Камергерский переулок

41

Здесь я опять забегаю вперед.

Должен сообщить терпеливым читателям, что до публикации в «Московском комсомольце» и до утреннего звонка Ардальона Полосухина произошло несколько свиданий Соломатина с племянницей Павла Степановича Каморзина Елизаветой, по паспорту - по-прежнему Бушминовой, все на Тверском бульваре. И эти свидания были для Соломатина куда важнее поисков ржавой коробки, наверняка все же выброшенной им в урну на углу Брюсова переулка, мыслей о Севе Альбетове, керосиновой бочке и об отсутствии здания в переулке Камергерском. (Лишь соображение о странностях бытия мелькнуло у него однажды. Вот тебе раз: и бочку вышвырнули с пятого этажа в Брюсовом переулке, и искомая коробка якобы юркнула в мусорную урну здесь же. А прежде - бочка и коробка - объявились в подвале в метрах ста поблизости. Не слишком ли красивые совпадения?).

В сюжете «Дорожного патруля» происшествие с Севой Альбетовым выглядело загадочным. Показали квартиру на четвертом этаже прогремевшего теперь флигеля, милицейские машины во дворе, на задах молочного магазина, мне известного, проход Севы Альбетова в день его сеанса в Камергерском, упомянули исторические кинжал и револьвер, и все. Изуродованное тело ученого и исследователя телезрителям с экрана предъявлено не было, медицинская машина среди милицейских вроде бы не стояла, версия о ритуальном убийстве названа не была. Увидел я умное лицо подполковника Игнатьева и сразу же вспомнил фотографию, поданную подполковником в целях опознания. Андрюша Соломатин хорошо смотрелся там рядом со светловолосой красавицей - «ноги от клюва фламинго» (слова буфетчицы Даши) - Олёной Павлыш.

Цветные газеты, вкусные своими описаниями тяжкой службы мраморных с инкрустациями унитазов светских львиц, пантер, гиен и прочих штучек, в случае с Севой Альбетовым отнеслись к своим читателям куда щедрее. Тело Альбетова на их страницах, правда, визуально отсутствовало. Из уважения к высокому духу просветителя. Сообщалось только, что оно экстренно вывезено в Ниццу и, следуя завещанию Альбетова, будет захоронено вблизи его поместья в Гаскони. Поместье куплено Севой два года назад, там замок, чуть ли не мушкетерский. И т.д. Очень скромно разыгрывался эпизод с сеансом Альбетова в Камергерском. Следовали намеки на цензуру, на усердия властных структур, будто бы засекретивших историю дома номер три, в частности, и из-за бессилия силовиков. Вряд ли сами они могли добиться чего-либо путного. Силовикам вообще доставалось. Они, мол, свое берут, хотя и ничего не могут. А дальше будет хуже. С сизыми тучами. В ход шла модная нынче фраза: «Собирались мы в Петербург, а приехали в Ленинград…» И Сева Альбетов оказывался теперь чуть ли не жертвой таежных интриг, в которых, известно, кто прокурор. Отчего он вынужден был проводить обследование квартиры известной содержанки Олёны Павлыш? Ясно, что не по собственной приватной необходимости. Можно предположить, что в Камергерском переулке он подтвердил свою высочайшую квалификацию исторического ученого-нюхача. А потому его угрозами ли, посулами ли уговорили заняться безнадежным делом в доме номер пять. Но почему его отправили в квартиру одного, отчего о его таинственном визите узнали злодеи, почему злодеи постановили убить благородного человека из мира искусств и почему, сокрушив его, застрелив и проколов музейными предметами, они бросили орудия убийства рядом с телом жертвы? Ответов на это у нас нет, а зная особенности нашего судопроизводства и юриспруденции, полагаем, что их и никогда не будет.

Отмечу: в одной из публикаций говорилось о том, что на полу квартиры Павлыш вместе с кинжалом и револьвером была найдена странная палка с резиновым квадратом, оказавшаяся при изучении мухобойкой. Потом про мухобойку забыли. Ставился под сомнение моментальный отвоз тела Альбетова в гостеприимную Францию на свидание с мушкетерами (иные утверждали, что поместье мастера и не в Гаскони вовсе, а в Сардинии). Кто были расторопные душеприказчики ученого, были ли они вообще, и если были, то куда подевались? Иногда в разговорах возникал миллионщик Квашнин, но по агентурным данным, красавица Олёна Павлыш в содержанках у него не была, Сева Альбетов опять же произнес: «Керосин!», а Квашнин не был нефтяным королем, вознесся из клюквенных болот, и потому разговоры о Квашнине скоро скисли. Но все эти обсуждения нечаянного происшествия, и газетные, и устные, проходили на уровне сплетен, кухонных пересудов, балагурств в пивных и даже на высоких светско-корпоративных тусовках с чтением стихов Ренатой Литвиновой, отношение к погибшему мастеру высказывалось в них до обидного легкомысленное.

Пожалуй, уважительнее всех отнесся к заслугам Альбетова искусствовед П. Нечухаев. В «Культуре» опубликовали его статью «Бочка ищет свое место». Автору статьи в последние месяцы пришлось вынести множество незаслуженных унижений от неучей и авантюристов, но он стоял на своем. Так вот, бочка сама обиделась на самозванных хозяев и ложных толкователей ее судьбы и мирового смысла. Для П. Нечухаева С.А. Есенин - не наиважнейший поэт России, ему дороже Державин, Пушкин и Тютчев, но и рязанский певец для него велик и необходим, каждая подробность его жизни требует уважения. Бочка Есенина, приговоренная быть мемориалом и гарантом газового обеспечения садового товарищества в Чеховском районе, взбунтовалась. П. Нечухаев был тому свидетелем в летний день. В особенности бочку возмутил сертификат с государственными печатями, удостоверяющий ее Брюсово происхождение и отдающий ее во владение слесаря-водопроводчика из того же Брюсова переулка П.С. Каморзина, пусть даже и безвредного. В том, что это бочка Есенина сомнений нет. Это подтвердили изыскания человека редчайшего дара - С. Альбетова. Здесь в статье П. Нечухаева и последовали комплименты в адрес бесценного специалиста (назывались его монографии, научным методом оценивались достоинства двух коллекций Альбетова, без которых невозможно представить развитие придворной моды, перечислялись его атрибуционные подвиги, вернувшие человечеству скрытые доселе творения прекрасных мастеров и позволившие дать загадочным событиям исторически справедливые объяснения - в случае с тайнами Маты Хари, например). П. Нечухаеву посчастливилось через два дня после сеанса в Камергерском добиться встречи и доверительной беседы с замечательным ученым и практиком. К тому времени Альбетов на семидесяти девяти страницах изложил результаты исследования в Камергерском и передал их людям, бдящим пользу отечеству. Сути их открыть он не мог, но Нечухаева и интересовал-то лишь один аспект происшествия. Да, подтвердил Альбетов, в Камергерском побывала бочка «Бакинского керосинового товарищества братьев Векуа», и несомненно, именно эта бочка была выброшена Есениным с пятого этажа, запахи Есенина Альбетовым были давно изучены, вплоть до запахов поэмы «Пугачев» и цикла «Москва кабацкая». Слово же его «керосин» должно трактовать именно как керосин, продукт переработки сырой нефти, и никак иначе. Так вот, возвращал П. Нечухаев читателей к эпизоду в саду водопроводчика Каморзина, именно там бочка взбунтовалась впервые и шумно, с грохотом, вырвалась из полона недоучек. Ясно, что при этом помощь каких-либо божьих коровок ей не понадобилась, в ней самой были энергия, сила и страсть. Куда и где она летала, нам неведомо. Но нет сомнения в том, что она возможно и мучительно искала свое истинное историческое место. Гравитационных приборов бочка не имела. По кривой линии Камергерский переулок находится между Брюсовым и Богословским. Не рассчитала зигзаги полета и ухнула именно в Камергерский. Вполне возможно, что ее энергия (кто не видел улет бочки из сада Каморзина, не поверит), страсть и отчаяние и втянули в свою воронку дом номер три, вздыбили его в небо и перенесли неизвестно куда, хоть бы и в Индонезию. То есть бочка расчистила для себя квадрат асфальта, уселась на него, но обнаружив поблизости человека в пенсне, осознала ошибку и в досаде возвратилась в выси. Кончалась статья П. Нечухаева укором в адрес дилетантов и тревожным предупреждением. Бочка продолжит поиски своего места. А потому не исключено, что случаи, подобные Камергерскому, будут происходить и впредь, а подробности каждого из них предугадать заранее сложно. П. Нечухаев назвал адреса переулков и улиц, по соседству с переулками Богословским и Брюсовым, куда предположительно будет тыкаться бочка, среди них был и мой, Газетный.

Читателей у «Культуры» мало, статью П. Нечухаева вообще могли не принять во внимание, а напрасно.

Между тем в публике после увоза тела Альбетова стало распространяться мнение: керосин-то имелся в виду символический. Из идиомы взятый. Сева Альбетов в своем, изнурившем его исследовании-трансе дошел до высшей точки познания. И ужас что ему открылось! Оттого он сразу же и, онемев от ужаса, удалился из Камергерского. «Дело пахнет керосином!» - вот к чему пришел Альбетов. А мы услышали лишь «керосин». Конечно, все можно было свести к частным переживаниям самого Альбетова, особенно памятуя о злодейском убийстве. Мол, Альбетову тогда был подан знак, касающийся его судьбы. Но так думать было бы мелко. Нехорошо. Имея в виду размах его мышления, следовало посчитать, что его предупреждение «Дело пахнет керосином!» касалось всего человечества. Вроде бы в этом предупреждении не было ничего нового. Керосин это, понятно, - бензин, нефть, газ. И прочее. Нефтяные короли, нефтяные войны, недовольство граждан у бензоколонок, автомобили, самолеты, керосинки, примусы, зажигалки курильщиков. Движение человечества неизвестно куда, и его проклятье. Но нежно-чувствительный организм Севы Альбетова, видимо, учуял (унюхал - в устах невоспитанных грубиянов) такое, что чуть не отправило Альбетова в обморок. Возможно, в видениях Альбетова возникли картины глобальной катастрофы. Очень скорой. И с леденящими душу подробностями. И такое говорили. А потому, мол, печатный отчет Альбетова в семьдесят девять страниц (если верить в доверительность беседы Альбетова с П. Нечухаевым) был тут же упрятан в стальные тайники государственного секрета и заперт там державным платиновым ключом. О причинах гибели ученого экспериментатора и моментальном увозе его тела в легкомысленную Ниццу (или Сардинию?) помолчим. Здание с птичкой на фронтоне к керосину как будто бы не имело отношения. Просмотрели многолетний репертуар. В одном из спектаклей варили сталь, но без участия керосина. Была еще «Глубокая разведка», там на сцене искали нефть хорошие люди и карьеристы, но нашли ее или не нашли, никто не помнил. Оставалось опереться на мнение искусствоведа П. Нечухаева и посчитать, что виной происшествия была все же странствующая керосиновая бочка, она не имела навигационных приборов и упала, не подумавши, на чужое место, а могла бы свалиться и в непролазную литовскую грязь.

Не исключались, конечно, забавы нефтяных королей и газовых баронов. Не обязательно отечественных. Что тем стоило к пятнадцати наскучившим яхтам добавить в свою усадьбу зрелищное здание хорошей породы и с лауреатской родословной, а потом и завести в нем крепостной театр. Один из них ночью здание и уворовал. Перечислялись фамилии кандидатов. И среди них снова упоминался Квашнин. То, что он не нефтяной король, а льняной, ситцевый и клюквенный, сторонников Квашнина не смущало. Льняной, ситцевый, клюквенный - это как раз в рифму к Есенину. И был случай, Квашнин пытался выкупить у водопроводчика Каморзина есенинскую бочку. Это раз. А два - это комплекс именно клюквенного короля. Чем он хуже нефтяного или газового?

Забываю сообщить о звонках Александра Михайловича Мельникова. После гибели Альбетова я не смог не высказать своих недоумений.

– Александр Михайлович, вот вы утверждали, что между Альбетовым и силовыми структурами - доты с дзотами и рвы, залитые слюной брезгливости…

– Ну и что? - сказал Мельников. - В действиях Альбетова всегда был ни от кого не зависимый интерес. В случае с Камергерским он мог совпасть с интересом муниципальным. Или даже с государственным. В квартиру же Олёны Павлыш Альбетов, возможно, захотел проникнуть из личных соображений… То есть и из личных тоже…

– Его волновала Олёна Павлыш? - удивился я.

– Вряд ли. На кой ему она. У него другие увлечения. Но у покровителей, передававших Олёну эстафетной палочкой, пока она не оказалась в дешевой квартире, были и есть примечательные коллекции.

– А ведь и вы, Александр Михайлович, проказник, обретались вблизи этой Павлыш. Хотя и заявили подполковнику Игнатьеву, что не знали ее и не видели…

– Экий вы моралист, профессор! - как бы возмутился Мельников. - Да откуда же у меня средства на капризы подобных барышень? Просто она рвалась ко мне в студентки…

Из других слов Мельникова я заключил, что потеря Альбетова - для него горька. Но не горше рябины в коньяке. Беседу с Альбетовым Мельников успел записать, и это последнее интервью чуда природы произведет сенсацию. Уговорил Мельников Альбетова и ознакомиться со своим фамильным Древом. Мэтр исторической идентификации и атрибуции запахи документов изучил (обнюхал) и наложил на Древо резолюцию. И теперь он имеет право почивать себе в Гаскони или на Сардинии.

– Если он, конечно, там, - неожиданно добавил Мельников, меня, признаюсь, озадачив.

– Что вы имеете в виду? - спросил я.

– Нет, ничего! Ничего! - заспешил Мельников. - Ничего! Я просто так…

Через день я услышал от него взволнованное:

– Расшифровала! Иоанна… Ну понимаете, о ком я говорю… Расшифровала! Свидетельство диктофона! Сто сорок семь подарков Альбетова! Слова… вышептывания… отдельные звуки разной степени странности… завывания… утробные гласы… выгоны ветра… и даже пение… Изучим, изучим! Вас, профессор, призовем в консультанты. Одоевский ведь в кругу ваших интересов? Ну вот. Кстати, все, что под асфальтом, старина седая, осталось. Лишь само новое здание срезали аккуратненько, как кусок торта серебряной лопаточкой. А Серега Есенин таким открывается! Я вам расскажу!

Серега Есенин в телевизионных воспоминаниях Мельникова был, как известно, чуть ли не старшим приятелем Александра Михайловича, одним из окружавших нашего маэстро гуляк праздных.

Впрочем, в устных пересудах в связи с отсутствием здания в Камергерском, дикими полетами странствующей керосиновой бочки и учуянным Севой Альбетовым приходом глобальной катастрофы Есенин теперь из гуляки праздного несомненно превращался в исполина, в титана-огнеборца (совсем как в представлениях о Сергее Александровиче водопроводчика Каморзина) и пророка. Ясно было, что он неспроста поднял на свою грудь гигантскую бочку, вздыбил ее ввысь и швырнул в мировое пространство пророчеством или укором. Правда, смысл этого подвига оставался пока до конца не разгаданным.

А вот мелкие предсказания П. Нечухаева, сообщившего гражданам об энергии и страсти ищущей свое место бочки, сбывались. Октябрьской ночью перешел в отсутствие дом из Газетного переулка (вспомните нечухаевские адреса). Собственно, это был не дом, а так - пшик, новодел. Ловкие люди, нашедшие добропонимание со смазанными городскими чинами, на углу Большой Никитской якобы восстанавливали флигель Меньшиковского дворца. На деле же строили гостиницу. Знатоки Москвы бурчали, говорили о незаконностях, о порче лица города и т.д. Толку-то что от этих знатоков и их бурчаний? И вдруг - бац! И постройки нет! Унесена ветром! И не только она, но и работники при ней, турки вроде бы…

Бочка! Бочка! Странствующая бочка! От нее прилетел ветер! Опять сверзлась не на свое место! Но может, дело и в ином? Не исключалось, что она выказывала кому-то свое неодобрение. Наверное, и еще кому-то выкажет…

Таким был слух.