Камергерский переулок

31

Вот уж чего не ожидал Андрей Соломатин, так это звонка Полосухина. То есть он понимал, что рано или поздно Ардальон на него выйдет (обещал у Каморзина), но скорого звонка не ожидал.

У Каморзина Ардальон наградил его визиткой. «Полосухин Ардальон Ильич. Академия постконтактных реабилитаций. Действительный эзотерический и сексуальный Член Президент». Ни адреса, ни телефона, ни номера факса, ни сайта. Впрочем, в углу меленько, но золотом - «ру». Нынче ПТУ не могли существовать, не произведя себя в Академии. Но тут дело, видимо, было посерьезнее.

В саду у Каморзина Ардальон произносил Соломатину слова случайные и на ходу. Там он был себе не хозяин. Или делал вид, что он себе не хозяин, а кого-то слушается. Со смыслом намекнул лишь о приобретениях, сделанных в Средне-Кисловском переулке Соломатиным, надо понимать, каких - не сказал. Но может, и сам не знал - каких.

В Брюсовом переулке, на службе, Павел Степанович Каморзин о происшествии с Соломатиным речь не заводил. Соломатин, естественно, ему ни о чем не напоминал. Иногда только Каморзин бормотал в его присутствии: «Она вернется! Она вернется!» Работников в Брюсовом переулке Каморзин удивлял своей унылостью. Будто запекся внутри него провинившийся крокодил. Впрочем, никто над ним и не насмешничал. Себе вышло бы дороже. Газет они особо не читали, если даже кто и вылуплял глаза на размахивавшего руками на экране Мельникова, то вряд ли употребляемая им фамилия мыслящего пролетария Каморзина была соотнесена с личностью звероподобного, бровастого коллеги, деньги от жильцов к которому, кстати сказать, по-прежнему прилипали. К тому же в программе Мельникова Каморзина в кадре не было. Он страдал в помещении. Оно и к лучшему. Рассудительный Соломатин и тот сомневался, не повредился ли Степанович разумом. Недавние слова Каморзина, произнесенные с воодушевлением: «Ведут, Андрюшенька, доктор, в наше товарищество газопровод, ведут, не отменили, значит эти-то, из района и области, они-то с расчетами, уверены в том, что она вернется!», сомнения Соломатина не отменили. Напротив. Хорошо хоть Каморзин не расспрашивал о презентованной им штуковине. Поиски ее Соломатин уже не вел. Нет ее и не было. А если и была, то выброшена в урну на Большой Никитской.

Но не эту ли штуковину имел в виду Ардальон Полосухин, говоря о некоем приобретении в Средне-Кисловском переулке?

Кстати, подумал Соломатин, надо предупредить дворника Макса, произведенного им в есениноведа Юлдашева, о том, что Квашнин намерен купить известный дом, и тогда вещицы в подвале станут собственностью миллионщика.

Вспоминая о воспарении бочки, Соломатин думал прежде всего о Елизавете. Из-за нее он отправился на «Дачный праздник». А так, на кой сдалась ему эта бочка, какую, по уверениям Макса, и мыши обоссали? В прежних своих беседах с Каморзиным Соломатин исходил из сострадания к блажи напарника. Поддакивал ему по деликатности. Хотя помнил мысль Сенеки: «Сострадание есть слабость болезни». Насчет болезни утверждение античного язычника Соломатин не разделял. А слабость? Что ж, слабость здесь присутствовала… Сам же он в собственных рассуждениях уклонялся от оценки блажи Каморзина. Но теперь, когда блажь эта стала чуть ли не всеобщей, когда десятки людей, а с явлением толкователя Мельникова на экране - и тьма их, начали относиться к феномену бочки всерьез, кто с интересом, кто с корыстью, кто с ехидством, но ехидствовали при этом не по поводу курьезного фантома, а в связи с чем-то реальным, когда мятая жестянка, обмоченная мышами дворника Макса, и вправду превратилась в примечательную историческую реликвию, неважно какую, но порождавшую брожение в умах, теперь вся история с бочкой вызывала раздражение Соломатина.

Бред какой-то, восклицал Соломатин. Опять же про себя. В какое время мы живем, восклицал.

А в твое собственное, отвечал себе Соломатин, время, в наше время, которое представляется тебе и не только тебе - мерзким, противным, постыдным, вертляво-колотушным, неприятным для порядочных людей и угодным для пройдох и себялюбцев. Время соломинок, за которые не всем дано ухватиться, а потому хороши для успокоения отлетающие бочки и божьи коровки с обнадеживающими эротическими возможностями. Ласковый самец полтора часа сползает с партнерши, чтобы не обидеть ее деловитостью окончания акта.

Нет, надо забыть о среднекисловской бочке и божьих коровках.

До среды надо забыть и об Ардальоне Полосухине.

Надо думать о Елизавете. Впрочем, что значит - надо думать? Он и так не перестает думать о ней. То есть именно в отношениях с Елизаветой и следовало искать теперь смысл (или оправдание) своей житейской суеты. Поиски эти требовали поступков. А совершать поступки Соломатину все еще не хотелось. В смирении и затворе пребывать ему было, пожалуй, комфортно. Да и Елизавета, подтрунивая над ним на «Дачном празднике», подтрунивая все же колко, советовала ему и далее сидеть в своем затворе.

Не издевалась. Он бы и не позволил. Не издевалась. Но задирала. Да еще и легенды о Карабахе и Балканах с умыслом подбросила недотепе Нечухаеву. Отчего же недотепе? Аккуратненький, стильно-ладный даже кавалер из нынешних тусовочных интеллектуалов. Может в любом ток-шоу порассуждать на любую тему. Может даже оспорить точку зрения о происхождении жизни заезжего мыслителя М. Веллера или осадить вертуна Отарика, подшутившего над самой Катей Лель. Но недотепа! И потому недотепа, что не поехал отдыхать с Джимом (Костей) Летуновым, а главное с Елизаветой в прохладные места из-за какой-то педантской дряни - адресного расхождения в судьбе измятой железяки. У такого удач не будет. Такие из-за одного добавленного пальца становились раскольниками и с удовольствием сжигали себя в скитах. И он, Соломатин, бывал подобным идиотом. Недотепа, идиот… Зачем браниться-то? Зачем принижать человека хотя бы в мыслях? А тут ревность, сказал себе Соломатин, ревность. Ведь не он, а театральный критик Нечухаев прибыл в сад Каморзина сопровождающим. И видно, давно обретался вблизи Елизаветы, раз его знал папаша Летунов. Хотя вполне возможно, таких кавалеров возле Елизаветы было несколько, а этот выпросил у нее приглашение на дядину дачу, следуя профессиональной дури, не Елизавета была ему желанна, а бочка-самозванка, какую требовалось публично испепелить.

Эко тебя зацепила Елизавета, сказал себе Соломатин, если ты целую гипотезу выстраиваешь по поводу одного из ее кавалеров! Зацепила…

Там в саду Соломатин, естественно, разузнал номера телефонов Елизаветы. Усердий не прилагал. Сестрицы Каморзины были тут как тут. И все слова кузины, понятно, слышали. Соломатину вручили листочек с тремя номерами - домашним, рабочим, сотовым.

А звонок к Елизавете Соломатин оттягивал.

И знал почему.

Нынешняя его влюбленность была известного ему рода. Это была влюбленность в свою влюбленность. Подростковое чувство у бывалого человека. Это тебе не страсть Мити Карамазова. А случалась в жизни Соломатина и страсть. Подростковая же влюбленность (у взрослого мужика - тем более) тем хороша, что и несчастья ее, и недоступность цели приносят удовольствия. Герои куртуазных романов Кретьена де Труа, и рыцари Артурова стола лелеяли влюбленность в свою влюбленность. Дамы, подарившие им шарфы или засохшие розы, оставались для них натурами неясными, воздушными, никаких телесных утех не обещали, случались среди них и страшилы, а рыцари чудесно существовали со своей любовью, толкавшей их на турниры, в путешествия к дремучим лесам, где их поджидали драконы и ядовитые медведи.

Влюбленность Соломатина ни к каким подвигам пока не подталкивала. Нечухаев в драконы не годился. Нынешняя влюбленность была тихая, хотя и упрямая, но она подталкивала к играм воображения и мечтаниям. Какие-либо действия Соломатина и встречи с Елизаветой игры воображения и мечтания могли отменить.

А этого не хотелось.

«Ну ладно, - решил Соломатин, - вот встретимся с Ардальоном, и если он предложит мне дело, тогда и посмотрим…»

Решил, как вздохнул.

Встречу Ардальон назначил ему в рюмочной на Большой Никитской. «Это в двух шагах от вашей службы…» Рюмочную Соломатин, конечно, знал. Вблизи Брюсова переулка держались два заведения, где можно было недорого и вкусно перекусить - шашлычная в Калашном переулке и вот эта рюмочная. Жанрового соответствия, кстати, здесь не соблюдалось. Это скорее была не рюмочная, а нечто среднее между рестораном и харчевней. В отличие от Калашного здесь угощали блюдами русской кухни. Публика заходила приличная. Рюмочная была рекомендована иностранцам как место безвредное для организмов и безопасное. Никаких разборок здесь не происходило. Рекомендацией для колеблющихся была и утвержденная у двери под стеклом вырезка из «Вечерней Москвы» - «Встретимся в рюмочной», в ней сообщалось, что частыми гостями и друзьями хозяев являются знаменитые люди - художница Татьяна Назаренко и актер театра и кино Станислав Любшин. Несколько раз Соломатин забредал сюда вечером с Павлом Степановичем Каморзиным, когда дневные добычи или удачи подвигали к легким застольям. Обедать же «всухую» (ну допускалась кружка пива) заходил часто.

Ардальон, к удивлению Соломатина, в рюмочной его поджидал. Красный шарф спадал с его плеча к полу, на британского шофера столетней давности он уже не походил, брюки и рубаху, как Агалаков у Каморзина, имел модно-мятые, а вот головной убор и обувь его Соломатин сразу разъяснить себе не смог. Шляпа его, уложенная рядом на стул, была, похоже, альпийская, с серым пером (ястреба, может?) сбоку, то ли от тирольского пастуха, то ли от Вильгельма Телля. Туфли же на первый взгляд могли показаться клоунскими. Во всяком случае, по понятиям Соломатина, такие туфли носили шуты ранних Людовиков и доколумбовых испанских королей. Длиннющие, из тонкой кожи, с загнутыми, чуть ли не в полметра носками, явно чем-то набитыми.

– Ну что? - спросил Ардальон. - Сразу к делу? Быка за рога?

– Можно и за рога, - сказал Соломатин. - А что это за обувь у тебя такая?

– Славная обувь! Пигаши! - рассмеялся Ардальон. - Удобная! Носки уплотнены конским волосом. В футбол в них, конечно, не поиграешь. Но танцевать в них - прекрасно!

– Ты хороший танцор?

– Замечательный! - сказал Полосухин. - Называть меня надо было не в честь бегуна, а в честь танцора! Вацлавом каким-нибудь. Или Марисом. Диджеи выделяют меня на дискотеках. Особенно хорош в импровизациях. Но тебя ведь моя обувь интересует по иной причине. Не скрывает ли она копытца. Так ведь? Сейчас сниму. Какую ногу предъявить? Левую, наверное. За левым плечом сидит черт, и в него надо плюнуть три раза.

Ардальон моментально расшнуровал левый пигаш, снял его и предъявил Соломатину пятку.

– Ну что? - спросил Ардальон.

– Пятка мытая, - заметил Соломатин.

– Ну спасибо, - сказал Полосухин. - Прощупай. Брезгуешь. Конечно, ты вправе сказать, что копытца могут быть и съемные. Как шипы на бутсах. В зависимости от погоды и особенностей травяного покрытия поля.

– Я ничего не скажу.

– Тогда спроси, зачем мне расписки да еще и кровью, выдавленной из указательного пальца правой руки.

– Не спрошу, - сказал Соломатин.

– Молодец, - сказал Ардальон. - К тому же ты и не помнишь, что вызывался совершить и что было обещано взамен. А если сейчас спросишь об этом, я тебе не отвечу. Рано. А может, я вообще беру кровь ради анализов, простеньких, нет ли СПИДа или сифилиса, ну и более сложных, о каких у тебя и понятия нет.

– Ты уже говорил об этом.

– Разве? - удивился Ардальон. - Выходит, я болтун. Так ты по образованию - книговед?

– Книговед, - сказал Соломатин. - Платформа Левобережная. Теперь там чуть ли не университет. Ну и другие образования.

– С антиквариатом дело имел?

– Случалось, - кивнул Соломатин.

– Известное дело, случалось, - сказал Ардальон. - В кругах имеешь прозвище. Или кличку. Оценщик.

– В каких кругах? - спросил Соломатин.

– В определенных.

– С определенными кругами и какими-либо оценками дел давно не имею, - сказал Соломатин. - Это в другой жизни. И если я был Оценщик, то - в книжном мире. В антиквариате я - любитель с узкими интересами.

– Иной любитель существеннее профессионала, - сказал Полосухин. - Особенно, если он бескорыстен и честен.

– Что тебе известно о моем бескорыстии? - спросил Соломатин.

– Это я так… Вообще… На всякий случай…

– Зачем тебе специалист по антиквариату? Хотя бы и оценщик?

– Отогнать Агалакова. Оконфузить его и удалить. Или более того…

– Он тебе мешает?

– Он мешает Квашнину.

– А кто ты при Квашнине?

– Пока никто. Так, загадочная личность. Но с проектами. А Квашнин - игрок и человек любопытствующий.

– Что вашу команду пригнало в сад Каморзина?

– Одна из затей Агалакова. Суть и подробности неизвестны. Не допущен.

– А легенда о шести миллионах долларов?

– Это не легенда. Это реальность.

– Но Квашнин человек выгоды…

– Он может позволить себе и чудачество. А иные его чудачества потом оборачиваются выгодой.

– А не устроила ли ваша команда с досады пропажу бочки? Или вы этаким способом уворовали ее?

– Нет! Что ты! - искренне заявил Ардальон. - Нас самих это ошарашило. И кто это и зачем произвел, пока не отгадали. А у нас ведь служат отменные следопыты.

– Квашнин расстроился?

– И расстроился. И встревожился.

– Психоз какой-то! Кто-кто, а я-то имею представление об этом куске железа. Всяческие предположения выстраивал, отчего случилось помрачение умов множества людей, но так ни к чему не пришел.

Молчали долго. Соломатин молчал мрачно, желваками шевелил.

– А что это мы треплемся всухую? - Ардальон вскочил. - А потому и разговор получается необязательный.

В недрах рюмочной наиболее примечательным был бар. При нем недоставало чучела медведя и пальмы в кадке. Бар походил на крепыша-тяжеловеса. Все в нем - и темно-коричневые бока, и линии буфета, и рога-подсвечники, и старый будильник посреди выставочных сосудов, и основательность столбов, поддерживающих крышу-«балдахин» бара - было напоминанием о годах послевоенных, а возможно, и о довоенной поре. У такого бара старший лейтенант Шарапов вполне мог ожидать появления бандита Фокса.

Но сейчас к бару подходил Ардальон Полосухин. По дороге, впрочем недолгой, метров в семь, он произвел три прыжка с притопами, предъявив посетителям и персоналу затейливоносые туфли монаршьих шутов.

К столику Ардальон доставил поднос с водкой, кружками пива и двумя порциями лосося, запеченного с грибами. Блюдо было недешевое, и Соломатин хотел объявить, что сыт. Но подумал: если у балбеса есть деньги, пусть их и тратит.

– А солянка у них только рыбная, - сообщил Ардальон. - Наш знакомый Прокопьев вряд ли будет сюда ходить… А может, и будет…

И слова о пружинных дел мастере Соломатин будто бы не услышал.

– Давай чокнемся и вбрызнем в себя, - предложил Ардальон. Чокнулись и вбрызнули.

– Что касается Агалакова, - Ардальон обратился скорее к лососю, нежели к Соломатину, - да, по моим понятиям, он шарлатан и пижон. И шулер. В принципе, в этом ничего плохого нет. Однако не в нашем с тобой случае. Кончил Суриковское, но с живописью полный провал. Банален. Ему бы пойти в критики. Но кому нужны теперь критики? При этом с претензиями. На публике с брезгливостью говорит о модных нынче среди наших Куршевельских Сливок художниках… Мол, раскрасчики, подхалимы, ремесленники купеческого портрета, ретушеры, трюкачи, бесстыжие бездари… Но кто, опять же, из удачливых в искусстве нынче не шарлатан и не бездарь? И не бесстыжий? А? Назови таких. Не назовешь… А Агалаков при своем шарлатанстве шансы упустил. И раз, и другой, и третий. И все… Мог бы пойти в галерейщики. Но посчитал, что там ему будет узко и мелко. Так или иначе сумел создать репутацию. Носитель тончайшего вкуса. Самого Церетели, а вместе с ним и Лужкова ставил на место при людях. Вхож к министру культуры. И прочее. Но он теперь вреден.

– Кому? - спросил Соломатин. - Тебе?

– И… - Ардальон замялся. - И Квашнину. И даже министру культуры. Не прочь составить конкуренцию… И…

– Но тебе-то, похоже, в первую очередь. Ты что же, пожелал управлять Квашниным?

– Квашниным никто не может управлять. Пока. А я… Но вынесем это за скобки разговора, - сказал Ардальон. - А что ты пиво-то не пьешь? Никакой отравы или дури я не подсыпал…

– Это я понимаю, - сказал Соломатин. - Тебе важнее подсыпать мне в мозги выгодную тебе идею. Или выстроить задачу. Или заманить искушением. Ты намерен оконфузить Агалакова. Меня ты имеешь в виду как «Оценщика». Что ты придумал?

– Пока нечто смутное. Помочь придумать должен ты. И, кстати, дело это - промежуточное. Неплохо бы приладить к нашей затее этого умельца и диковинных дел мастера. Но тут есть сложности. Совершенно неожиданно, и для Прокопьева пока неочевидно, столкнулись лирические интересы его и Квашнина. Или вот-вот столкнутся. А потому придется Прокопьева околдовать.

– То есть? - спросил Соломатин.

– Ну это мои заботы! - махнул рукой Полосухин. - Ты пей и жуй, Андрюша, вон видишь, к чему призывает плакатик: «Старательно пережевывая пищу, ты способствуешь процветанию государства…»

Посетителей рюмочной развлекали как подлинные общепитовские рекомендации бесцельно прожитых лет (вот и насчет пережевывания или «Требуйте долива пива после отстоя пены»), так и шутейные транспаранты: «Пиво бесплатно» с меленькими, невидимыми издалека буквами наверху - «завтра».

– А я-то, Ардальон, - спросил Соломатин, - уже околдованный или как?

– Для тебя это важно? - хохотнул Ардальон. - Раз не почувствовал, значит, и не важно. Но возиться с тобой непросто.

– С Прокопьевым проще?

– Много знать будешь…

– Я давно уже состарился, - мрачно сказал Соломатин.

– Тем более тебе пока нечего делать на улице Епанешникова, соваться в школу гольфа и в Академию послеконтактной реабилитации. Вот сотворим трюк с Агалаковым, представим его смешным, тогда и посмотрим.

– Я в пересмешники не гожусь, - сказал Соломатин.

– Без тебя обойдутся. Тебе останется определить на каком блюдечке подавать яичко.

– А Елизавета?

– Что Елизавета? - растерялся Ардальон. - Какая Елизавета?

– Племянница чудака Каморзина. Живущая сама по себе. Но и служащая отчего-то в Столешниковом переулке в «Аргентум хабар».

– Ах, эта Елизавета, - будто бы успокоился Ардальон. - Она не в поле моего внимания.

– Однако в комнатушке принимающей взносы именно над этой Елизаветой на стене я увидел портрет человека в валенках с галошами.

– Это случайность, - быстро произнес Полосухин. - Это техническая небрежность.

– Так где Елизавета подлинная и где ее подмена? Или она вся подлинная? Или она вся подмена?

– Умолчу, брат Андрюша, - сказал Полосухин, - ибо не уполномочен и сам профан. Тебе, Андрюша, и должно во всем разобраться. Ба-ба! Да к нам забрел ветеран Камергерского!

Соломатин повернул голову. По ступенькам на крашеные доски рюмочной спускался пышноусый крепыш, смутно Соломатину знакомый.

– Ну вот, Андрюша, - заторопился Полосухин, он явно был чем-то обеспокоен, - трюк произведем в ближайшие дни, я тебя найду. По поводу упомянутой Елизаветы… Тут уж ты сам отважься. Или, что, может, и не выйдет худшим, устранись.

И Ардальон направился к выходу. Перед пышноусым он совершил подскок, ударив носком загнутых туфель о носок, взмахами альпийской шляпы изобразил почтеннейшее приветствие свежему посетителю и с присвистом вылетел на Большую Никитскую.

Пышноусый крепыш подошел к Соломатину и протянул ему руку. Сказал:

– Я встречал вас в Камергерском, в закусочной. Увы, она теперь закрыта. Повлекло сюда. Разрешите напомнить. Арсений Линикк. Гном Центрального Телеграфа.