первом представлении «Гамлета» в лондонском «Глобусе» можно было сунуть в морду родословную «от Хвостенко». Родословная же «от Мазепы», думаю, была для него не столь важна, это так, забава, некий завиток из рококо, арабеск изящный, отчего бы и им не владеть?

– Ну и торгуйся, - согласился я.