Камергерский переулок

55

Кактус по-прежнему вел себя смирно.

Будто бы Соломатин и его жизнь стали ему безразличны.

«Его проблемы, - подумал Соломатин. - У меня своих хватает…» Но сейчас же вспомнил, что кактусу могут быть неприятны не только произнесенные слова, но и невысказанные мысли. А входить в напряжения еще и с кактусом не было никаких резонов. Оглядел свои ногти. Пришел на ум вчерашний Ардальон Полосухин, чем-то чрезвычайно раздосадованный. Ардальон суетился, что-то вынюхивал, выспрашивал о чем-то у многих, рассказывал пошлые анекдоты на манер «новых русских бабок», хамил. К Соломатину пристал с интересом о пружинных дел мастере Прокопьеве, и когда Соломатин с раздражением сказал ему, что унитаз и краны Прокопьева находятся вдалеке от забот их ГРЭУ, Ардальон нахамил и ему. «В светском обществе, - заявил он, - ногти рассматривают с неменьшим вниманием, нежели часы, галстуки и обувь. А у тебя, Соломаша, ногти мадам с вилами из свинофермы». Пигашей на ногах Полосухина вчера не было. К удивлению Соломатина Ардальон проявлял чуть ли не братские чувства по отношению к столпу светской культуры Агалакову, будто бы побывавшему в дальних странствиях с целью собирания для кого-то, не назвавшего себя, коллекции. Месяцами назад Полосухин морочил Соломатину голову, вовлекая его в заговор против Агалакова, якобы мешавшего порывам его, Полосухина, а также культуртрегерской деятельности миллионщика Квашнина. По замыслу Ардальона Соломатин должен был вовлечь в заговор знаменитого ученого и антиквара Севу Альбетова, но того взяли зарезали и застрелили. И вот тут чуть ли не братания Ардальона и Агалакова! Впрочем, пройдоха Ардальон был тот еще игрец. Но странно. Агалаков будто бы подыгрывал ему, выглядел тоже чем-то чрезвычайно раздосадованным, нервничал и искал в толпе кого-то.

Оглядев ногти, Соломатин пообещал себе заняться ими. Ногти и впрямь были нехороши. Иные - и с обломами. Но знал: в салоны к художникам по ногтям ходить не станет. Купит пилки, лаки, и достаточно, сам - умелец. Но сразу же и подумал: а может, ему и по определению (словечко-то какое идиотское и полуграмотное, но вошло в моду, в эфирах, прямых и кривых, рассыпалось, футбольные трепачи без него и репортаж вести не могут) идеальные ногти и не положено иметь. Он же сантехник, и именно этим интересен и объясним. В светских тусовках и вчерашние прапорщики нынче замечательны, в особенности, если они будто бы кентавры во плоти, то есть подтвердили собственной плотью хотя бы и в стриптизах степень родства с кентаврами. И про него, Соломатина, пущен слух, как о настоящем мужике, якобы кто-то видел его в Селезневских банях и восхитился. Понятен потому интерес к нему ненасытной Мадам Рухлядь. В Селезневские бани Соломатин не ходил, но слухи о себе опровергать не стал. Они были ему приятны.

И оправдания себе он не искал. Положив, что нынешнее его состояние - промежуточное, и наступит день, очень может быть, что и завтра, тогда и придется повести себя так, чтобы не вышло стыдно. А пока торопиться не стоит. Жил он сейчас приятно и забавно. Даже служба в Брюсовом переулке перестала его тяготить. Две вещи, считал Соломатин, были для него бесспорными и несдвигаемыми, как гора Джомолунгма. Во-первых, его любовь к Елизавете. Во-вторых, его готовность соответствовать своим представлениям о чести. Никакие соблазны, никакие угрозы, скажем, со стороны носорога Суслопарова и его верного бультерьера Ловчева-Сальвадора не могли исказить его будущее. Он созрел. Он обязан был искупить свои прежние глупости и поступки, в которых он познал срам. Но первому лезть на рожон не было нужды.

Так или иначе он был намерен жить победителем. Побежденным он уже побыл.

Лизанька улетела в Лондон изучать шляпное дело. Не исключалось, что в Лондон отбыл и Папик, но по своим интересам. Перед отбытием Лизаньки, естественно, состоялось объяснение. Елизавета по-прежнему молний не метала, но грозила Соломатину уже не пальчиком, а кулаком. Хотя Андрюшеньку она якобы просто укоряла, мол, любовь моя, нехорошо это, нехорошо. Имелись в виду шуры-муры Соломатина с меховщицей Баскаковой. Мадам Рухлядь кого хочешь из мужиков могла приманить, заглотить, переварить и выплюнуть. Но могла и влюбиться, а облюбованного ей субъекта женить на себе, даже и с обрядом венчания, и это уже вышло бы делом серьезным. Конечно, говорила Елизавета, они с Соломатиным никаких обязательств друг перед другом не имеют. Тут - либо есть любовь, либо ее нет. Ситуация и сама по себе не то чтобы двусмысленная. Многосмысленная, выходило. При всей их любви, она - содержанка. Хотя как дочь Кости Летунова могла позволить себе безбедное житье и без покровительства Папика. И он, Соломатин, - содержант на деньги все того же Папика. Оба они как бы согласились с тем, что ведут затейливую игру с неприемлемыми будто бы для истинной любви обстоятельствами. Однако эта игра, несомненно, обостряет их душевные и эротические ощущения, и без того горячие и сладкие, а что касается нравственных неловкостей, то многие понятия моралистов давно уже признаны предрассудками. Единственно, что оба они в слияниях их натур и тел («мы - одно, мы одно животное с двумя спинами») оставались собственниками и эгоистами, и мысли об участии в их любви, в их слиянии других тел, чужих тел были малоприятны. Впрочем, мысли об этом можно было и гнать. Посчитаем, что это эксперимент. Опыт. На пути к новым развилкам: «налево - пойдешь, направо - пойдешь…». Теперь Лизанька стала шляпницей, увлеклась делом, снова идеи зашли в ее головку, как и было обещано кузиной Александрой, все еще Каморзиной, готова поступать в Плехановский и в Строгановку, в содержанках она себя испытала, теперь ей охота побыть художницей («Модисткой!» - фыркнул Соломатин) и бизнес-дамой. «А Папик?» - спросил Соломатин. «Что Папик? - сказала Елизавета. - Папик меня понимает. Ему мои увлечения интересны». «И меня он относит к твоим увлечениям?» - спросил Соломатин. «Нет, - сказала Елизавета серьезно. - Ты - не увлечение…» «А кто вообще он, этот Папик?» - спросил Соломатин уже не в постели, а за завтраком с видом на Тишинский рынок. Лизанька взглянула на потолок. «Зачем тебе… - сказала она. - Это тебя очень волнует? Он - порядочный человек…» «Ну…» - протянул Соломатин. Он опять осознал, что как соперник, как вахтовый обладатель тела Елизаветы, Папик его почти не волнует, он истинно за скобками, за забором их с Лизой любви, в ином измерении. Но сегодня-то вопрос его вырвался (зря, что в зоне наблюдения) из-за недавних слов Ловчева-Сальвадора: «Тебе ведь еще неизвестно, кто твой Папик. То-то и оно!…» Но чтобы получить от Елизаветы хотя бы ответ-намек, надо было рассказать ей (не здесь, не здесь, а где-нибудь на Тверском бульваре или во дворе Новодевичьего монастыря) о Сальвадоре, Суслопарове, Оценщике, предполагаемом Меховщике, об убиенной Олёне Павлыш и прочем, прочем. Но надо ли ей было знать об этом? Однако про Олёну Павлыш она, догадывался Соломатин, кое-как, но наслышана. А не Суслопаров ли ее Папик, не ради ли своих выгод он готов пристроить теперь пластилинового, по его убеждению, Соломатина «Меховщиком»? После молчания и поглядывания Елизаветы в кухонный потолок Соломатин сказал: «Ну… пожалуй, что и не слишком волнует…» «Ну и хорошо, - улыбнулась Лизанька. - Вот и твои с шестого по восьмое измерения меня никак не волнуют…» Однако кулачком все же погрозила.

А Соломатин помнил, как он сидел за столиком с Баскаковой, как получил приглашение коснуться перстней Татьяны Игоревны, как его пальцы накрыла ладонь меховщицы, как случилось перетекание токов и как он мгновенно превратился в того самого настоящего мужика, якобы вызвавшего у кого-то уважение в Селезневских банях. Искушение. Соблазн. Да, искушение. Да, соблазн. И что? И ему самому было интересно испытать, каким может сложиться неожиданный вариант событий. Но похоже, что и не одному ему. А и Лизаньке, любящей, отдохнув в спокойном развитии жизни, бросаться в дела рисковые. И наверняка Папику, несомненно игроку на житейских скачках. Да и Татьяне Игоревне, женщине страстной не только в лирических приключениях, но и в добываниях выгод и привилегий, возможно, собравшейся действовать поверх его, Соломатина, судьбы в каком-нибудь сражении капиталов, ее, предположим, и Папика, имея при этом Соломатина средством для проведения интриг и удовлетворения потребностей организма. Иным из подобных Баскаковой дам и мужики не надобны, обходятся механическими приспособлениями, купленными в секс-шопах. И быстрее, и гигиеничнее. Соломатин знал таких баб. Но Мадам Рухлядь явно были необходимы и светская жизнь, и живой подсобный мужик.

Такая складывалась в истории Соломатина и Елизаветы Летуновой комбинация. И решительных протестов она вроде ни у кого из них не вызывала. Ну погрозила Лизанька кулаком. И отъехала в Лондон. А там посмотрим, что из этого всего выйдет…

Но чтобы что-то вышло, на что потом бы пришлось посмотреть, нельзя было сидеть сиднем. Обещание более на тусовки не ходить, к Мадам Рухлядь не приближаться, Соломатин с легкостью отменил. Ну стрекозел он теперь, ну содержант. Таким он и нравился и вечерним своим знакомым, и себе. Прежде у слесаря-водопроводчика подобный тип вызвал бы, говоря словами персонажа Эраста Гарина, ноль внимания, фунт презрения. Сейчас же Соломатин презирать себя не был намерен. Содержантом-то лишь он сам признавал себя. Иногда, правда, и Елизавета, но в шутках. Светская же публика принимала его просто приятным собеседником, пусть и со странностями, но вполне объяснимым кавалером Лизаньки Летуновой, теперь и хозяйки шляпного магазина. Да и что особенного дало ему содержанство? Ну было заплачено (Лизой ли, Папиком ли непосредственно) за его часы, за его наряды, то есть произвели затраты на простое обмундирование кавалера. Он получил снаряжение для начальных проходов мимо постов клубного фейс-контроля. И все. Он не выпрашивал ни машин, ни квартир, ни дач за чугунными оградами. Они и не были нужны.

Переварив это свое соображение, неожиданно для себя Соломатин расстроился. На самом деле, какой же он содержант-то? И чего он достиг, и к чему он готов? В своих удовольствиях последних месяцев он, похоже, разучился умению оценивать обстоятельства собственной жизни и натуры. Все его рассуждения: вот поплаваю в сливках и медах, расслаблюсь, сниму напряжение сумеречных лет и примусь за главное дело и в нем непременно проявлю себя победителем, показались ему теперь смутными, безответственными, слюнявыми упованиями семиклассника. Какое такое главное дело? И до чего он созрел? Да, есть в его жизни одно бесспорное - любовь к Елизавете. Но этой любви надо соответствовать. Пока он соответствует ей лишь как самец. А дальше что? Каким делом он может заняться и преуспеть так, чтобы его уважали и он сам себя уважал? В чем он мог бы оказаться победителем и кого следовало при этом одолеть? Пашку Суслопарова, что ли? Но одоление Пашки вышло бы просто местью. Крупным бизнесменом он вряд ли мог бы стать, капиталы зарабатывать его не манило, да и считал он плохо. Образование у него было гуманитарное, но чего достигнешь сейчас с гуманитарным-то образованием? Пробиться в министры культуры, но зачем? Стать говоруном на ТВ? Сунуться в издатели и книготорговцы, но откуда на это деньги? Да и места все уже заняты…

Соломатин приуныл. В дни его краха, в дни его порыва: а не скрыться ли от московских безобразий в каком-нибудь скиту или в берлоге в таежных землях, мысли его, побежденного, неудачника, были куда определеннее. Теперь же он понимал, что определенно в нем живет желание быть на виду у всех, быть в почете и в пуху, но также понимал, что желание это порождено тщеславием, а тщеславие корежилось в нем с подростковых прыщей.

Ясно, что неспроста вблизи него вынырнул в Столешниковом переулке Ардальон Полосухин. Но на что рассчитывал Ардальон, вовлекая его в свои дурацкие затеи? Какие такие особенности натуры Соломатина он углядел (или до него углядел кто-то), что вынуждало его морочить Соломатину башку, но при этом не отвязываться от него и втягивать во все новые и новые предприятия? А затеи и предприятия его все время выходили мелкими и пустыми. И не раз он, видимо, прохиндейничал, стращая его (в случае с Олёной Павлыш) или разыгрывая перед ним шутовские спектакли (с якобы заговором против Агалакова, главного деятеля в попечительском совете загадочного Фонда Квашнина). Недавно Соломатин проходил омертвевшим ныне Столешниковым переулком и решил заглянуть в агентство «Аргентум хабар». Зачем? Да просто так. Ну хотя бы для того, чтобы выкупить обещанный американо-мексиканский справочник «Поливание кактуса», имел нынче в нем потребность. А над дверью, впускавшей его прежде в «Аргентум хабар», краснела вывеска «Починка обуви». Один из сапожников, возможно хозяин «Починки», уверил Соломатина, что они здесь - всегда, и никаких Аргентум-агентств и тем более никаких жарких женщин с дурманящими запахами типа Юноны Голубевой-Соколовой в их помещениях никогда не наблюдалось. Вполне возможно, что, как и контора с хлястиками и вытачками на улице Олжаса Епанешникова, агентство «Аргентум хабар» было выпечено из теста московской жизни самим Ардальоном Полосухиным (или его верхколобродиями), а потом им же и проглочено или укатилось куда-нибудь колобком.

Но зачем Ардальону был нужен он, Соломатин? Неужели из-за знакомства с Севой Альбетовым и из-за их общих младозасранческих дел («МЗ» Полевого было известно Соломатину от меня, тогда еще доцента)? Но Полосухин при своих проворствах и фокусах мог выйти на Альбетова и сам… Гадания Соломатина оборвал звонок Тиши, Елизаветиной приятельницы, жены Банкира.

Тиша пококетничала с Соломатиным, похихикала, справилась о Лизанькиных шляпно-лондонских успехах, не заскучал ли он без Лизанькиных ласк… а то ведь… а то ведь им очень, очень, очень интересуется, сам догадываешься кто. Словом, заключила Тиша, мы с Кроликом ждем тебя в пятницу у нас на даче. Поиграем в снежки. Мой рассыльный привезет приглашение.

Рассыльный, наверняка в прошлом офицер силовых структур, чином не ниже майора, вручил Соломатину пакет и в нем программу дачного праздника «Поиграем в снежки». Были обещаны ряженые, шашлыки с блинами, сморчки из-под снега, фейерверк, гонки на аэросанях, игра в бутылочку с поцелуями, тройки с бубенцами. Сообщалось также, что лыжи и меха не противопоказаны.

Дача Банкира с Тишей была построена недавно на модном теперь из-за горного курорта в Парамоновом овраге Яхромы Савеловском направлении.

В ночь на пятницу в сон Соломатина явился Ардальон Полосухин. Не приснился, а явился. Сон состоит из видений, сменяющих друг друга, все в нем зыбко, очертания фигур колеблются, плывут, лица, вроде бы знакомые, искажаются наплывом чужих лиц, кажется вот-вот они успокоятся и произнесут то, ради чего забрели в сон, но нет, тут же они и уносятся куда-то. А явившийся Соломатину Полосухин имел четкие контуры и формы, был объемен, как Давид резца Буонарроти, сел на стул возле дивана Соломатина, и стул под ним заскрипел. «Лежи, лежи», - сказал Полосухин, а Соломатин уже приподнялся на локтях, справа же от Полосухина образовалась женщина в красной каскетке и в деловом костюме, в руке ее была коричневая картонная папка с белыми завязками. Женщина показалась Соломатину знакомой, несомненно, несомненно, он видел ее где-то. А вот слева от Ардальона и в отдалении от него закачалась смутная фигурка, будто колеблемое ветерком пламя от фитилька, но странного дымно-желтого цвета.

– Ну вот, Соломаша, - сказал Полосухин и положил ногу на ногу, в фиолетовых нынче пигашах. - И на тебя снизошло… Ты созрел. Согласился. Станешь ты Меховщиком с мировыми сырьевыми запасами. А ее ты уморишь. И тебе хорошо. И нам выгода.

Соломатин попытался высвободить руку, на которой сидел, возможно, чтобы сотворить крестное знамение, но рука его с места не сдвинулась.

– Уморит, - сказала женщина, открыла папку и потрясла листочками, Соломатину знакомыми, ими, якобы расписками кровью, его дразнил Полосухин.

– Покобенится и уморит! И мы ему поможем! Куда он денется! Оценщик! - захохотало смутное дымно-желтое существо, и Соломатин понял, что существо это - безупречный исполнитель Ловчев-Сальвадор.

Ну и компания! Вспомнился Соломатину еще и Агалаков Николай Софронович. Сама по себе чудит и нечто добывает компания или под чьим-то началом? Но под чьим?

Немедленно Соломатин заснул. Спал спокойно, с ровным сопением. Утром сон вспомнил. Но может быть, это был и не сон, а наглое вмешательство объемно-реального Полосухина в его, Соломатина, суверенные видения? Тогда Полосухина следовало признать существом со сверхвозможностями, а к листочкам, якобы подписанным кровью, отнестись всерьез. Этого еще не хватало. И Соломатин посчитал, что Полосухин был всего лишь персонажем его сна. Вещие сны Соломатину прежде никогда не снились, и в нынешнем сне не надо было искать указаний судьбы, просто подсознание его развлеклось очередной ночной игрой. Вот если бы Ардальон открыл ему секрет трех карт, то есть хотя бы указал, где найти среднекисловскую шкатулку и что в ней хранится, а поутру Соломатин бы презент Каморзина моментально отыскал, можно было бы и на самом деле удивиться и задуматься. А так, что? Ну произнес пройдоха в шутовских пигашах подходящую для сна чепуху. Не более того. И Соломатин успокоился.

А вот добираясь электричкой до станции Турист, Соломатин взволновался. Любовное приключение манило его! Баскакова интересовала его сейчас вовсе не как властелинша завидной отрасли, это ее дела, а как женщина. Любовь любовью, Елизавета Елизаветой, она в Лондоне, она за облаками и туманами, она сейчас в чужом измерении, а Баскакова здесь в яхромских снегах, и у нее жаркое ненасытное тело. Зов его Соломатин ощущал еще на Савеловском вокзале.

Игра в снежки на воздухе уже, видимо, закончилась, снежный городок в усадьбе Тиши и Банкира был взят, кое-кто на ветру замерз и окоченел не только до необходимости принятия глинтвейнов и грогов, но и до растирания спиртом. Соломатина обхватили, завертели ряженые, впрочем, их осталось немного, подмерзшие весельчаки уже поснимали маски, но Соломатин ощутил, что Татьяна Игоревна (Татьяной даже и про себя назвать ее он не решался, не выговаривалось) - среди ряженых, а те были в одинаковых шкурах, но с головами персонажей вышедшего к тем дням из моды «Шрека». Соломатину захотелось почувствовать запахи и флюиды волновавшей его женщины, но его прихватил под руку хозяин поместья.

«Сейчас опять пожелает узнать, не масон ли я», - подумал Соломатин. Но Банкир ни слова не произнес, позволив Соломатину рассмотреть себя. Банкир был сегодня отчего-то в коричневой толстовке, подпоясанной шнуром, блузы именно такого покроя предпочитал Лев Николаевич, ходивший по саду босой. На груди Банкира наблюдался орден - семилучевая звезда с желтой муаровой лентой, обтянувшей колодку. Соломатин в удивлении чуть ли не ткнул в орден пальцем. Не кто иной, как он, Соломатин, опять же в пору своего младозасранчества учредил этот орден и сочинил «Положение об ордене "Почетный орден потерянного поколения четырех степеней"». Он тогда и статейку опубликовал в молодежном сборнике о потерянных (кто кого терял в тексте не выяснялось), вызвавшую неодобрение его преподавателя, в ту пору доцента (то есть меня). По мнению тогдашнего Соломатина, потерянным в силу их унизительного размещения в истории и культуре, позволялось совершать самые отчаянные, невразумительные и даже дикие, на взгляд обывателя, поступки, за что их и следовало награждать почетным орденом четырех степеней. Эскиз ордена прилагался. Соломатин сам смастерил из корпуса жестяной банки (ножницами вырезал) семилучевую звезду и основу колодки. Затруднительным было прикрепить к колодке булавку, какой можно было бы пристегивать орден к пиджаку. И вот теперь орден «Потерянного поколения» третьей степени да не из баночной жести, а из основательного сплава разместился на груди Тишиного мужа. Хорош был знак отличия у владельца банков и поместья с оранжереями! Впрочем, в день Игры в снежки и забав ряженых Банкир вполне мог нацепить на себя и Анну с Владимиром.

Соломатин хотел было выспросить у Банкира историю его ордена, но Банкир лишь произнес у стола: «Штрафной!», и Соломатину пришлось салютовать стаканом стакану хозяина. «Яблоком моченым закуси, - было рекомендовано. - Из нашего садика…»

– А теперь тебя ждут в отдельном кабинете, - сообщил Банкир, - для доверительного разговора. Это на втором этаже справа от бального зала. Там указано на двери: «Доверительная»…

Вокруг буянило веселье, бывшие ряженые барышни предъявляли уже голые животы с татуировками и пирсингами, попытались вовлечь и Соломатина в свои хороводы, но он проявлял себя неприступно-скучным. На самом же деле он заробел.

В отдельном доверительном кабинете его ожидала Татьяна Игоревна Баскакова.

– Садитесь, Андрей, - сказала она. И добавила, помедлив и в явном смущении: - Или… садись…

Соломатин присел. Перед тем, естественно, прикоснулся губами к руке дамы. Причем, не просто почтительно-любезно послюнявил протянутую руку, а поцеловал не спеша, но и чуть ли не со страстью. Пальцы Татьяны Игоревны сейчас же легли на его пальцы, и он на этот раз ощутил власть над собой призвавшей его женщины.

– Вы не отморозили пальцы, Татьяна Игоревна? - спросил Соломатин.

– Надеюсь, что они будут согреты, - улыбнулась Баскакова.

Женщина сняла с себя шкуру ряженой (на стуле рядом лежала голова барсука) и была теперь в рыжем свитере и джинсах с прорехами выше колен.

– Разговор наш, если вы на него согласны, - сказала Баскакова, - будет деловой и может вызвать ваше раздражение… Или даже обиды…

– Я готов к любому разговору, - сказал Соломатин.

– Андрей Антонович, моя служба, - начала Баскакова, - нет, не безопасности, а как бы ее назвать… кадрово-мандатная, посчитаем так, тут как раз и могут возникнуть ваши обиды, произвела исследование вашей судьбы, связей, вашей натуры и вашего здоровья…

«Не на анализы ли для заказанного обследования, - подумал Соломатин, - брал у меня кровь Ардальон Полосухин? Он ведь говорил о каких-то особенных анализах, такие, мол, в обычных клиниках невозможны…»

– Так вот, Андрей Антонович, - сказала Баскакова, - результаты этого исследования, чрезвычайно тщательного и деликатного, меня обрадовали. Вы вполне отвечаете требованиям, необходимым для исполнения важной для меня должности…

– Какой именно? - спросил Соломатин. Канцеляризмы и даже занудства бизнес-дамы и впрямь начали раздражать Соломатина.

– На первых порах - моего любовника, - сказала Баскакова. - А потом - и моего мужа.

– Вы сейчас словно бы нанимаете работника, - холодно произнес Соломатин. - Так нанимали в работники Балду.

– Я предполагала, что разговор окажется вам неприятным, - сказала Баскакова. - Но прошу вас вытерпеть его. Я вовсе вас не нанимаю, а совершаю любовно-деловое предложение. Впрочем, предложение пока предварительное.

– И что же такое обо мне для вас накопали? - спросил Соломатин. - Устные рассказы? Документы с видеозаписями?

– Андрюша, - Баскакова встала, и Соломатин снова отметил, что бедра у женщины отменные, - вы сердитесь на меня и вы правы. Скажу только, что вы нравитесь мне безо всяких мандатных исследований. Скорее всего я влюбилась в вас. Но я уже не девочка и, увы, не могу позволить себе быть безрассудной. В леди Макбет Мценского уезда я не гожусь. Я ушлая, расчетливая, деловая стерва. Принимайте меня такой, какая я есть. Или мы тотчас можем прекратить наш разговор.

– Нет, отчего же, - сказал Соломатин, - мне интересно слушать вас. Все это неожиданно для меня. Но интересно.

Баскакова присела на край стола, ноги спустив на сиденье стула, закурила.

– Так вот, - сказала она, - мандатники мои, среди них есть и психоаналитики, вручили мне страниц семьдесят текста о вас… Можно и впредь называть вас Андрюшей?

Соломатин кивнул.

– Спасибо - сказала Баскакова. - Там и студенческие ваши, Андрюша, мытарства и подвиги описаны, и удачи ваши, и любовные приключения. И крах вашего похода за быстрыми деньгами, и история с Олёной Павлыш, и присутствие в вашей жизни Суслопарова, Альбетова и Полосухина, и поиски спасения от соблазнов Москвы, в частности и в монашестве, и неспособность ваша к какому-нибудь послушанию, и игра в обет молчания, и, конечно же, история ваших отношений с Елизаветой Бушминовой-Летуновой…

– Вы все знаете про меня и про Елизавету, - сказал Соломатин, - и при этом делаете мне любовное предложение?

– Любовно-деловое, - сказала Баскакова. - Любовно-деловое. И условия контракта я предлагаю вам деловые. И на Лизаньку вашу я никакие запреты или капканы не завожу. Милуйтесь с ней, пусть она останется для вас отдушиной. Коли такая страсть.

– Но зачем вам…

– Татьяна, - подсказала Баскакова. - Или Таня.

– Но зачем вам, Таня, в постоянные или пусть на какой-то срок в спутники нужен именно я? - спросил Соломатин.

– А я и сама не знаю! - воскликнула Баскакова. - Стало быть, безрассудство еще во мне прячется. Был и прежде случай, вам известный, с Васечкой Коромысловым. Он парнишка милый, затейник, но пустой и попрыгун. И слишком Нарцисс. Да еще и с претензиями. Мол, за его услуги я обязана тратиться на его прихоти. Будто бы он имел право помыкать мной. Но оставим Васечку. Пользоваться же ухажерами по вызову мне неприятно. Да и скучно было бы. Мне нужен и собеседник, да еще и такой, какому можно было бы довериться. По моим изысканиям выходит, что вы именно такой человек. Но прежде всего я вами увлеклась. Это звучит старомодно, но это так.

– А мои чувства к Елизавете? - произнес Соломатин.

– Андрюша, Андрей Антонович, - Баскакова будто бы обрадовалась то ли вопросу, то ли сомнению Соломатина. - Я же поняла вас, я же о многом догадываюсь. Вы человек щепетильный, но и честолюбивый. И нечто намерены совершить, о чем представление у вас пока смутное. Вы и в истории с Елизаветой определенностей не ищете, а рассчитываете на некий случай. Вот тогда вы и… И мое предложение вас забавляет. А почему бы и нет? Как женщина я вам желанна, я это чувствую. Страсти нет, оно и к лучшему, ваша страсть меня бы тяготила. А корысть ваша пока никакие формы не приняла. В вас живет: «А почему бы и не попробовать? А там разберемся…» Не так ли Андрюша?

– Пожалуй, что и так… - протянул Соломатин.

– Так, Андрей Антонович, так! А потом-то и корысть с поисками выгод возникнут. Не исключено, что на вас могут выйти со своими интересами и со своими правилами игры какой-нибудь Суслопаров с волкодавами или прохиндей Полосухин, этот уж без всяких правил игры. А потому должна предупредить вас, контракты, и предварительный, и брачный подготовлены мной со строгими оговорками или даже уловками. Вдруг кто-либо пожелает уморить меня. Так пусть будут знать, что ни копейки, ни акции не получат. И вам, Андрюша, если не выдержите союза со мной, бабой капризной, и задумаете развестись, вольному - воля, отступные определены в пятьсот тысяч, ни Европой больше. Как надумаете, Андрей Антонович, как надумаете…

– Вами, Таня, произнесено предложение предварительное, - сказал Соломатин.

– А как же! - сказала Баскакова. - А вдруг мы не совпадем как любовники, как самка с самцом. А вдруг природой мы с тобой разведены заранее и навсегда!

Наконец вырвалось у нее «с тобой», и она сползла со стола на колени Соломатина.

– Здесь?… - прошептал Соломатин.

– Почему бы и не здесь, - выдохнула Баскакова.

Утром, уже на даче Баскаковой, контракт был подписан. Баскакова, сытая, довольная Соломатиным, сиявшая, уговаривала Андрюшеньку серьезнее отнестись ко всем пунктам их полюбовного соглашения, но Соломатин был благодушен, заявил, что он верит в благонамеренность Танюши и ее юристов, иначе бы он и на Игры в снежки не явился, да и вообще дело сейчас не в каких-то контрактах и тем более не в Танюшиных деньгах и владениях, для него эти деньги и владения - пустяк, а потому в присутствии нотариуса и оставил на казенной бумаге впечатляющий автограф. Согласились побыть невестой и женихом месяца три, а уж потом узаконить отношения штампами.

В понедельник Соломатин был доставлен к дому и у своего подъезда увидел красную «Тойоту». Из машины вышла Елизавета.

– Андрей Антонович, - сказала она. - Наслышана о повороте в вашей судьбе. Поздравляю. Благодарю вас за все. И прошу вернуть ключи от моей квартиры.

Соломатин молча достал из кармана куртки Лизины ключи и протянул их хозяйке.

И далее не было не произнесено ни слова.

На лестничной площадке курил сосед Соломатина Твердохлебов.

– Пляши! - обрадовался он. - Тебе принесли депешу. Я расписался.

Депешей оказалась повестка. В ней Соломатину предлагалось явиться к подполковнику Игнатьеву для дачи свидетельских показаний.

«Да что мне теперь Игнатьев!» - взбодрил себя Соломатин. Подошел к подоконнику. Увидел: кактус Эдельфия выпустил третью лапу с колючками, эта была - фиолетовая.