Даше было тошно.
Единственной радостью в ее нынешней жизни стало теперь оконце. И не оконце даже, а будто бы амбразура. Протяженное, в полметра длиной, сантиметров в десять ростом, отверстие в стене, закрытое по всей вероятности пуленепробиваемым стеклом. Сегодня сквозь оконце-амбразуру было видно, как из фуры дальнобойщиков люди в синих комбинезонах сгружали на поле перед Дашиным затвором камни. Сгружали осторожно, словно имели дело с мраморными изваяниями, а не с вовсе ничего не стоящими каменюками. Вчера с поля убрали снег, желтенькая примятая трава открылась, в мороженную землю вбивали острые палки, шнуры разметок протянулись от колышка к колышку. Глядеть в оконце-амбразуру можно было, положив руки на спинку дивана, позу Даша приняла приятно-удобную и от нечего делать начала считать камни.
Закурлыкал сигнал, схожий с вокзально-аэропортовскими звуками, отвлек Дашу от наблюдений.
Отъехала дверь из гостиной в спальню, и Щупачиха в переднике и с наколкой официантки ввезла на столике горячие (пар!) и прочие обязательные блюда.
– Леди-миледи-госпожа! - обратилась Щупачиха к Даше. - Ланч. Кушать подано.
Не дожидаясь Дашиных слов, удалилась из комнаты, дверь с еле слышным шипением затворила темницу.
Даша не помнила, как на самом деле зовут Щупачиху. Здесь Щупачихой ее называл Генерал, и никаких других вариантов имени крутой бабы Даше предложено не было. В давний дождливый вечер, когда Даша, поддавшись уговорам херсонской подружки Рогнеды, по дурости и в кураже, оказалась в Газетном переулке у телеграфа в витринном строю девочек с Тверской, эту бабу в рыжем парике называли и по-иному. Тогда она, решив проверить упругость Дашиных грудей, схватила пальцами ее правый сосок, сжала его, вызвав Дашино несогласие, удар носком туфли в пах обидчицы, а затем и Дашин побег к свету Тверской мимо свирепого Генерала.
Ну Щупачиха и Щупачиха. Генерал знает, как кого называть.
Щупачиха и Генерал бдели на посту за стеной, и по причине надежности наблюдения, хотя и видеокамеры здесь, наверняка, имелись, все Дашины перемещения были слышны ее стражам. Но и она была вынуждена выслушивать их перебранки, звуки их нередких занятий любовью (возможно, дразнили) и всякий их пустой треп.
Отобедав (суп куриный, зразы с гречкой, компот), Даша нажала на кнопку вызова. Щупачиха все еще с наколкой официантки, но уже без передника, столик увезла с некими даже зигзагами, хватила, небось, ликеру или водки.
Поначалу, после привоза Даши в узилище («Какое узилище! - хохотал Генерал. Это - твое Монрепо! Твой Монплезир!» Он был начитанный.), Щупачиха пыталась ее бить. Генерал ручищи в ход не пускал. Бандерша была здоровенная, в сто килограммов, и конечно, не могла простить Даше удар в пах в Газетном переулке. Но и Даша была не из хлипких. После одурманившего ее укола или снадобья она скоро пришла в себя, разозлилась, буянила, отказывалась от еды, на мат Щупачихи отвечала матом, ей вроде бы не свойственным, и потихоньку стала соображать, кто она, в каком статусе в этом узилище, в этом Монрепо и Монплезире. В первый же день она потребовала отвести ее в туалет. «Вот тебе горшок, - рассмеялась Щупачиха. - Вон там, за ширмой, под рукомойником дыра в полу, туда все и сольешь. Госпожа нашлась!» За ширму Даша не пошла, и к ее удивлению, с руганью, с угрозами Щупачиха потащила горшок в сортир за гостиной. А из последовавших действий Щупачихи и Генерала Даша поняла, что она тут и впрямь госпожа, пусть даже и госпожа Тараканова, а они - прислуга, стюард и стюардесса, хотя, конечно, и со строжайшими полномочиями сторожей. В туалет и в душевую Генерал провожал ее вежливо-молчаливый, но с бейсбольной битой в руке.
Буянить и искать немедленные способы вырваться из узилища на время Даша себе запретила, посчитав, что полезнее быть, хотя бы во внешних проявлениях, благоразумной и терпеливой и выяснить точно, чья она пленница и по какой причине. Возникали совершенно очевидные соображения, но она их пока отметала.
Ее комната и гостиная по соседству (сквозь нее Дашу конвоировали к благам санитарии и гигиены) были из тех, какие можно увидеть на страницах гламурных изданий. В них в разных видах и позах звезды всякого бизнеса радовали своих почитателей. Щупачиха с восхищением, но и в сердцах, произнесла: «Мебель не хуже, чем у самого Бори Моисеева. На картинках». (При слове «мебель» Даше сразу же вспомнился пружинных дел мастер, впрочем, она о нем и не забывала, но где он теперь и чем он может ей помочь?…) В первые дни комната Даши с долей условности напоминала темницу. Что-то случилось с освещением, и Щупачиха приволокла для своих, видимо, нужд издыхающую керосиновую лампу. Но потом дали свет, вспыхнула люстра - и какие уж тут темницы! А мебель, в особенности мягкая, стояла в комнате, как и в гостиной, сразу же восхитившая Дашу. Такая мебель не могла присниться ей даже и в сладчайших снах! Да и пленница ли она?
Пленница, тут же было дадено ей понять.
– А мебель-то от Верже. Заказывали в Милане, - сообщил Генерал. Был не только начитанный, но и осведомленный, вел Дашу в каземат из душа, почесывал битой спину между лопатками, то ли засиделся, то ли был укушен насекомым.
Злить сторожей высокомерием госпожи не было резону, и Даша допускала ехидства Щупачихи и грубые шутки Генерала, пусть снимают ими свое раздражение. Однажды, прикинувшись уж совсем простушкой, она, будучи с визитом в гостиной, выразила восхищение обстановкой и словно бы подумала вслух: «Зачем меня-то надо было привозить в такие хоромы?» «А ты сказки в детстве читала? - опросила Щупачиха. - Книжечку такую с картинками не помнишь? "Аленький цветок"?» «Да ей, небось, по душе какие-нибудь "Алые паруса"!» - рассмеялся Генерал. «Моря здесь нет, - сказала Щупачиха. - Никакой пароход сюда не дойдет». «Здрасте! - сказал Генерал. - А река. По весне лед сойдет, теплый ветер подует, и явится под наши окна яхта с алыми тряпками!» Теперь рассмеялась и Щупачиха.
Это был самый продолжительный разговор, какой Даше удалось провести со сторожами. Скорее всего его дозволили и дали ему направление.
А потом возникло оконце-амбразура, будто сдвинули на улице металлический ставень, и Даше открылся Божий свет.
Никакой реки она не увидела. Снежное поле было перед оконцем и все. Впрочем, вскоре Даша высмотрела метрах в ста впереди невысокую ограду и беседку, шесть белых колонн и над ними купол. Даша прогуливалась по тропинкам Марфинской усадьбы, была на экскурсии в Архангельском, знала, что беседка называется ротондой, ограда - балюстрадой, а вот пространство перед зданием выпало из памяти, то ли парадным двором звалось оно, то ли еще как-то. Для Даши оно стало теперь полем. Но за балюстрадой, наверняка, мог быть спуск с каменной лестницей, и этот спуск скорее всего должен был бы привести к воде. К реке. К той самой, по какой, по мнению осведомленного Генерала, по весне и могла приплыть яхта с алыми тряпками.
Ей, Даше, стало быть, следовало ждать весны?
Блажь! Блажь! Блажь и глупость! За дурочку, что ли, ее принимали, способную поверить в сказки с добродетельными чудовищами и капитанами Греями? Но кому нужны были теперь дурочки?
Но ведь блажью была и затея неизвестного забавника с заточением ее, Даши, в меблированных помещениях, в терему ли высоком или в секретном бункере, неважно где! Рано или поздно найдутся всему разъяснения скорее всего печальные или даже безобразные. А потому надо терпеть и ждать. Хорошо хоть пока не морят голодом, не морозят и не пытают, как в ходовых сериалах (а в комнате Даши в стене при ее желаниях вспыхивал и экран телевизора, правда, всего с двумя тарелочными каналами, одним «НТВ-спорт» с показом футбольных матчей исключительно португальского чемпионата, другим - «Динамит», на этом давали как раз сериалы с потерями памяти, пропажами ребенков и чудесным их обретением, со стрельбой и пытками в застенках заложников или просто людей непокорных и несговорчивых).
Открывшееся оконце-амбразура (Даша понимала, что это - неспроста, а по чьему-то намерению) стало для нее интереснее тарелочных каналов.
Поначалу ее занимали движения людей, видимо, из охраны и обслуги, жизнь и суета птиц, чаще всего мелких, голуби и вороны появлялись здесь редко, зато суетились, дрались из-за крошек пташки малые, синички и воробьи, снегирь пожаловал лишь однажды. Естественно, у Даши возникало желание подкормить оголодавших пернатых, хлеба им накрошить или зерен подбросить. Но увы, увы…
И вот теперь фура дальнобойщиков привезла камни. Расставляли их до сумерек, словно бы совершая некое магическое действо. До того важны были перемещения и жесты людей в синих комбинезонах. Лица их были Даше незнакомы. Мысли о бункере или о подвальном этаже терема приходили к Даше оттого, что оконце-амбразура находилось почти над землей. Люди и некоторые камни даже возвышались над Дашиными глазами, и их удобно было рассматривать. Не обнаружив знакомых лиц, Даша внимательнее принялась разглядывать камни. Всего их встало на поле двадцать девять. Все они были сами по себе и вряд ли бы захотели затеять разговор между собой. Один из них напоминал пирамиду. Другой - каменную бабу, виденную Дашей в причерноморской степи, рядом с ее Скадовском, вроде бы она осталась от скифов. Третий, рыжий по цвету, состоял из трех шаров, и явно шары эти были созданы не рукой человека, а водой и ветром. Но были камни, к каким рука человека, вернее, инструменты его, по мнению Даши, наверняка, прикасались. На желтом боку одного из них, обтесанном и отполированном ради того, чтобы выявить фактуру камня, светились три малиновых глаза. Работники долго маялись с камнем и, наконец, повернули его так, что малиновые глаза уставились прямо в Дашины глаза, в Дашину душу. Ей стало не по себе. Она сползла со спинки дивана, уткнулась лицом в бархатную подушку и заревела. Потом она успокоилась, посчитав, что камни привезены вовсе не ради нее.
Среди работников появился новый персонаж. Он был в светлой дубленке и финской меховой шапке с козырьком и наушниками. Выглядел он несомненным руководителем расстановки и обустройства камней. Слов он произносил, видимо, немного и, возможно, был доволен осмотром. «Ба, да это же…» - сообразила Даша. Не сразу сообразила. Даже когда он пощипывал бородку, еще не признала его. А вот когда он встал возле одного из мелких камней (и мелкие камни все были «разнолицые»), сложил руки на груди, а голову откинул назад и принялся рассматривать произведение искусства, сообразила. Это был Агалаков, Николай Софронович, он заходил в закусочную в Камергерском вместе с миллионщиком Квашниным, он-то и присмотрел их закусочную, а позже в Дашином присутствии уговаривал пружинных дел мастера сотворить какой-то особенный тайник.
Так, так, так! Агалаков, Квашнин и пружинных дел мастер, Прокопьев Сергей Максимович, «зовите меня просто Сергей…» Вот ведь как все повернулось…
Дня три Даша в оконце не смотрела. Амбразуру забила подушками с двух диванов. Нажимала на кнопки пультов, сериалы с бандитами прекращала во время перестрелок, бразильско-марокканские страдания стали ей противны, умертвив нервные голоса комментаторов, тупо глядела на беготню черноволосых мужиков, гонявших мячи в Порту и в Лиссабоне. Плакала, тихо, почти беззвучно, чтобы Щупачиха и Генерал не услышали ее. В стенных шкафах висели дорогие наряды, недоступные Даше в прошлой жизни, были дни, когда Даша с удовольствием примеривала все, что ей предоставили, перед зеркалом крутилась, теперь же она надевала лишь черный скромненький тренировочный костюм, неизвестно каким макаром оказавшийся среди шелков, бархатов и кашемиров.
Иногда все же являлась блажная мысль: «А вдруг и впрямь, придет весна, сойдет с реки лед, подует теплый ветер…»
Нет, человек или люди, какие вызвали ее злоключения в Москве, Долбне и Марфине, никогда не смогут стать ей приятны. Даже если они сломят ее и вынудят принять их условия, ничего хорошего не выйдет ни для них, ни для нее. А то, что там и тут действовала одна команда, подтверждало присутствие в сторожке-гостиной Щупачихи и Генерала. Но неужели люди, придумавшие эту затею, не могли не понимать, что каверзой своей они ее расположения не вызовут? Или ее приволокли сюда и держат здесь ради каких-то совершенно разбойных целей? И им нужна не ее жизнь и не ее покорность, а ее погибель?
Она могла и удавиться. О чем думала в минуты отчаяния. Приспособлений в каземате хватало. Да и вилки с ножами сгодились бы для расчета с жизнью. Но вот какая странность, при всей мерзости своего положения Даше было интересно узнать: а что же с ней надумают делать дальше? Скорее всего надумают еще более мерзкое. И тем не менее… И очень важно было для Даши взглянуть в глаза пружинных дел мастеру и спросить его: «И ты с ними?» Очень важно! Ко всему прочему Даша верила в свою живучесть.
Подушки от оконца-амбразуры были отброшены. День стоял солнечный. В глаза Даше солнце не било, и она стала рассматривать камни, до того нынче здесь уместные, словно они проросли сквозь землю усадебного (бункерного) поля лет сто назад и сцепились корнями навечно. Три дня назад она посчитала, что камни привезли явно не ради нее. Теперь же была убеждена, что - и ради нее, и что камни не привезли, а они именно здесь и выросли, и никакой Агалаков Николай Софронович расстановкой их не распоряжался.
Даже люди в синих комбинезонах, явившиеся убирать снег, возможно, выпавший поутру, этих мыслей ее не отменили. Не отменило их и ворчание за стеной Щупачихи: «Надо же было тратить дикие деньги на такую мутотень и переть их сюда из самого Китая!» «Не считай чужие деньги, Анджелла! Их тебе не счесть!» - заявил Генерал. Стало быть, Щупачиху звали Анджеллой!
В те дни Щупачиха и Генерал удивлялись спокойствию Даши. А спокойствие и лад в ее душе возникали при созерцании камней. Для нее в поле перед оконцем-амбразурой то и дело создавались все новые и новые сочетания или комбинации каменных персонажей. Рыжий камень «Три шара» то бранился с соседом, малышом со шляпкой боровика, то забывал о нем и переглядывался с Пирамидой. Конечно, все это возникало в Дашином воображении, и она удивлялась самой себе: неужели она такая фантазерка? За стеной пыхтели и постанывали в эротических упражнениях Щупачиха с Генералом (Даша знала, что делают они это за деньги, то Генерал платил сучке за услугу, то Щупачиха поощряла клиента за ненанесение ей членоповреждений). Дашино тело, пылкое, ядреное, испытывало томление и из-за звуков и игр за стеной, и по естественным причинам, и Даша принималась придумывать камням любовные истории. Кое-как это отвлекало ее. Ничего замечательного, пожалуй, в этом и не было. Но что оставалось делать? Не заниматься же вынужденным самообслуживанием, предполагая к тому же, что есть в ее апартаменте-каземате любопытствующие жучки?
Нет, хозяин или хозяева, угощавшие ее своим гостеприимством, не могли быть порядочными людьми.
И все же наблюдение за полем камней приносило ей спокойствие. Или даже умиротворение.
До поры до времени.
Да появления среди камней встревожившей Дашу парочки. День был морозный. Барышня, увиденная Дашей, оделась тепло - темно-синяя дубленка, отороченная белым мехом, белая пушистая шапка и белая же муфта, из девятнадцатого будто бы века. Кавалер же ее, припрыгивающий рядом, не от холода, а явно дурачась, выглядел шалопай шалопаем. Был он в поварском колпаке, в жилетке конторщика, напяленной поверх ковбойской рубахи и в длиннющих туфлях с загнутыми носками. Одно из мест поля затянуло льдом, и шалопай стал скользить по катковой дорожке, вскидывая ноги и будто бы норовя поддать ближним камням носком правого туфля. А шалопай этот бывал в закусочной в Камергерском, кассирша Людмила Васильевна называла его то Арнольдом, то Альбертом, то Ардальоном, он вечно балагурил и отсыпал ей, Даше, комплименты. Людмила Васильевна по служебной роли улыбалась Ардальону, а за глаза называла его прохиндеем. И даму с муфтой Даша видела в Камергерском. Ее манерный господин Агалаков познакомил там с пружинных дел мастером Прокопьевым, позже она два или три раза любезничала в закусочной с Прокопьевым, вызывая досады Даши.
Пара еще полчаса побродила среди камней, а потом пропала. В камнях более не появлялась. Но Даша почувствовала, что пара никуда не убыла, а осталась в одном с ней здании, здесь, наверняка, местился теперь и Агалаков, и все это заставляло думать, что троица что-то готовит и вот-вот произойдет некое событие, радостное для нее, Даши, или наоборот, дурное.
Но ничего не происходило. Лишь Щупачиха-Анджелла с Генералом ругались чаще, все им здесь обрыдло. Генералу надо было встретиться по делам с женой и детьми, и если бы не обещанные якобы заоблачные деньги, стоило бы отсюда бежать. «Так бы тебе и позволили!» - словно бы обрадовалась чему-то Щупачиха.
Однажды работники поставили в поле камней каменную же скамью, накрыли ее шкурой медведя, воткнули рядом палку с зонтом от снега (а снег и не шел) и удалились.
Отобедав, Даша подошла к оконцу-амбразуре и увидела на скамье, на бурой медвежьей шкуре, человека. Голова его была накрыта капюшоном, и лишь по линиям его рук и ног, по их движениям Даша поняла, что на скамье сидит мужчина, довольно худой и высокий. В руках его, в пальцах, перчатками не обтянутых, Даша углядела темный предмет, а когда рассмотрела его, подумала, что это, наверное, монашеские четки, о которых она читала. Длинные пальцы мужчины перебирали камушки четок то не спеша, будто в некоей полудреме, то вдруг начинали нервничать и принимались дергать четки. Мужчина явно глядел на камни большие, проросшие на поле перед Дашиным оконцем. Но в сторону терема или бункера он не взглянул ни разу. Похоже, вовсе не о затворнице или вынужденной гостье размышлял он. Дела поважнее, видимо, занимали его.
А Даша догадывалась, кто это. И то ненавидела его, то позволяла себе замарашкой-семиклассницей, дурой скадовской грезить о чем-то…
И не хотела она глядеть на него, а глядела. День, два, три приходил он на поле камней. Лишь однажды случилась с ним странность. Ни с того ни с сего он заегозил на скамье, засуетился, движения какие-то шарнирно-паучьи произвел, и Даше на мгновенье захотелось рассмотреть его обувь, не загнутые ли у него носки, нет, обувь была обыкновенная, на толстых зимних протекторах, и Даша отругала себя, мало ли от чего мог задергаться человек, теперь он сидел степенный и кроме камней ничего не видел.
Вечером к Даше явилась Щупачиха с загадочными ухмылками и с меню китайского ресторана «Малиновая панда». «Госпожа! Неземной красоты! - от Щупачихи пахло ликером. - Соизвольте изучить меню и составить заказы на день завтрашний и еще на один день!» «Да что там особенного в китайской-то кухне! - сказала Даша. - Напротив нашей закусочной в Камергерском устроили ресторан "Древний Китай" с бурятками вместо китаянок или с калмычками, туда никто и не ходил…» «Ваше дело господское! - продолжала кривляться Щупачиха. - Наше дело лакейское. Велено передать к исполнению…» Меню Даша взяла. Из любопытства. Хотя бы и профессионального.
И еще подумала: одна будет обедать завтра и послезавтра? Или - с кем?
Мысль об этом тут же прогнала.
Меню было не в папке, а рекламное, буклетом, для рассылки по квартирам с обещанием бесплатной доставки на дом. Цены Дашу позабавили. Хрустящая утка «Ся Сю Я» стоила тысячу двести. Лягушачьи лапки в кляре - четыреста сорок рубчиков. Ну и так далее. Да, их закусочная была все же для людей… Впрочем, что были для хозяев терема-бункера малиново-пандовые цены? Если бы она закапризничала и заказала на обед галапагосскую черепаху, ей бы и черепаху доставили на подносе. Но уж и с китайскими угощениями был какой-то подвох, за ним мог последовать обрыв, и Даша решила - гулять так гулять! А потому на глазах обомлевшей Щупачихи предоставленным фломастером отметила почти все горячие и холодные закуски, супы (впрочем, их было всего четыре), горячие блюда из мяса и морепродуктов, китайские десерты, рядом с одним из них - фруктовым ассорти в медовом соусе «Маджи Се Ли» поставила: «10!», несколько помедлила вблизи закусок и заказала бутылки сливового вина и водки «Конфуций». Два дня пожирала жареные креветки с орешками кешью и в разных соусах устрицы, говядину с бамбуком и грибами сяньгу, баранину на раскаленной сковородке, да что только не попало в ее нутро, потребовавшее позже «мезим», «аллохол» и даже «эссенциале». Справлялась, кто готовил и где. Отвечали: кухня есть и прекрасная, а на эти дни вызывали поваров из «Малиновой панды», продукты по ночам прилетали из Пекина. Просилась на кухню, дайте встать у плиты, она же дипломированная повариха, соскучилась, прежде всего захотелось приготовить солянку, почему солянку - неважно. «Да что вы, прекрасная госпожа (звучало - прекрасная маркиза), - куражилась Щупачиха. - Нам велено оберегать ваши нежные пальчики. Вдруг вы их обожжете».
Два дня Даша обедала в одиночестве.
Никто не явился к ней в сотрапезники.
А после китайских удовольствий на серебряной посуде в комнате возникли дама в белой муфте и ее кавалер, скользивший на днях от камня к камню. Ввел их Генерал. Естественно, без биты, но с важностью исполнителя ответственной миссии. То есть теперь дама («Нина Уместнова», - и кивок) была, понятно, без муфты, а в строгом костюме делопроизводителя. И кавалер ее («Ардальон Полосухин, если помните») не развлекал людей колпаком и жилетом с хлястиком, а соизволил быть (или исполнил чужую волю) в смокинге и при черной бабочке.
– Садитесь, Дарья Тарасовна, - предложил Полосухин.
Трое уселись вокруг овального столика. Генерал по протоколу переговоров остался стоять у металлической двери.
– Дарья Тарасовна, - сказал Полосухин, - вы девушка разумная, ко всему прочему выросшая в селе и, стало быть, прагматичная. К тому же вы и милосердная. Но это я так, между прочим… Особые разъяснения вам вряд ли нужны, полагаю, что вы свои жизненные обстоятельства обдумали и выстроили предположения, что с вами может статься дальше. Здесь у вас было для этого время…
– Здесь и в Долбне, - сказала Даша.
– Где? - замялся Полосухин. - Ах, в Долбне… Да, и в Долбне. Но здесь-то вам грех ссылаться на некомфорты… Действительно, в Долбне у вас были неприятности. Но уж так получилось. И во многом по причине ваших непониманий. Или даже упрямства.
– Заточение в темнице вы считаете комфортом? - спросила Даша.
– Помилуйте, Дарья Тарасовна, - удивился Полосухин, - какое такое заточение? Посчитаем: вынужденное и временное одиночество! С ожиданием волшебных дней впереди!
– И что же мне положено сделать, чтобы волшебные дни наступили? - спросила Даша.
– Подписать бумагу, - сказал Полосухин. - Желательно кровью. Такие нынче моды. Ниночка, будьте любезны…
Ниночка, если и проявила любезность, то по отношению к деловой папке и к бумаге, из папки извлеченной, а на Дашу она взглянула откровенно зло.
– Что вы на меня так злитесь? - не выдержала Даша. - Неужели из-за Сергея Максимовича Прокопьева?
– Не берите в голову! ~ заспешил Полосухин. - Прочтите бумагу. И подпишите.
Даша просмотрела бумагу. Среди прочей буквенной дребедени с юридическими крючками для нее сразу же ожили значимые слова, они укрупнились, вспыхнули и обожгли ее. «Обязуюсь быть послушной… исполнять желания по первому требованию нижеподписавшегося лица…»
– И что же это за лицо, - спросила Даша, - с первыми требованиями?
– Пока мы не имеем права открывать его! - вскочил Полосухин. - И если вы не догадываетесь, кто это, подскажу, что оно не самое худшее на Земле. Оно относится к вам замечательно. Но сначала вы должны подписать документы.
– Я с детства не была послушной, - сказала Даша. - И никогда не буду послушной.
И она протянула делопроизводителю Уместновой отверженную ею бумагу. Уместнова положила ее в папку и поднялась, будто было объявлено: «Суд идет!». Перестало быть приветливым и лицо Ардальона Полосухина. «А ведь у него на ногах те самые туфли с загнутыми носками!» - сообразила Даша.
– Уговаривать я вас более не стану, - сказал Полосухин. - Не имею полномочий. И не посчитайте следующие мои слова угрозой. Но как бы вам не пришлось пожалеть о своем выборе. И о своих упрямствах. У вас еще останется несколько дней подумать.
Последним покидал каземат Генерал. Бросил в сторону Даши, не взглянув на нее:
– Дура! Теперь твоя жизнь не будет ни краше, ни веселее…