Камергерский переулок

58

Москву проветрило.

И подморозило.

Если бы только проветрило и подморозило. А то ведь кое-где и покорежило. Ураган-торнадо по имени Никифор погулял в свое удовольствие. Сваленные липы и тополи, придавленные автомобили, унесенные в сторону Сыктывкара и Сольвычегодска рекламные шиты, в особенности обещавшие Быстрый дозвон, перепуганное до коликой и резей в желудках зверье в Зоологическом парке, замерзший там же и лишь отпоенный кизлярским коньяком павиан Терентий, отмененный концерт певицы Калерии по причине пробития молнией картонно-фанерной установки, искажения лиц эротически-ведущих в телевизорах, стрессовое потребление крепких напитков, все это напоминало о стихийных безобразиях Никифора. Но не астероид же в нас врезался! И мелочи из наших карманов никто не вынул.

Э-э, нет, тихо говорили люди, не склонные к романтическим взглядам на мироздание. Проказы Никифора - они на виду. А существенное-то - в глубине, и от нас скрыто. Но и проказы Никифора - знак, послание к дуракам. И ничего хорошего не ждите.

А наиболее обеспокоенные жили надеждой на новое прибытие Севы Альбетова. Тот-то, наконец, должен был все разъяснить.

А так в Москве, как и полагалось по рассуждению кассирши Людмилы Васильевны, все, поколобродив, завихрившись, взлетев и рухнув, опустилось на четыре лапы. После всяческих приключений, драк и прыжков на четыре лапы вставал и мой кот Тимофей. Проросшие было на моих глазах Чудов и Вознесенский монастыри снова исчезли, а на их местах, как и дни назад, стояли уныло-казенного вида здания кремлевского театра и административных отправлений. Так и не украсили Москву Сухаревская башня и дивные церкви Никола Большой крест и Успения на Покровке. И белая коробка красно-партийных обрядов не растаяла. Пожары, конечно, случились, но как в обычные дни. Мне нужна была писчая бумага, я зашел в «Чертежник» на Большой Дмитровке. Поинтересовался у продавщиц, не горело ли что рядом во дворах. Не горело. А меховой склад-холодильник? И он не горел. Как стоял, так и стоит. «А что вас так заботит этот склад?» - теперь уже поинтересовалась продавщица. «Да так… - смутился я. - Слышал от кого-то, что он горел, даже полыхал…» «Вы, наверное, не так поняли, - рассмеялась продавщица, - это про миллионершу-меховщицу Баскакову говорят, что она погорела или погорит. В связи с потеплением. Кто же будет ходить теперь в мехах. Но всем известно, она такая предприимчивая баба, что своих выгод не упустит».

Выгоды мадам Баскаковой меня совершенно не интересовали и свое намерение зайти во дворы и проверить сохранность склада-холодильника я отменил.

Даже досада пришла. Столько было ожиданий и страхов, а они взяли и отлетели пушинкой. Или только попугали ложным сотрясением, будто учебной тревогой, а настоящие тряски с завихрениями, обещанные девой Иоанной, впереди? Все могло быть, все…

Впрочем, возможно, только в центре Москвы не осталось особенных следов сотрясения. Тут давно уже все было покорежено и вывернуто наизнанку. Но в других-то местностях неужели ничего не произошло? Скажем, в Куртамыше Курганской области? Не потревожило ли что палатку Жириновского и его ездовых собак? Ничего об этом не сообщалось. Даже Первый канал будто бы забыл о своем баритоне. А вот про Сочи сообщили. Туда якобы из-за проказ Никифора долетел рекламный щит с Ярославского шоссе от платформы «Северянин» с приглашение покупать подарочные скальпы в магазине «Ястребиный коготь» и нарушил движение электричек на линии Туапсе - Сочи. А следом погасли огни на всем побережье, и жители вынуждены были ожидать рассветов при свечах. Конечно, можно было списать электрическое бедствие на происки иноземных спортивных дельцов, удрученных олимпийскими амбициями Сочи, но все указывало на воздействие столичных завихрений. Ладно, Сочи, там свет, в конце концов, зажгли, и даже по причине темноты к пляжам прибыли косяки исчезнувшей было рыбы барабульки. А вот, оказалось, что и в ночлежных районах Москвы, в трех местах, длиннющие ленточные дома, прозываемые в народе «землескребами», то ли сами встали на попа, то ли были подняты ввысь стихией. Лифты в них работали, но в горизонтальном режиме, а как в них проживали люди, было пока неизвестно. Оставалась уповать на домовых, в частности, на знакомого мне Шеврикуку. Известный уже публике архитектор Хачапуров предложил произвести в этих домах перепланировку, узаконить их высотное состояние и устроить в них квартиры для людей с запросами, а освободившиеся от лежанок вздыбленных строений земли считать подарком городским властям. И многие другие дома, по мнению Хачапурова, было бы полезно для города ставить на попа и вытягивать ввысь. Куда девать их прежних жителей, по его же мнению, было делом второстепенным, скорее эстетическим, нежели социальным, жители эти могли быть отправлены и на нефтяные платформы в Баренцевом море, там - голубые льды, красивая и экологически чистая природа.

Стремителен был в своих проектах архитектор Хачапуров. Бывшие «землескребы» еще не утвердились в своих новых состояниях, а он торопился. Времени-то прошло всего ничего… «Стоп», - сказал я самому себе. Мысль о времени смутила меня. Теория «сплющенности времени» не казалась мне приемлемой. Мельникову и деве Иоанне она была удобна, а мне не подходила. Но в какие же сроки кафе «Артистико» стало трактиром «Овес», бывшая закусочная - рестораном с японскими угощениями, а рекламный щит, гонимый Никифором, угодил на провода вблизи Туапсе, как долго мы старались укрыться в Щели от завихрений, понять я не мог. Стрелки моих часов в Щели вроде бы не двигались. И календарных скачков не произошло. Однако исчезла из Камергерского переулка чукотская «Яранга», встали на попа «землескребы», и мерзли на вокзалах под Туапсе ожидавшие электричек, билеты на которые, впрочем, не переставали продавать. Мои гуманитарные гадания заводили меня в тупики. То есть с билетами на неподвижные электрички мне как раз все было ясно. Это по-нашему. В проводах токи замерли, но в деловых людях, имеющих понятия о прибыли, замереть они не могли.

И не у кого было узнать, перекупил ли Суслопаров бывшую закусочную у Квашнина. И если перекупил, то вместе с Щелью или без нее. Вернее, мне хотелось узнать, уступил ли Квашнин помещение в Камергерском, отделался ли от него, и если да, то почему?

А тут до меня дошли толки о Даше Коломиец, бывшей буфетчице, будто бы ее видели в Москве, а однажды даже и в Камергерском переулке.

Не одно лишь мое обывательское любопытство, но и неожиданная для меня заинтересованность в судьбе вроде бы чужого человека подмывали отправиться в Щель, если она, конечно, не исчезла и не совместилась с блюдами японской кухни ресторана «Роял-кафе».

Дверь меня впустила, и Людмила Васильевна мне обрадовалась. За столиком у окна я увидел двух мужчин - Сергея Максимовича Прокопьева и сухопарого верзилу лет сорока, мне дотоле неизвестного. Разговор собеседники вели серьезный (так показалось), и я подумал, что, возможно, Прокопьев пригласил в Щель еще одного специалиста Государственной комиссии выяснения отсутствия, к тому же теперь ему следовало выяснять причины исчезновения мемориальной доски С.С. Прокофьева. Буфетчица Соня куда-то ушла, и Людмила Васильевна сама налила мне кружку пива. Сегодня это было «Очаковское». Снабдила и бутербродами с красной рыбой.

– Касса работает в прежнем режиме цен? - поинтересовался я.

– Слава Богу, в прежнем, - кивнула Людмила Васильевна.

– И никаких последствий урагана Никифор?

– Вроде бы никаких…

– Гуманоиды в вытяжке не застряли?

– Васек утверждает, что они проживают теперь у него в кладовке. И будто напуганы чем-то…

Пустые слова свои я произносил, все еще не решаясь задать вопрос о Даше, совсем недавно мне давали понять: не суйтесь в чужие дела.

– Серьезные люди, - сказал я на всякий случай, кивнув в сторону пружинных дел мастера и его собеседника.

– Это Квашнин, - сказала Людмила Васильевна.

– Тот самый Квашнин? - удивился я.

– Тот самый.

– Он ваш хозяин?

– У нас нет хозяина. То есть хозяева - все мы. И все вы. А помещение в Камергерском он продал.

– Суслопарову?

– Кому - неведомо. И почему именно Суслопарову? Мало ли что мог наболтать Васек Фонарев. Кроме Суслопарова есть и другие настырные люди с расчетами в соображениях.

Теперь я со вниманием взглянул на собеседника Прокопьева. Тощим его назвать было никак нельзя, про таких говорят - жилистый. А лицо его, человека моложавого, казалось морщинистым. Впрочем, скоро я сообразил, что впечатление это создают вертикальные складки лица аскета. Но отчего льняному и клюквенному миллионщику быть аскетом? Ко всему прочему сегодня лицо Квашнина выглядело печальным и озабоченным.

– А как дела у Даши? - осторожно спросил я.

– Вы у нее самой и спросите, - сказала Людмила Васильевна.

– Где же я ее увижу?

– Увидите, - сказала Людмила Васильевна. И добавила с явным неодобрением кого-то: - Прохлаждается где-то барышня…

Логично было предположить, что кассирша укоряет трудившуюся в последние случаи за буфетной стойкой Соню, но нет, к пивному крану явилась Даша и сразу стала оправдываться:

– Завозилась на кухне…

– На кухне - Пяткина, - строго сказала Людмила Васильевна.

– Вот с ней я и заболталась, - сказала Даша.

– Тоже мне - фря! - фыркнула кассирша. - И что в тебе мужики находят?

При явлении Даши мужики, то есть Сергей Максимович Прокопьев и миллионщик Квашнин, встали, сняли с вешалок шапки и пальто и, откланявшись, из Щели удалились. Обсуждать их уход или отыскивать причины внезапности их ухода Людмила Васильевна с Дашей не стали. А меня рикошетом задел вопрос, обращенный к Даше: а действительно, что находят в ней мужики? Ну красивая девушка, осанка хороша, будто носила в детстве на голове кувшин с молоком, рослая, сама, рассказывая об Олёне Павлыш, выразилась: ноги, мол, у той - от клюва фламинго, Дашины ноги были не хуже, русые волосы, за стойкой, естественно, приходилось ей собирать их в пучок (профессиональные требования и приличия), освобожденные от заколок мягко и волнами спадали на плечи. То есть ничего особенного в Даше вроде бы не было, при первом взгляде на нее могло показаться: банальная по нынешним стандартам милашка, ухоженная, приятная, страшил и невзрачных теперь в обслуге не держат. Но потом, так было и со мной, угадывалась в ней порода, хотя я и знал ее семейную историю, какая уж там могла быть порода! А черты ее лица приобретали особенность и единственность, и ты понимал, что перед тобой натура - надежная, не способная врать и подличать. Карие глазища Даши умели удивляться, вроде бы это были глазища простушки, но в них порой посмеивались искорки лукавства, заставлявшие вспоминать о Солохе. Глаза ее прежде были лучистыми. Нынче же в них были и горечь, и печаль.

– Давно, Дарья Тарасовна, - сказал я, - не видели вас в Камергерском. Не путешествовали ли вы в Херсонские земли?

Даша с Людмилой Васильевной переглянулись.

– Нет, - сказала Даша. - Путешествовала я в более северные земли. Если это можно назвать путешествием…

О чем спрашивать дальше, я не знал. В исповедники я не годился, да и потребности в исповеди у Даши сейчас явно не было. И Людмила Васильевна давала понять: не сейчас, не сейчас, потом. Потом все и узнаете. Ну если и не все, то хотя бы кое-что.

И действительно, потом я узнал…

А пока я, как бы соблюдая приличия, спросил:

– Надеюсь, Даша, вы теперь будете радовать нас своим присутствием…

– Дашенька у нас теперь занятая, - ответила за Дашу Людмила Васильевна, - готовится поступать в медицинский, тетин пример на нее подействовал. Ну а если возникнет желание, то и здесь, конечно, появится…

– Желание возникнет, - сказала Даша.

А узнал я потом вот что. Узнал из разговоров с самой Дашей, с Людмилой Васильевной, с Сергеем Максимовичем Прокопьевым и даже с поварихой Пяткиной. Вот с Анатолием Васильевичем Квашниным общений у меня не случилось. Кое-что я и вообразил. Или нафантазировал. Такова уж особенность моей натуры.

Так вот. Прежде всего, и это самое важное, мне было открыто, что главным зачинщиком злоключений Даши был вовсе не льняной и клюквенный король Анатолий Васильевич Квашнин, а некто другой, личность пока невыявленная. Что руководило каверзами этого некто другого (не исключалось, что и некто другой), пока определено не было, хотя варианты объяснений каверз имелись. Конечно, какая-то корысть. Стремление к долгосрочной выгоде. Тогда получалось, что Даша оказалась приманкой или даже красным флажком в чьей-то охоте, а генеральным объектом облавы были Квашнин и его капиталы. Я-то полагал, что Людмиле Васильевне и Арсению Линикку суть приключения известна, но они темнят, подталкивая меня к собственным разысканиям и выводам. «А может, тут было не только желание выгоды, - произнес я как-то в присутствии Людмилы Васильевны и Гнома Телеграфа, - а зависть и потребность в мести за что-то?» «Не знаю, не знаю», - сказала Людмила Васильевна. «А может, это вовсе была Третья сила со своими интересами, нашему пониманию неподвластными?» «Какая еще такая Третья сила?» - обеспокоилась Людмила Васильевна. «Ну, про которую бубнил ваш знакомый Коля, ожидавший мужика с бараниной…» «Ой! Ой! Ой! Да это же пустозвон! Какие у него могут быть Третьи силы!» - воскликнула Людмила Васильевна, но было заметно, что она всерьез задумалась о чем-то и беспокойство ее не прошло. «Мужик-то с бараниной, действительно, ни при каких Третьих силах, - продолжал нудить я. - А вот эта парочка - дама в красной каскетке и прохиндей Ардальон Полосухин, они-то при каких силах и чей заказ исполняли?»

Людмила Васильевна ответом меня не удостоила. А может, она и не знала ответа.

А мне уже было известно о том, что госпожа Уместнова и господин Полосухин подсовывали Даше в ее заточении после угощений китайскими блюдами из ресторана «Малиновая панда» контракт с условием о послушании и им была желательна подпись кровью, такая нынче мода. Но с ними был и искусствовед Николай Софронович Агалаков, служивший прежде при Квашнине и, стало быть, кем-то перекупленный. Теперь он нигде замечен не был. Как, впрочем, нигде не объявлялись в последние дни и лихая дама Уместнова с Полосухиным. Неужели и Андрюша Соломатин вляпался в историю вместе с ними? Вряд ли. Его-то физиономию я наблюдал и в светских хрониках.

Вызволяли Дашу из затвора, не зная, где она и в каком состоянии, и кем уворована, Квашнин и Прокопьев. Но каждый из них - сам по себе и с собственными интересами. О злоключениях Даши в Москве и Долбне Квашнин узнал именно от пружинных дел мастера и средств для поисков пропавшей или похищенной имел несравненно больше, нежели Прокопьев. Но и Прокопьев, пользуясь при этом мандатом Государственной комиссии, проявил ретивость (и отвагу, услышал я от Людмилы Васильевны) и почти одновременно с Квашниным подобрался к месту Дашиного заточения. Подробностей его ретивости и отваги я, правда, не знал, расспрашивать же Сергея Максимовича обо всех его розыскных действиях и приключениях не решился. Знал только, что Квашнину, в конце концов, пришлось смирить гордыню и упросить Прокопьева о помощи, для того совершенно естественной. Иначе ничего бы не вышло. Или бы случилось несчастье. А уж потом в дело вмешались Людмила Васильевна и Арсений Линикк.

Уже было рассказано о том, что Агалаков, находясь на службе у Квашнина, подсаживался в Камергерском к Прокопьеву с намеками и предложениями по поводу некоего тайника, неизвестно для чего предназначенного (долго Прокопьев полагал, что для бочки из огорода слесаря Каморзина), неповторимого и уж во всяком случае с чрезвычайными секретами, знать о которых могли бы лишь один-два человека. Он и позже приставал к Прокопьеву со своим предложением и сумел-таки (не без усилий милашки в красной каскетке Уместновой) возбудить в изобретателе интерес. И даже азарт. Прокопьев был представлен Квашнину, имел с тем беседы. И даже в увлечении «сочинил» (так сам выразился) для Квашнина два проекта, и не проекта, скажем, а так, два эскизика, что ли, с направлением технических соображений. О чем потом жалел. Впрочем, успокаивая себя, посчитал, что без его мозгов и рук, без его надзора, проекты осуществлены быть не могут. Напрасно посчитал. Всяческих конструкторских бюро, мастерских и лабораторий в хозяйстве Квашнина имелось достаточно, и Агалаков, пользуясь отъездами и рутинными хлопотами шефа, смог добиться исполнения задуманного им, а скорее всего задуманного и не им, а теми, кто его перекупил. Была изготовлена прозрачная, под хрусталь, капсула для спящей красавицы (тут, конечно, сказались вкусовые пристрастия Агалакова, но может, и его верховодов, к изящным искусствам, даже веретено увидели позже в капсуле), а для замка ее и сгодились наброски и расчеты Прокопьева. Вопрошавшему у Агалакова над замороженной Дашей о возможных взломщиках, Агалаков разъяснил, что взломщики эти останутся в хранилище скелетами, а отворить капсулу смогут лишь два человека. Ну - три. Вышло, что он заблуждался.

Оказалось, что сделать это доступно исключительно одному человеку. Прокопьеву.

Тогда-то льняной и клюквенный король Квашнин, а службы его уже добрались к месту заточения Даши и одолели ее сторожей, и вынужден был призвать на помощь Прокопьева. Нельзя сказать, что при встрече они улыбнулись друг другу. Прокопьев никаких диковин (для себя) в хитроумностях замка не обнаружил, и капсула была раскупорена.

Выводить же Дашу из сна и возвращать ее к нормальным температурам без промедлений явились кассирша Людмила Васильевна и Гном Телеграфа Арсений Линикк. У них на это были свои средства и силы. Какие, мне, естественно, открыто не было.

– А дальше? - спросил я.

– Вы как дитя малое! - воскликнула Людмила Васильевна. - Как мой внук. Я ему сказку рассказываю, а он: «А дальше?»

Но Дашина история и впрямь походила на сказочную. Или ее управители и постановщики ради каких-то своих корыстей намеренно выстроили ее «под сказку»? Могло быть и такое… Хотя каких чудес только не происходит! В Тверской губернии подраненная и излеченная биологом сойка стала изящно выражаться матом. Да что она! И птенцы ее теперь с деревьев обкладывают грибников матом. Стоит ли чему удивляться в Дашином случае?

– Я ведь про другое спросил, - сказал я. - Я про треугольник…

– Но это уже не наше с вами дело, - сказала Людмила Васильевна. - Тут уж какие к кому у Даши чувства. У меня-то есть на этот счет соображения, но я пока помолчу… И надо еще выяснить, кто и зачем строил Даше каверзы. А выбор у Даши сейчас широкий. И Фридрих Конфитюр возобновился как жених. И негр объявился.

– Какой негр?

– Который Костя из Кот д'Ивуара. Который закусочную обещал купить.

Оказалось, что негр Костя ни в какие Африки за деньгами не уезжал, а стал вблизи Нарьян-Мара оленеводом, а теперь прибыл в Москву уговаривать Дашу быть при нем дояркой и хранительницей чума.