Камергерский переулок

38

Прокопьев посчитал нужным не спешить.

Пустырь, выбранный Татьяной для беседы, людей отчего-то не притягивал. Человека четыре пересекли его во время их разговора с Татьяной. И детишки не гоняли здесь мячи. А могли бы и гонять. Но две скамейки на пустыре стояли. Татьяна достала из хозяйственной сумки два пластиковых пакета, один из них протянула Прокопьеву («подстелите») и рукой пригласила Прокопьева присесть. И тут Прокопьев осознал, в чем странности или особенности ее жестов. Приглашение присесть вышло у нее жестом церемониймейстера пустыря. В третьем акте «Лебединого озера» церемониймейстер бала вводит в зал владетельной принцессы и рассаживает знатных гостей полетными движениями обученных рук. Руки Татьяны - и в квартире, и в прогулке по городу, и здесь на пустыре - все время были в движении. Это были руки переводчика на язык глухонемых, и это были руки мима или балерины, пусть и из кордебалета. Заметив взгляды Прокопьева, Татьяна смутилась, стала рассказывать, что - да, до школы у нее во дворе был друг, мальчик глухонемой, потом он уехал, а тогда она научилась общаться с ним мимикой рта и рук. И дальше ее руки будто зажили в разговорах сами по себе, возможно, довольные умению помочь ее косноязычию. Над нею смеются, называют «мельницей» или «вентилятором», а она ничего поделать не может, остается только связывать ей руки кухонными полотенцами и заклеивать рот. «Таня, вы несправедливы к себе, - сказал Прокопьев. - У вас очень красивые руки. Я с удовольствием гляжу на их пластику. А сравнивая себя с сестрой, вы оценивали себя излишне уничижительно. И зря. У вас свои достоинства в облике. У Дарьи Тарасовны свои…»

– Дашка говорила мне то же самое, - вздохнула Татьяна. Но тут же сказала строго: - Вы очень добры ко мне, Сергей Максимович. Но присели мы здесь совсем по другому поводу.

– Согласен, - кивнул Прокопьев.

Так вот, началось все с явления в Долбню бандерши мадам Щупачевой и здоровенного мужика по кличке Генерал. Впрочем нет, началось все раньше. После того как закусочную в Камергерском закрыли, Даша работу в Москве найти не могла. Или не хотела. Или вообще не хотела бывать в Москве. Пальцы рук Татьяны на мгновение соединились и тут же разлетелись. Сначала прошелестели по Долбне слухи. Мол, родственницу Поспеловых, в Долбне прописанную, а в Москве выгнанную из ресторана, видели на Тверской в своре шлюх средней цены. Мол, потом ее показывали по телевизору, попала в милицейскую облаву, сидела перед камерой голая и все пыталась прикрыть сумкой лицо. Фамилию, мол, не называли, но и так было понятно, о ком идет речь. При этом сообщались подробности, какие и очевидцы не могли знать. Будто кто-то умелый и хозяйственный по делу подбрасывал в костер заготовленный к случаю хворост. Ангелина Федоровна, уважаемая в городе медсестра, устроила Дашу в больницу нянечкой (на время, договорились, на время) и вместе с ней, Татьяной, уберегала Дашу от подлейших слухов. Но тут и прикатили в джипе Генерал, мадам Щупачева и прихваченная ими то ли наводчицей, то ли заложницей Дашина приятельница Рогнеда. Из машины ее не выпускали. А может, она и сама не решалась выйти. Сейчас же большой и указательный палец правой руки Татьяны на лету сошлись в кольцо, оценив Рогнеду. Ноль.

Генерал и мадам Щупачева шумели. Сначала во дворе. Потом перед дверью на третьем этаже. Потом в квартире Поспеловых. Шумели, угрожали и требовали. Даша, на вид милашка и простушка, а по сути деловая стерва, якобы им задолжала, вызвала недовольство клиентов (может, у кого и в карманах пошарила), подвела подружек и должна вернуться на улицы и в салоны приятных услуг. Дашины возмущения, а порой и всхлипы услышаны не были.

Более свирепый мужик Генерал и мадам Щупачева в Долбне не появлялись. И не присылали гонцов с черными метками. Но дело было сделано. И сама Даша ощутила, в какие тупики ее могут загнать, коли пожелают. И долбненцы были ознакомлены с клеймом: «Хохлушка с Тверской».

Потом все притихло. На Дашу будто бы не косились. И не только в коридорах больницы, но и на дискотеке. Выискивались даже и ухажеры. А что? Городская знаменитость. Модель, не модель, но девица яркая. Да и барышни с Тверской были теперь чуть ли не в почете. Служба развлечения и оздоровительного ублажения плоти. Видимо, кому-то из недоброжелателей было не до Даши. Или они пребывали в тихом ожидании. Сама созреет.

И вдруг опять вокруг Даши возникла суета. Чуть ли не через день принялись заезжать в Долбню селекционеры, они же менеджеры из Яхромы и со станции Турист. Там устраивали горнолыжный курорт. Мол, вот-вот засверкает огнями подмосковный Куршевель. Светские львицы с россыпями бриллиантов и изумрудов на загорелых телах будут разъезжать в подъемниках. И светские львы - тем более. Шампанское - за десять тысяч долларов бутыль! Там и для президента утрамбуют трассу. Дашу и прежде зазывали в хостессы-хозяюшки яхромско-куршевельских гостиниц. Но деликатно зазывали. С деликатными же разъяснениями обязательных усердий хостесс. Теперь же все называлось здравыми словами. Вот, пожалуйста, контракт. Деньги, конечно, не для иностранного легионера, не для Манише и Кавенаги, но вам хватит на Багамы с бойфрендом и на какую-нибудь шубку. Три сталевара за год не заработают. Слова в контракте интеллигентные, из поэтических сборников и подзаконные. А так от вас требуется вот что. Уют в номере, понятно, само собой. Но если гость, пусть даже и монгольский скотовод или снежный человек с Бандагского перевала пожелает естественных удовольствий, вы сейчас же, скинув одеяния, обязаны предоставить свою плоть во всей красе и эротическом оснащении. За знание английского языка плата будет дополнительная. «А за знание украинского?» - спрашивала Даша. Яхромско-куршевельских Даша гоняла, но являлись зазывалы из других местностей. Приглашали Дашу в индустрию секс-туризма. Мол, отправят в любые земли, хоть и в такие дорогостоящие и экзотические, как Гренландия, Антарктида и Фолклендские острова, для этого зафрахтован космический теплоход «Мстислав Келдыш», при нем батискафы с интим-отсеками на две персоны, их уже опускали к останкам «Титаника». «Вы что очумели? - недоумевала Даша. - С чего бы мне ваша индустрия?» «Как же, как же! - разъясняли ей. - А ваши самозаявки в Интернете? А рекомендательные письма от уважаемых мужчин по вашему поводу? А ваша репутация путаны с Тверской?» И уж самыми наглыми оказались зазывалы в содержанки. Эти приезжали с букетами орхидей, нотариусами и охраной. Их было немного - пять-шесть, но и условия сделок они привозили самые позолоченные. «И от Квашнина приезжали?» - поинтересовался Прокопьев. «Почему от Квашнина? - руки Татьяны взлетели в удивлении. - Дался вам этот Квашнин. Да я и не знаю, от кого приезжали…» Знала Татьяна лишь, что улещали Дашу и впрямь щедро. Один обещал даже победы на конкурсах красоты с коронами, самому будет приятно, а также в Юрмале и на Евровидении, если пожелает стать певицей, все равно какого жанра и все равно с каким репертуаром, хоть бы и эскимосским. «Ну и чем все закончилось?» - спросил Прокопьев. «Чем? Чем? - рассердилась Татьяна. - Будто вы Дашу не знаете!» Сейчас же она замолчала, словно что-то сообразив, и резко взглянула на Прокопьева. И руки ее опали на колени. «Нет, я у нее на подозрении, - подумал Прокопьев. - Не очередной ли я купец-зазывала?» Сказал: «Я знаю Дарью Тарасовну…» И был убежден теперь, что истинно знает Дашу.

Все разговоры эти - и о Яхроме, и о секс-туризме, и об условиях процветания содержанкой (А что? Занятие нынче не зазорное, а социально-необходимое и даже завидное) - велись приватно, без посторонних глаз и ушей, будто между Даллесом и генералом Вольфом, и Штирлиц вблизи Долбни не кружил, однако о них и всех их подробностях узнал город. Теперь в Дашину сторону уже тыкали пальцами, на дискотеках появляться ей было невозможно, а Ангелине Федоровне, при всем к ней уважении, дали понять, что персоналу и больным пребывание Даши в одном с ними лечебном учреждении неприятно.

Мы с матерью, естественно, во всю эту чушь (Татьянины руки прижались к груди) поверить не могли, наши понятия о чести с Дашиными совпадали, но мать нет-нет, а начинала раздражаться. И тут на Дашу стала наезжать милиция. Участковый зачастил с беседами. Мол, заявления поступают о непристойном поведении. И как обстоят дела с трудоустройством? Обстоят, отвечала мать, трудоустраивается. Справочку, справочку предъявите, и чем скорее, тем лучше… Проявил интерес к Даше паспортный стол. Вызывали. И вроде бы не было поводов. С пропиской и российским гражданством дела были улажены давно. Ах да, ах да, заурчала паспортистка, видимо, мы не те документы подняли. Но нас попросили проверить, у кого-то - сомнения. И наконец, влиятельный в городе майор пригласил Дашу на дружественное, как он определил, собеседование. Выглядел он простаком, а в детстве, не исключено, имел прозвище Репа. И к удивлению Даши был вежлив. Поначалу, правда, ехидничал и сокрушался. Конечно, похихикивал он, такой гарной дивчине из незалежных ничего не стоило вызвать дурь и ложные надежды в головах казенных мужиков и вмиг выправить гражданские бумаги, какие ей надобны. Он сам из таких мужиков. Но может быть… Может быть, бумаги эти, и прописка, и гражданство были добыты каким-нибудь окольным маневром, и в ход пошли вовсе не девичьи чары, а бумажки других свойств? А? Все это легко проверить, а добытое в обход закона и отменить, не так ли, Дарья Тарасовна? Добрейшие глаза простака сузились и превратились в глаза корыстного хитрована. Молчание собеседников вышло долгим. Взятку, что ли, он сейчас с меня потребует, нервничала Даша. Или… Так она рассказывала ей, Татьяне. Но то, что Даша вскоре услышала от майора, ожидать она никак не могла. Девица ты и впрямь смазливая, сказал майор, но не Шарон Стоун, таких как ты в Долбне - десятки. И почему из-за тебя разыгрался весь этот тарарам, я, человек, насмотревшийся на всякое, не понимаю. Мы все вызнали о тебе и ничего дурного не обнаружили. Но на тебя устроили облаву. И проводит ее умелый исполнитель, будто бы режиссер какой, и у него толковые шестерки. Я могу лишь предположить, что кто-то обиделся на тебя всерьез или даже обозлился. Или этот кто-то еще надеется, что ты одумаешься и примешь его условия. А чтобы одумалась, тебя и загоняют в тупик. «Что же мне делать?» - спросила Даша. Или-или, сказал майор. Или ты, строптивая девочка, несмотря на ожидаемые тобой неприятности (а приятностей может оказаться и больше) идешь с этим… не знаю, как его назвать… на мировую, и все происходит у вас полюбовно… прости… по-людски и по договоренности, и облава на тебя отменяется. Или ты будешь вынуждена из нашего города убраться. Нам не нужны объекты охоты, какая неизвестно чем может закончиться. «Куда убраться?…» - пробормотала Даша. Куда, нам неведомо, последовал ответ. В безопасное место. Батько с матушкой, нам известно, у тебя живы… И все. Мы с тобой ни о чем не говорили. Я тебе ничего не советовал. Поняла? «Поняла», - кивнула Даша. Все она поняла. Вот только осталась в неведении, действительно ли с состраданием отнесся к ней майор Репа или и он был исполнителем в чьей-то игре.

«А не подумывала ли она и впрямь уехать к родителям?» - спросил Прокопьев. Подумывала, подумывала, ей, Татьяне, высказывала однажды свои намерения. Но батька-то ее, Тарас Ефимович, шальной будорага, взял и отрекся от дочери. Рука Татьяны указующими перстами будто проколола воздух. «Как это?» - удивился Прокопьев. А так, пришла от него бандероль, и в бандероли - сложенный лист плотной бумаги, на нем фломастером были выведены черные косые кресты и слова: «Позорная грамота. Выдана Дарье бывшей Тарасовне Коломиец в связи с тем, что она позорит в глазах европейской общественности облик вильной Витчизны». Этот шальной дядька Тарас получил несколько писем, среди прочих - одно из милиции, с запросами. В двух из них, милицейское было поделикатнее, Даша прямо называлась шлюхой, проституткой, хохлушкой с Тверской, интердевочкой, приводились случаи ее распутства, и даже была вложена в конверт цветная и убойная фотография Даши со штампом на обороте «Студия "Порнофильм"». Тарас Ефимович и в хлопцах был горячий и без гетьмана в голове, не стал рассудительнее он и в дядьках. В районной газете он печатно объявил об отречении от дочери (не называя причин), а потом и уведомил об этом и Дашу, сообщив, что видеть больше не желает. Мог бы написать и «бачить», но на украинской мове он общался только с телевизором.

«А еще ведь у нее есть тетка в Краматорске», - сказал Прокопьев. Да, тетка Полина хороший человек и Дашку любит. Но и с ней связана теперь подлая глупость. Пелена невезения словно бы обволокла Дашу. И руки Татьяны забинтовали нечто в воздухе. Кроме главного своего ремесла тетка Полина занималась еще и знахарством. То есть, вернее будет сказать - целительством. И «занималась» сказано не совсем точно. В роду у них были знахари, понимавшие толк в травах и отварах. И тетка Полина врачевала себя травами. Себя, своих родственников и знакомых, если те, конечно, проявляли к ее дару интерес и доверие. Дашка походила у нее в ученицах. Увлеклась даже. И надо же было ей, дуре, нянечке-то всего, приняться успокаивать истеричную больную. Та, в частности, причитала и по поводу хворобы мужа. И Дашка, сердобольная дуреха, стала вспоминать, какими травами тетка Полина снимала схожие недуги. Истеричка успокоилась, записала состав отвара (сбор трав) и позже Дашку благодарила, мужик ее ходил здоровый. Но когда началась вся эта дребедень с Дашкой, истеричка стала обходить ее стороной, словно Дашка сейчас же могла заразить ее птичьим гриппом. А неделю назад они столкнулись с ней на станции. Народу было много, вот-вот должна была подойти электричка. Увидев Дашу, истеричка разоралась. Стояла метрах в десяти от Даши и кричала так, чтобы все слышали ее. И люди вокруг застыли в неловкости, многие из них о Даше, наверное, и не знали, и истеричка вряд ли у кого вызывала приязнь, но люди застыли, и вышло так, что они были свои, вместе, одно, а Даша - одна и всем чужая. А истеричка объявляла народу, что Даша - колдунья и ее надо сжечь, мало того, что она блядь, она еще и колдунья. Она отравила ее мужа, вызвалась его лечить, взяла деньги и большие, но зелье сварила такое, что напившись его, муж стал первым в Долбне бабником. Да и какое еще зелье могла сварить шлюха с Тверской! Люди добрые, как вы терпите ее на нашей земле! Колдунья! Шлюха! Колдунья! Сжечь ее! Разорвать на куски и сжечь!

Так и стояли они, толпа и Даша. Взвинченная, разъяренная, одуревшая толпа. Руки Татьяны стали будто бы месить тесто, пальцы ее задрожали. Даша ревела потом, уткнувшись в ее, Татьянино, плечо. Даша сознавала, что растерзать ее готова была лишь истеричка, а остальные и думать о ней не думали. Но в секунды на станции она ощутила ужас самосуда, бессилие собственного одиночества и вместе с тем желание злыдням своим не уступать.

– Где она теперь? - спросил Прокопьев.

– Не знаю.

– Вы мне по-прежнему не доверяете. Могу вас понять. Ко всему прочему, после разговора с Ангелиной Федоровной я и впрямь пошел бы на станцию. Передал привет и ладно. Теперь знаю: я должен отыскать Дарью Тарасовну. И вы завели разговор со мной не просто так. Будьте последовательны. Я бы мог найти работу Дарье Тарасовне в Москве, хотя бы и на моей службе. И жилье, временное, помог бы подобрать. Я не лукавлю.

– Может быть, она… в Марфине… - неуверенно произнесла Татьяна.

– То есть?

– В Марфине два санатория… В одном у матери знакомые… Она и устроила туда Дашу уборщицей… Но… Ночевать она приезжала обычно домой… А тут пять дней… Ну повздорила с матерью… Но не на пять же дней…

– Как туда добраться? - спросил Прокопьев.

– Автобусом. От вокзала. Минут двадцать пять…

– Скажите мне, какая остановка и где Дашу искать.

– Я поеду с вами.

Прокопьев был наслышан об историях и красотах Марфина, читал о них, монографии рассматривал, в спокойном случае с удовольствием побродил бы дорожками усадебного парка со знаменитой ротондой над озером, взглянул бы и на остров Любви, куда шалопай с лампасами Василий Сталин желал приволочь мост из побитой Германии, постоял бы у церкви Белозерова и у дворца Быковского, прошелся бы и не раз готическим замковым мостом того же Быковского, знакомые киношники снимали здесь картины с драмами британских королев и балтийскими приключениями птенцов Петрова гнезда… Он даже некую, впрочем, свойственную ему фантазию, стоя в автобусе, допустил, с видениями, будто бы и себя узрел в костюме лондонского вельможи Болингброка, задумавшего возле красного с белым замка-моста интригу с подношением королеве Анне стакана воды. Почувствовал удивление во взгляде черных глаз под крыльями черных бровей: Татьяна, возможно, заподозрила коварство в его неожиданной улыбке. Очнулся. Глупость какая! О чем лезут мысли и видения! И сразу же осознал: вовсе не глупость. Отвлечение. Отвлечься желает. От других мыслей. Эти, другие, мысли снова встревожили. Были они опять и о том, что скажет Даша, увидев его. Не причислит ли она его к отряду врагов своих, не посчитает ли лазутчиком или наемным охотником с сетью на затравленную косулю? Что вообще произойдет с ним и с ней при нечаянной для нее встрече?

Ничего не произошло.

Автобус остановился именно у моста. Заведение, в каком Даша была устроена уборщицей, некогда санаторий денежного министерства, управлявшего изготовлением станков, а теперь и не санаторий, а место отдыха и развлечений, располагался в парке напротив Марфинской усадьбы. Татьяна показала, куда надо пойти и у кого спросить Дашу. Сама же решила подождать на улице. То ли стеснялась чего-то, то ли имела для своего неучастия во встрече Прокопьева с Дашей весомые причины. Тыркался Прокопьев, тыркался по коридорам, но без особых удач, кто-то видел Дашу вот только сейчас, кто-то ее вообще давно не видел. Наконец, Прокопьева отослали к какой-то Марии Семеновне, мол, если она не знает, то и никто не знает. Прокопьев доложил о своих поисках Татьяне. Было видно, что та расстроилось. Вышептала невнятное и перекрестилась. «Ну что же, - вздохнула она. - Пойдемте, без меня Мария Семеновна разговаривать с вами не станет». Мария Семеновна, женщина сухонькая, в очках, остроносая, из птичьих, наверное, и была подругой Ангелины Федоровны.

– Вот тебе раз! - помрачнела Мария Семеновна. - Уж три дня здесь ее нет! Я думала, она у вас.

– У нас не показывалась пять дней! - сказала Татьяна. - Здесь у нее было где ночевать, мы и думали…

– Ничего не говорила, куда уедет? - спросил Прокопьев. - Ничем ни с кем не делилась? Записки не оставила?

– Ни с кем, ни о чем, никакой записки, - сказала Мария Семеновна резко, будто и на Дашу сердилась: она всех озаботила, и на Прокопьева: не считает ли он ее во всем виноватой? - Ходила встревоженная, это правда, но молчала. Гордая. Надо ее в розыск объявлять. Пусть Ангелина идет в милицию с заявлением.

– Кто у нее заявление примет! Посмеются. Скажут: уехала в Анталью с хахалем. Дыни жевать.

– Никто к ней не приезжал в последние дни? - спросил Прокопьев.

Мария Семеновна задумалась.

– Были, были двое! Были! На другой день Даша на работу и не вышла!

Последовали описания двоих, это были мужчины лет тридцати, не моложе, рослые, разговоры с Дашей вели во дворе, то вроде бы улещали ее, то вроде бы бранились. Прокопьев чуть было не спросил, не навещал ли Дашу негр, но Мария Семеновна и без его вопросов отметила бы африканские особенности одного из визитеров. Нет, ни на одного из знакомых Прокопьева, в том числе и на косматого книжного челнока Фридриха, двое не походили.

– Пропала девка-то, - заключила Мария Семеновна. - Или в какой затвор ее упекли. Или совсем сгинула. А жаль. Хорошая она.

– Что же делать-то? - повторяла Татьяна уже на станционном перроне. - Что же делать-то, Сергей Максимович?

– Попытаюсь кое-что предпринять, - угрюмо пообещал Прокопьев. Но что он мог предпринять?

– В милицию мы, конечно, пойдем. Но будет ли толк?

– Не отчаивайтесь. А мне, как только Дарья Тарасовна объявится или хотя бы какой знак даст о себе, о помощи будет просить, сообщите немедленно. По телефону. Или даже на электричку сядьте и прикатите.

– Если она жива… - выдохнула Татьяна.

В глазах ее были слезы. Прокопьев, чего от себя не ожидал, ладонью волосы ее погладил, успокаивая. Сказал:

– Жива. В нынешнем ее случае пытать ее или тем более убивать ни у кого нет никакого резона.

В электричке силу воли Прокопьев в кулак собирать не стал. Ему было все равно, куда его увезут. Глядишь, и подсказка, пусть и малая, случилась бы…