Камергерский переулок

40

А в день сеанса Альбетова в Камергерском Соломатину позвонил Ардальон и пригласил присутствовать на сеансе.

– Зачем мне этот Камергерский-то? - спросил Соломатин.

– Тебе-то он, может, и не нужен, - сказал Ардальон, - но мне нужен ты. И по делу.

– Обойдетесь, - сказал Соломатин.

– Ба! Ба! Ба! Юноша дерзит! - рассмеялся Ардальон, и будто бы зловеще. - И чем же, Соломатин, обеспечена твоя дерзость? Не открыты ли тебе три карты?

– Картами не балуюсь, - сказал Соломатин. - Но кое-что мне открылось.

– Блефуешь! - снова рассмеялся Ардальон. - Пирсинг в ноздре еще не завел? Что же тебе этакое могло открыться? Намекни, сделай одолжение. Расписочки-то твои у меня…

– Про эту чушь ты можешь мне не напоминать, - сказал Соломатин. - А намекнуть… Отчего же и не намекнуть? Раза два ты интересовался моим среднекисловским приобретением… Из того подвала…

Соломатин замолчал, стараясь уберечь себя от глупости. Но утренняя наглость Ардальона раззадорила его. Ничего нового в наглостях и бесцеремониях Полосухина не было, но сегодня натура Соломатина положила терпениям установить предел.

– Ну! Ну! - Ардальон дергался возле крючка с опарышем.

– Я вскрыл сегодня шкатулку из среднекисловского подвала, или коробку, - чуть ли не торжественно произнес Соломатин, - и…

– Ну! Ну! И… - губы Ардальона вот-вот должны были заглотать опарыш.

– Вот и весь намек, - жестко сказал Соломатин. Никакую коробку или шкатулку, презент Павла Степановича Каморзина, возбужденного находкой в подвале дворника Макса бочки «Бакинского керосинового товарищества», Соломатин в своем доме так и не отыскал, а потому и не имел возможности ее открыть, и вот - на тебе! - прохвост Ардальон вынудил врать его самым нелепым образом.

– А дальше-то! А дальше-то! - не унимался Ардальон. - Говори! Говори! Ты же все равно не удержишься!

– Кинжал Корде и револьвер Гаврилы Принципа… - глухо сказал Соломатин.

– Это которым Марата в ванне и кронпринца Фердинанда в Сараеве?

– Да! Нашего Фердинанда в Сараеве… - прошептал Соломатин, утишив звук. - И все. Хватит.

– Понял… Понял… - и Ардальон зашептал. - Тем более нам надо встретиться в Камергерском…

– Мне - не надо, - сказал Соломатин.

Ардальон что-то говорил в трубку, чуть ли не ласково, обещал более не дурачиться и не морочить мозги. Но Соломатин его не слушал. Дивился собственному выверту. Ну ладно, трепанул про шкатулку. И дальше в отношениях с Ардальоном, хотя их и следовало прекратить, можно было бы держать эту шкатулку за пазухой, туманя голову плута намеками на тайные возможности и неведомые силы поддержки. Припугивать ими Ардальона. Но с чего ему вдруг в голову явились орудия исторических убийств? Откуда они возникли в его мыслях? И как они могли бы оказаться вместе в шкатулке или в коробке для нагревания шприцев? Что за блажь свела их? Блажь была его, соломатинская. И нечего жалеть о ней. А следовало превратить ее в средство защиты или атаки. Как? Потом придумаем…

– Просто ты боишься Камергерского… - донеслось, наконец, до Соломатина.

– Отчего же я боюсь Камергерского? - спросил Соломатин.

– Ну как же? - насмешки-ехидины принялся рассыпать Ардальон. - А не в Камергерском ли, во флигеле на задах серого дома номер пять проживала небезызвестная штучка по имени Олёна Павлыш?

– Ну и что?

– Ну и ничего. Некоторые убеждают себя: «Крови на мне нет! Нет на мне крови!» и верят в это. Разве не так?

– Ладно, - сказал Соломатин. - Во сколько следует наблюдать за сеансом твоего Альбетова?

– Будь у Оперетты в полтретьего. Чао!

«Чао! Я тебя еще допеку, - пообещал Соломатин, - кинжалом Корде и револьвером Гаврилы Принципа. Еще рад не будешь».

Обещание свое не дурачиться Ардальон в Камергерском как будто бы выполнил. Обувью во всяком случае никого не удивил и не вызвал недоуменных взглядов важных чинов, секретных агентов и вип-персон. Темные кроссовки на гофрированной подошве. И куртка на нем была разумного серо-зеленого цвета. В ограждении их с Соломатиным, естественно, ни о чем не спросили. «Э-э, да твой профессор здесь, - ткнул Ардальон в бок Соломатина, - вон-вон, рядом с Мельниковым и дылдой в шляпке с вуалью. Не желаешь подойти и поздороваться?» Соломатин не пожелал. Он был мрачен. Уже жалел, что проявил слабость и все же отправился в Камергерский. Не Ардальон хватанул губами мерзкий опарыш, а он, Соломатин, поддался на уловку Ардальона с этим его душевноведением: «На мне крови нет…» И вот теперь ему усмехнулся подполковник Игнатьев. Сегодня, стало быть, подполковника занимало отсутствие дома номер три? «Все пропажи обнаружатся…» Все ли?

Тем временем начался научный подвиг Севы Альбетова. Ардальон Полосухин весь был глаза и уши, шею порой вытягивал (боковым зрением Соломатин видел это, тощая шея Полосухина будто бы удлинялась, как трубка перископа, и изгибалась то вправо, то влево, не исключалось, что Ардальон мог взглядывать и на лицо Альбетова). Сам же Соломатин стоял в равнодушии к исследованиям ученого следопыта (посчитаем запахи следами былых происшествий). Повторял про себя: «Крови на мне нет! Нет на мне крови!», меняя интонации, будто обращался в немоте своей к разным слушателям: к себе самому, к злыдню Полосухину, к скептику с ухмылками Игнатьеву, к профессору, при виде которого приходило чувство стыда, даже к удалившему сейчас себя из суеты жизни Севе Альбетову (а вдруг тот почует запахи квартиры флигеля дома номер пять, и ему явятся видения?…), и, конечно, к убиенной Олёне Павлыш… «Нет на мне крови!» «Нет, так будет!» - загудел, застонал, рассмеялся зло Камергерский…

– Керосин! - ворвалось в сознание Соломатина.

– Что? Что? Кто это? Что? - будто проснулся Соломатин.

– Оглохли, юноша, нешто? - сказал Ардальон. Выглядел он растерянным. - Знатоком провозглашено: «Керосин!»

– Все?

– И все. Остальные выводы упрятаны в бункеры государственной тайны. Значит, о них мы проведаем. Хотя неизвестно, зачем нам они и зачем нам вообще этот отсутствующий дом. Впрочем, подождем Квашнина.

– И все?

– Что значит «и все»? А-а, понятно… Нет, про знакомую вам квартиру во флигеле ничего сказано не было. А перед «керосином» Альбетов прошептал: «Нобиль». Видимо, пообещал нам всем премию…

– Керосин… Нобиль… Нобиль… Керосин… - запрыгали соображения Соломатина. И вспыхнуло в мыслях: - А бочку он не упоминал?

– Какую бочку? - удивился Полосухин.

– Ту, что божьи коровки унесли на небо в саду старика Каморзина! - воскликнул Соломатин. - На наших с тобой глазах. За которую твой знакомый Квашнин по неизвестным мне причинам был готов платить деньги. Узнай у него о причинах.

– Квашнин у тибетских монахов. И при чем тут та бочка?

– Мы со стариком Каморзиным откопали ее в Средне-Кисловском переулке, в подвале дворника Макса. На ее боку была надпись «Бакинское керосиновое товарищество бр. Векуа». А керосин в Баку начали производить на заводах Нобиля и Манташева.

– Любой здравомыслящий человек, - сказал Полосухин, - признал бы твою гипотезу бредовой. А для меня она приемлема. И шкатулку свою ты отыскал в том же подвале?

– Какую шкатулку? - не понял Соломатин.

– Мы говорили о ней утром.

– А-а-а! - махнул рукой Соломатин и был готов объявить Ардальону о своем утреннем вранье, но дерзостно-наглая мысль остановила его. «А проверим-ка, такой ли он ясновидец и душезнатец, каким старается себя показать». Сказал:

– Ну, в том самом…

И тут же пожалел, что не объявил о вранье.

Левый глаз Ардальона изучал его. И правый глаз смотрел на Соломатина, но он был прост и словно бы благожелателен. Или хотя бы не пугал. Левый же глаз Ардальона втягивал Соломатина, как тому в мгновение показалось (померещилось?), в темно-рыжую бездну, и в бездне этой что-то шевелилось; морды неведомых Соломатину насекомых, блох ли, клещей ли энцефалитных, жуков ли из мусорных урн, клопов ли, чей запах был доступен не только Севе Альбетову, но несомненно насекомых, морды эти, ставшие огромными (или сам он уменьшился подобно бедняге Карику), оглядывали его, ощупывали, облизывали скользко-липкими усиками, перекатывали его, тормошили, вызывая чувство ужаса и брезгливости…

– В том самом подвале, - выдавил из себя Соломатин.

Не было бездн в левом зрачке Ардальона и не было в нем омерзительных морд. Светло-карий глаз, как и правый, смотрел на Соломатина с благожелательным интересом.

– Но не я отыскал, - сказал Соломатин. - А старик Каморзин. Потом мы выволокли на свет бочку. Ему, по дурости, любезную. И он, растрогавшись, преподнес мне презент. Мне вовсе не нужный.

– Однако, - протянул Ардальон, - кинжал Корде и револьвер Гаврилы Принципа… А может, и еще что-то?

Соломатин остро взглянул на Полосухина. Помедлив, сказал:

– Может, и еще что-то. Но об этом помолчим.

– Хорошо, - кивнул Ардальон. - Остановимся на кинжале и на револьвере.

«Валяет дурака? - подумал Соломатин. - Или ему и впрямь далеко не все дано знать? И уметь».

– Отчего Квашнин, - спросил Соломатин, - проявлял интерес к бочке Каморзина? Или, скажем, к мемориалу на его даче?

– Квашнин - человек загадочный, - сказал Ардальон. - И одинокий. Прислугу держит на дистанции. И Фонд Квашнина, будто бы благотворительный и культурологический, тоже загадочный.

– Агалаков важен в Фонде?

– Именно, что важен. А потому я явился посмотреть на Альбетова. И тебя пригласил. Ты ведь знаком с Альбетовым. Откуда мне известно? Оттуда!

– Да, - сказал Соломатин. - Некогда был знаком.

– И теперь придется иметь дело с этим замечательным знатоком и оценщиком.

– Вот и имейте. Фонд и Агалаков. У меня для этого нет корысти.

– Появится корысть! - радостно заверил Ардальон и Соломатина по плечу похлопал. - Чтобы содержать красивую женщину, нужны деньги.

Соломатин надменно сбросил руку Ардальона с плеча. Не сбросил, а сбил.

– Неприятно слушать об этом, Соломаша? - рассмеялся Полосухин меленьким гадким смешком. - Одна твоя дама из Бутурлиновки с розой на груди пожелала стать столбовой дворянкой. И чем это кончилось? Но тогда ты был романтиком. У тебя и сейчас по поводу любовей свои заблуждения, слова и понятия с красивостями. А я циник. И ты, сам знаешь, поведешь теперь себя циником. Такова правда наших дней. Да и при Дульсинеях и Роландах удач добивались только циники. Но хватит отвлечений. Рядом с Альбетовым помимо всего прочего произрастают и большие деньги.

– Не желаю иметь ничего общего с этим шарлатаном, - сказал Соломатин.

– Шарлатан он - по твоим представлениям. И это впечатления давних лет. А сейчас он специалист с мировой репутацией.

– Он плохо кончит, - мрачно сказал Соломатин. - Рано или поздно в его делах случится прокол.

– Знание об этом бесспорное? - спросил Полосухин.

– Нет. Кое о чем наслышан. Интуиция. И убежденность в правоте своих предположений.

– То-то и оно. Фуфло - твои интуиции и убежденность в правоте. Севу призывают в консультанты аукционы «Сотби» и «Кристи», приватные коллекционеры с замками в Пьемонте, он - в доверии у Исторического музея и Эрмитажа. А что значат твои смутные ощущения морализатора? Горсть семечной шелухи. Потому-то тебе и придется выходить на Альбетова. Меня он раскусит вмиг. С Агалаковым он и разговаривать не станет. Что, впрочем, и замечательно.

– Ты в этом предприятии заказчик? - спросил Соломатин.

– Нет… - замялся Ардальон. - Но я - доверенное лицо. А заказчик нынче за пределами нашей с тобой досягаемости.

– Дело иметь я буду только с заказчиком, - сказал Соломатин.

– Он тебя не удостоит.

– Значит, он глуп.

– Важничаешь ты, Соломаша, не по чину! - возмутился Полосухин. - Кто ты таков-то! Пока что - неудачник. Пасынок судьбы. Мелкий грешник. Или полагаешь, что кисловские приобретения и впрямь дают тебе силу?

– Не намерен обсуждать, Ардальон, степень моих возможностей, - сказал Соломатин холодно. - И не доставай из своих штанин листочки с якобы роковыми расписками, не размахивай ими перед моим носом. Закусочная в Камергерском закрыта давно. Ее не было, и мы там не сидели.

– Мы сидели в Щели, - прошипел Полосухин.

– А заказчик ваш пусть сам выходит на Альбетова. Коли у него есть нужда…

– Он чист и целомудрен, как невеста в день девичника, - захихикал Полосухин. - Альбетова, если и примет, то на три минуты. Когда все будет оговорено. И вряд ли подаст руку!

– А я, значит…

– Да! Да! А вот ты - «значит»! И не ерепенься! Коли имеешь виды на Елизавету, ныне - любезную дочь известного шоумена и светскую штучку. Ты лучше изобрази мне свои находки. Возьми-ка мою записную книжку и ручку. Изобрази! Вещи-то эти имели хождение по свету. И цена их, кому интересно, знакома. Коллекционеры, они ведь предприимчивее и осведомленнее Бондов и Штирлицев. И куда злее, да и коварнее, чем те.

– Я плохой рисовальщик, - сказал Соломатин.

– Как же! Как же! Знаем, какой вы рисовальщик. Недобрал два балла в Строгановском. Но рисунок оценили высоко. Рисуй, рисуй, а потом я спрошу, с чего бы вдруг кинжал Корде и револьвер Гаврилы Принципа оказались в одной ржавой коробке, да еще и найденной в подвале консерваторского дома.

Вот в те минуты я и увидел, как в толчее оставшихся в Камергерском после убытия Севы Альбетова, Соломатин и его пройдошистый спутник принялись заниматься изобразительным искусством. Причем не только на меня они не обращали внимания, но и на людей, своей суетой мешавших их штудиям. Соломатин показался мне взволнованным…

Волнение Соломатина было объяснимо. Кинжал Корде и сараевский револьвер он видел лишь в книжных иллюстрациях. И память о них была размытая. А главное, в горячке блефа он будто бы забыл, что называет вещи, какие могли быть знакомы Ардальону по их описаниям. А Ардальон сейчас погонял его, подпрыгивал рядом в ожидании его конфуза.

– Давай, давай! Уорхолл и вовсе не умел рисовать, а его бутылки и банки приносили миллионы!

К удивлению Соломатина, рука его, давно не державшая ни кистей, ни карандашей, ни мелков, в мгновение изобразила в записной книжке Полосухина и кинжал, и револьвер. Да с такими подробностями и мелкими штришками, будто Соломатин был не Соломатин, а нюрнбергский гений Дюрер.

– Не шельмуй! - подпрыгнул Полосухин. - Ствол-то Гаврилы был куда короче!

Ардальон выхватил из пальцев Соломатина ручку и принялся укорачивать на бумаге ствол сараевского револьвера.

– Шельмуешь ты, - сказал Соломатин. - Или никогда не видел то, что держал в руке идиот по фамилии Принцип.

Ручка так и оставалась во владении Полосухина, а и без ее участия ствол револьвера сам по себе вытянулся.

«Вот-те раз! С чего бы это? - удивился Соломатин. - Да ведь я и вовсе не помню, чем был убит Фердинанд. Может, и не револьвер был у Принципа, а пистолет. Или даже бомба. Отчего же в голову мне втемяшился револьвер? Неужто подсказал кто-то? Этого еще не хватало…»

– Ну ладно, - сказал Ардальон. - Рисунки твои убедительны, но повторю то, что сразу приходит в голову: отчего в ржавой коробке улеглись вместе эти кинжал и револьвер? И, может быть, еще что-то…

– Об этом «еще что-то» забудь, - сказал Соломатин.

– Конечно, конечно, как прикажете, ваше превосходительство, - обрадовался Полосухин. - Там, понятно, волшебная палочка или посох. Либо меч Ланцелота, коим вам позволено отрубать конечности драконам и всякой нечисти, вроде меня, а красавицам добывать яхты, шиншилловые шубы и бриллианты. Но меч, судя по размерам коробки, - складной. Однако оставим волшебный посох и складной меч вам, Соломаша, на десерт. Я опять же насчет кинжала и револьвера…

– Один из князей Голицыных, - сказал Соломатин, - в девятнадцатом веке признал в себе вину за убиение королевы Марии-Антуанетты и, деньги свои не пощадив, а всю Европу прощупав, собрал в своем имении мемориал из предметов гражданки Капет…

– Это я понимаю, - сказал Ардальон. - И допускаю, что коробку, среди прочей мусорной дряни, мог приволочь в свое хранилище дворник Макс, по фамилии Юлдашев. Чего только не отыщешь в московском мусоре! Но из всяких достоверностей мне известно, что две вещицы со склада Макса совсем недавно находились в коллекции не объявлявшего себя миллионера и совсем же недавно были приобретены российским олигархом, чье имя так же не объявляется. Это что за странность?

– А керосин? А Нобиль? - спросил Соломатин. - Это что за странность?

– Но Альбетов - шарлатан. Ты сказал.

– Сегодня он никак не мог проявить себя шарлатаном. Сегодня он тратил себя всерьез. Единственно, он мог растеряться…

– Но если он блефовал, как и ты?

– Какая ему выгода?

– Не знаю… Пока не знаю…

– А где здание номер три по Камергерскому переулку? - спросил Соломатин. - Где бочка «Бакинского керосинового товарищества» из огорода Каморзина?

Ардальон потер нос.

– Ладно, - сказал Ардальон, - ты меня утомил. Разойдемся. Ненадолго. На Севу Альбетова я посмотрел. Из тебя кое-что выудил. Керосиновой бочкой озабочен. Подождем возвращения Квашнина, если оно, конечно, случится… Чувствую, ты желаешь меня о чем-то попросить… В случае с Елизаветой - это не ко мне…

– Про Елизавету помолчи, - помрачнел Соломатин. - Тут не твоей пошлости дело!

– Отчего же? - ехидой растянул губы Полосухин.

– Попросить я тебя хотел бы об одном, - сказал Соломатин. - Уволь меня от усердий «Аргентум хабар» и распорядительницы дел Голубевой-Соколовой. Они мне надоели со своими приставаниями и фокусами.

– А я на них влияния не имею, - сказал Полосухин. - Поигрываю там, и более ничего. Не торопись с ними разругаться. Глядишь, что и выйдет. Кактус ты поливаешь? Поливаешь. Вот и поливай дальше. А Юнона Васильевна Голубева-Соколова - дама огнедышащая… - и Ардальон рассмеялся меленько. - И еще, Соломаша, хоть ты и пыжишься вбить мне в голову всякую блажь о своей важности, о кинжале да револьвере, о подвале чудесном, не забывай о том, что ты расписался кровью. И это никакие не шутки. Доказательства тому получишь очень скоро.

И левый глаз Ардальона снова стал для Соломатина велик и ужасен, бездны вселенские, душегубные начали втягивать его в себя, Хаос бакстовский с обрушением Атлантиды в океанические воды открылись ему, а потом и гады мерзкие, мохнатые, склизкие, принялись тормошить Соломатина и браниться беззвучно…

Дома Соломатин сразу же бросился разыскивать презент Павла Степановича Каморзина. Не разыскал. А помнил: было утро, когда он, пытаясь разгадать какую-то бытовую шараду, понял, что коробка (шкатулка?) Павла Степановича здесь, здесь, в его квартире, а вовсе не выброшена за ненадобностью и в сердцах в урну Брюсова переулка, ощутил ржаво-металлический запах, надо было только протянуть руку… Отвлекло что-то Соломатина, и рука его протянута не была…

И теперь Соломатин стал будто черным копателем. Сознавал, что в утро «теплоты» вещи и непротянутой его руки коробка или шкатулка была ему совершенно не нужна, а потому и готова была ему объявиться. Сейчас же не объявлялась из вредности. Не отыскал Соломатин ржавую коробку и к тому дню, когда его поднял из постели непрошеный звонок Ардальона.

– Ну ты и влип, Соломатин! Ты газеты читаешь?

– Нет, - сказал Соломатин. - Не вижу в этом смысла.

– А если бы видел смысл, узнал бы из сегодняшнего «Московского комсомольца», что вчера вечером был злодейски убит известный в мире искусства и науки ученый и запаховед Сева Альбетов. Тело его найдено в одной из квартир флигеля дома номер пять по Камергерскому переулку, это во дворе закрытой нынче закусочной, тебе ли не знать этот двор и эту квартиру! Так вот, утверждает «МК», по всей вероятности, Альбетов согласился участвовать в расследовании убийства в той же самой квартире несколько месяцев назад гражданки О.П. Полагаю, что и О.П., то бишь Олёна Павлыш, для тебя не является незнакомкой. Так что ты, Соломатин, влип! Уж не знаю, радоваться мне или нет!

– Я здесь при чем?! - рассердился Соломатин. - Что ты дурака валяешь!

– Эти два… Ну в общем те, о которых мы говорили с тобой в Камергерском, у тебя под рукой?

– Нет, - заявил Соломатин. - Мало ли в Москве укромных мест.

– Вот ты и влип! Лучше бы они были сейчас у тебя на виду!

– Что значит - влип?

– А то значит, мелкий грешник Соломатин, что влип, и скоро явится к тебе подполковник Игнатьев. В «МК» напечатано: злодейское убийство Альбетова скорее всего - ритуальное. Альбетов был заколот и застрелен антикварным историческим оружием - кинжалом Шарлоты Корде и револьвером Гаврилы Принципа!