Когда случились мы

Глава 3

ГЕНРИ

На большинстве рейсов я бы заснул ещё до того, как мы покинули взлетно-посадочную полосу, но на этот раз всё по-другому. Луна здесь, и она не только безумно привлекательна, она, кажется, понятия не имеет, кто я такой. Это неожиданно и, откровенно говоря, освежает. Однако не уверен, что смог бы устоять перед этими ярко-зелеными глазами или губами в форме сердечка, даже если бы она знала обо мне. Когда я заметил, что слишком большая фиолетовая толстовка и спортивные штаны в тон, которые она носит, безуспешно пытаются скрыть некоторые серьезные изгибы, мои мысли быстро переключились с вопроса, действительно ли её пастельно-розовые волосы такие мягкие, какими кажутся, на желание узнать вкус её золотисто-коричневой кожи.

Как только мы оказываемся в воздухе, она придвигается ближе. Я понимаю, что она движется вовсе не ко мне. От чего-то за окном у неё загораются глаза. Я смотрю в окно, чтобы увидеть, что заставило уголок её рта почти приподняться. Мерцающий Тихий океан полностью завладел её вниманием. Было бы глупо завидовать самому большому океану в мире, не так ли?

— Хочешь поменяться местами? — предлагаю я, ухмыляясь ей, когда она поворачивается в мою сторону. — Снова.

— Забавно, — бормочет она, но на её лице появляется намек на веселье. Она выглядит так, словно собирается отказаться, но в последнюю секунду передумывает. — Вообще-то, мы можем поменяться?

— Конечно.

— Только ненадолго, — уверяет она меня.

Я отстегиваю ремень безопасности и переворачиваюсь. Луна движется как танцовщица, легко ступая, её тело полностью избегает меня.

— Спасибо тебе, — бормочет она, её хорошенькое личико практически прижато к маленькому оконному стеклу.

На какое-то время я потерял эти великолепные глаза.

Всё в порядке. Она может оставаться там весь полет. Я не возражаю. Предпочел бы это. Она будет полностью в моём распоряжении. Не то чтобы я был собственником. Хотя мне нравится её внимание.

Луна шевелится на сиденье у окна. Она спит, свернувшись калачиком и используя свою толстовку в качестве подушки, вот почему она дрожит от прохладного воздуха в салоне. Я прошу у первой проходящей мимо стюардессы одеяло, но проходит некоторое время, прежде чем она возвращается с ним. К тому времени я снимаю свой кардиган и набрасываю его на плечи Луны. Благодаря теплу, обеспечиваемому мягким материалом, она заметно расслабляется, глубже погружаясь в сиденье. Удовлетворенный вздох вырывается у неё, когда она зарывается носом в мой кардиган.

Через несколько минут я привлекаю пристальное внимание двух стюардесс. Они обе хихикают над чем-то, что я сказал, когда к нам присоединяется третья. Она смеется громче всех. Рекс, мой младший брат, говорит, что это моя сверхспособность. Способность очаровать кого угодно и где угодно. Это неправда. Я просто хорошо отношусь к людям. Отношусь к ним с уважением, которого все заслуживают. Вот и всё.

И всё же я хотел бы, чтобы это было сверхспособностью. Использовал бы её на этой красивой зеленоглазой девушке, которая ворвалась в мою жизнь, выглядя как сахарная вата и пахнущая пляжем. Если подумать, я бы не стал ею пользоваться. Не хочу “очаровывать” её. Предпочел бы узнать её получше. Интересно, хотела бы она сделать то же самое.

— Простите, можно не орать? — слышу я ворчание Луны, ее голос хриплый ото сна — или, возможно, это от раздражения из-за того, что её разбудили.

Я извиняюсь перед стюардессами.

Прежде чем я успеваю ответить, Луна, кажется, замечает, что мой кардиган соскользнул с её плеч на колени. Она вопросительно смотрит на меня.

— Ты дрожала, — объясняю я, когда она возвращает его мне. Она моргает.

— Ты всегда такой милый? — в её словах сквозит подозрение. Звучит так, словно она в чем-то обвиняет меня.

— Конечно, — я подмигиваю ей.

— Люди не бывают милыми просто так, — утверждает она, её взгляд и тон спокойны. Слышать это от неё довольно душераздирающе.

— Ты общалась не с теми людьми, Луна, — мой голос звучит мягче, чем хотелось.

Зеленые глаза сужаются и наблюдают за мной. Дважды она открывает рот, чтобы что-то сказать, и дважды сжимает губы, не произнося ни слова. В конце концов, Луна опускает голову и пожимает плечами.

— Может быть, — она смягчается и снова отворачивается к окну.

Я хотел сказать это в легкой, шутливой манере, но когда я увидел, как на её лице промелькнула обида…

Расстроенный тем, что испортил хорошее взаимопонимание, которое было у нас ранее, я немного неловко смеюсь, потирая ладонью шею сбоку. Не помню, когда я в последний раз был смущен. Вскоре я болтаю без умолку, пытаясь подбодрить её, потому что её прекрасное лицо никогда не должно выглядеть таким грустным, как сейчас.

Оказывается, всё хорошо. Мы перескакиваем со одной темы на другую. Ничего слишком личного. Наш разговор переключается на еду. Я открываю пакет Skittles, который захватил с собой в полет, и делюсь с ней. Оказывается, она любит лимон и лайм, в то время как я больше всего люблю клубничный, виноградный и апельсиновый, что заставляет меня смеяться. Это не знак, говорю я себе. Я просто люблю сладкое, в то время как она предпочитает кислое — настолько, что Луна носит в рюкзаке бутылку Таджина². Она не может поверить, что я никогда не пробовал это, и высыпает немного острой приправы мне на ладонь. Её щеки розовеют, когда я слизываю смесь приправ. Откашлявшись, Луна начинает говорить о книгах. Она говорит о книгах так же, как я о фильмах. Её любимые авторы, разные жанры, классика. Я упоминаю старые голливудские картины, выдающихся режиссеров и значимые сцены. Когда я спрашиваю о её любимой книге, она смотрит на меня с недоверием в глазах.

— Я расскажу тебе о своей любимой книге, если ты расскажешь мне о своем любимом фильме.

Ладно, она меня раскусила, и она это знает. Когда я говорю ей об этом, она торжествующе улыбается, показывая пару милейших ямочек на щеках. Моё сердце замирает, и тогда я понимаю, почему она так тщательно оберегает свою потрясающе красивую улыбку. Люди влюбились бы в неё, если бы она продемонстрировала им этот чувственный и пленительный изгиб своих губ.

Мысли о том, чтобы протянуть руку, погладить её щеку, шею, а затем захватить её рот своим собственным, проносятся в моей голове.

— Я хотел спросить об этом раньше, — говорю я, мой голос звучит глубже, чем обычно. — Я тебя не разбудил, не так ли?

— Нет, — Луна качает головой. Затем, после паузы, она добавляет. — Может, немного.

— Я тебя немного разбудил?

Легкий румянец расцветает на её щеках при этом вопросе, и моя улыбка становится шире. Её глаза встречаются с моими.

— Ну, это звучит глупо, когда ты так говоришь, — тень улыбки играет на её губах.

— Тогда как это сказать? — спрашиваю я низким, поддразнивающим тоном.

Луна прикусывает пухлую нижнюю губу. Я смотрю, загипнотизированный этим.

— Ты не… — она делает паузу, выражение её лица серьезное, но что-то ещё мелькает в её взгляде, что-то, что заставляет меня наклониться вперед. — Ты флиртуешь со мной? — спрашивает она.

— Я пытаюсь, — отвечаю я со смехом. Обычно мне не приходится делать первый шаг. — Может быть, немного заржавел.

Она фыркает.

— Нет, у тебя действительно хорошо получается, — уверяет она меня. — Особенно когда у тебя такой глубокий голос…

— Какой такой? — перебиваю я, слишком любопытный, чтобы дать ей закончить.

Луна закатывает глаза, но румянец на её щеках становится ярче.

— Ты знаешь какой. В любом случае, — она прочищает горло. — Прибереги это для милой троицы, которая ловила каждое твоё слово раньше.

В её тоне слышится нотка ревности, и я хватаюсь за неё.

— Правда? Каждое слово?

— Да, — невозмутимо отвечает она. — Ты заметил.

Я пожимаю плечами.

— Они меня не интересуют.

Мы сидим в тишине, глядя друг другу в глаза. Я не могу сдержать улыбку, а Луна не может сдержать приподнятого уголка рта. Она первая отводит взгляд.

— Генри, — она ухмыляется, качая головой.

Моё тело реагирует на неуверенный шепот моего имени, слетающий с её губ. Нифига себе. Я проглатываю охвативший меня прилив нервов.

— Это… — я вздыхаю. — Ты впервые произнесла моё имя.

— Впервые?

— Да, — уверяю я её, проводя языком по губам. — Мне нравится, как оно звучит в твоих устах.

Луна ёрзает на месте.

— Ты опять это делаешь.

— Правда? Прости, — я уверен, что совсем не выгляжу сожалеющим.

Прядь розовых волос выбивается из пучка на её макушке и завивается вокруг подбородка. Меня так и подмывает дотянуться до неё и заправить ей за ухо.

Когда она снова смотрит на меня, я ухмыляюсь, как безнадежный неудачник.

— У нас хорошая погода, — говорю я как можно небрежнее, потому что желание поцеловать её так сильно.

И она смеётся. Этот звук подобен теплому солнечному свету в холодный зимний день. Моё сердце замирает.

После этого Луна снова расслабляется. Непринужденно разговаривает. Шутит. Даже дразнит меня. Она улыбается. Не часто, но я упиваюсь этим зрелищем.

Она говорит мне, что родилась в Лос-Анджелесе, там ходила в школу, там работает и всегда там жила. Она зачарованно слушает, как я рассказываю о том, как вырос в Лондоне, каждый год посещал Нигерию и Ямайку со своими родителями, жил в Нью-Йорке с братьями и, в конце концов, два года назад переехал в Лос-Анджелес по работе.

— Вау, ты везде побывал.

— Не везде. Пока нет.

— Ладно, из всех мест, где ты был, какой твой любимый город? Американский город?

Я делаю такое лицо, словно отвечать будет больно.

— Луна, боюсь, тебе это не понравится.

— Если ты собираешься сказать “Нью-Йорк”, я выброшу тебя из самолета.

Я посмеиваюсь над тем, как мило она морщит носик.

— Фу, чувак, нет, — выражение разочарования на её лице опровергается румянцем, который так красиво окрашивает её лицо.

— Что я могу сказать? Это напоминает мне Лондон.

— Правда?

Я киваю.

— Да.

— Думаю, я увижу, прав ли ты, когда доберусь туда.

— Значит, ты направляешься в Лондон?

Луна кивает.

— После остановки в Нью-Йорке, — отвечает она, и в тот же момент на неё накатывает небольшая турбулентность, а вместе с ней подступает и тошнота.

Турбулентность — мой наименее любимый аспект полетов. Я говорю быстро, чтобы скрыть своё беспокойство.

— Позволь мне задать тебе три вопроса, ладно?

— Три? Как в “Ходячих мертвецах”?

— Даже отдаленно не похоже на “Ходячих мертвецов”, — я смеюсь.

— Хммм…Я оставляю за собой право отказаться отвечать на любой вопрос.

— Так это не работает, — ухмыляясь ей, я придвигаюсь ближе. — Я задаю тебе три вопроса, а потом ты задаешь три мне.

— И мы должны ответить?

— Правильно.

Она прикусывает нижнюю губу, как будто обдумывает это.

— Ладно, начинай.

Я облизываю губы, и её глаза следуют за движением моего языка. Меня охватывает волна жара. Я прочищаю горло.

— Ты одинока?

Когда она выгибает бровь, я поднимаю обе руки в знак защиты.

— Это законный вопрос, не относящийся к сфере флирта.

Я могу сказать, что она хочет улыбнуться, но сдерживается.

— Да, я ни с кем не встречаюсь и не замужем.

Хорошо.

Я наклоняюсь ближе. Она не отстраняется. Зеленые глаза задерживаются на моих губах.

— Твои последние отношения были недавними?

Я сожалею о своём вопросе, как только задаю его. Выражение её лица мгновенно меняется. Луна отстраняется от меня, буквально садясь как можно дальше, её лицо ничего не выражает.

— Нет, — отвечает она.

Прежде чем я успеваю извиниться, снова начинается турбулентность. Затем это происходит ещё раз. Это происходит так внезапно и яростно, что гаснет свет.

Самолет трясет, и огни снова загораются. Мой рюкзак выскальзывает из-под сиденья. Должно быть, я оставил молнию расстегнутой, потому что оттуда вылетает несколько предметов, среди них экземпляр книги, которую я взял с собой, "De East LA". Когда я смотрю на Луну, её глаза плотно закрыты. Самолет вздрагивает, и я стискиваю зубы, медленно выдыхаю и пытаюсь побороть тошноту.

— Дамы и господа, капитан включил знак "пристегнуть ремень безопасности". Пожалуйста, вернитесь на свои места и пристегните ремни безопасности. Спасибо.

Через секунду после этого предупреждения самолет снова начинает трясти. Одновременно с ударом молнии за окном плачет ребенок.

Это похоже на худшие американские горки. Я их тоже ненавижу. Резкие движения, противный скрип и ничего, кроме долгого пути вниз. Я пытаюсь напомнить себе всю статистику, которую я читал в прошлом о том, насколько безопасными должны быть полеты. Это не помогает.

Когда самолет ныряет, все вместе делают вдох. Люди кричат. Я раньше летал в условиях турбулентности. Такого никогда не было. Это плохо. Позади меня кто-то молится. И тут я внезапно чувствую теплую руку на своей.

Свет полностью гаснет. Всё погружается во тьму. Я так же крепко сжимаю руку Луны. Хочу поблагодарить её. Слова не приходят. Самолет падает и дребезжит, отчего распахиваются багажные отделения. Повсюду разлетаются предметы, а кислородные маски падают вниз.

Чёрт. Никогда раньше не приходилось надевать ничего подобного. Рад, что слушал стюардессу раньше. Я быстро вытягиваю руку перед собой. Я слышу, как Луна закрывает рот и нос маской. Свет загорается, когда она поправляет ленту на затылке, затем снова гаснет.

— Ты в порядке? — спрашивает она.

Нет. У меня проблемы.

— Вот, я сделаю это, — её пальцы скользят мимо моих, и она двигается быстро. — Тонкая лента запуталась, — говорит она мне.

Без света трудно что-либо разглядеть. Тем не менее, ей удается распутать ремешок и закрепить его у меня на затылке. Во время очередной вспышки молнии я мельком вижу её.

— Спасибо, — говорю я приглушенно. На этот раз я беру её за руку.

Сейчас тихо. Никто не жалуется. Криков нет. Некоторые плачут. Когда ударяет молния, салон освещается, а затем погружается в непроглядную тьму. Вздохи и крики наполняют воздух.

Луна снова сжимает мою руку. Я хочу обнять её. Держать крепче. Сказать ей, что у нас всё будет хорошо. Я ужасно боюсь, что этого не произойдет.

ЛУНА

Поворачиваясь к Генри, я прижимаюсь лицом к его руке. Я знаю его всего несколько часов, большую часть из которых я проспала, но у меня сильнейшее желание обнять его, уткнуться лицом в изгиб его шеи и держаться очень крепко, потому что я так чертовски напугана.

Примерно год назад, когда я везла свою семью в Big Bear, какой-то идиот подрезал нас, и когда я ударила по тормозам, наше заднее правое колесо слетело с дороги. На какой-то пугающий момент мне показалось, что мы падаем со склона горы. Я увидела, как мы падаем вниз, с высоты более пяти тысяч метров, на лесную подстилку внизу. Мне кажется, я наложила в штаны, как и мои родственники. Моя абуэлита больше никогда не поднималась с нами на вершину. Это был ужасный опыт. Этот кажется ещё хуже.

Держаться за Генри, прижиматься к нему, на самом деле помогает. Я представляю, как его руки обвиваются вокруг меня для утешения.

— Мне жаль, — говорю я, поднимая на него глаза, не уверенная, что он слышит меня или даже то, за что я извиняюсь. Я не вижу его, но чувствую щекой его лицо у себя на макушке, когда он шепчет:

— Мне тоже жаль.

Больше нечего сказать. Вот и всё. Это конец. Я уверена, что именно так я умру.

Меня переполняет мысль, что я больше никогда не увижу свою сестру, братьев или бабушку. Они потеряют меня, как мы потеряли наших маму и папу. Я знаю, что эта зияющая рана никогда полностью не заживет, и я мысленно приношу извинения каждому из них, потому что теперь им будет не хватать и меня. Слёзы так быстро наполняют мои глаза.

Я думаю обо всём потраченном впустую времени, обо всех моментах, которые я упустила…

Когда убили моего отца, казалось, что часть моей мамы тоже умерла. Через год после этого её депортировали, и мы больше никогда её не видели. Тогда я поняла, что никогда не хотела такой любви, как у них, потому что однажды она принесет такую же боль, как у них. Единственный раз, когда я открылась, это было ужасно; это было плохо. Но прямо сейчас я думаю, может быть, я смогу попробовать снова…

Я не хочу излишне драматизировать, но я обещаю себе прямо сейчас больше не принимать всё как должное, больше рисковать, перестать так чертовски бояться жить, любить.

Тот факт, что жизнь может закончиться так внезапно, — такая пугающая реальность. Вот так. От секунды к секунде.

Самолет снижается быстрее, чем я когда-либо испытывала — даже если это длится всего пару секунд, — и я даже не могу объяснить тот ужас, который я чувствую внутри, и то количество сожалений, которое наполняет мою душу. Я так крепко вцепляюсь в руку Генри, что завтра наверняка останутся синяки. Мысль о том, что на самом деле завтра может и не наступить, заставляет меня тихо заплакать.

Из всех способов, которыми, как я думала, я умру, авиакатастрофа не входила в их число. Но если этот самолет будет продолжать неконтролируемо шипеть и трястись, мы не выживем.

— Когда мы доберемся…до Нью-Йорка… — звучит так, будто Генри говорит сквозь стиснутые зубы, но это маска. Или, может быть, и то, и другое. Свет снова загорается, и мы оба оглядываем салон, прежде чем снова повернуться лицом друг к другу. — Ты покупаешь напитки.

Я поднимаю на него благодарный взгляд и неуверенно киваю. Я не уверена, делает ли он это для меня или для себя, но это не имеет значения. Это какое-то пугающее дерьмо. Я успеваю поймать испуганный взгляд в его глазах за секунду до того, как что-то грохочет, а затем свет снова гаснет.

Ничего не видно, кроме молнии за окном, вспыхивающей ослепительным белым сиянием и так же быстро исчезающей до следующего раунда, оставляя нас в полной темноте. Теперь погасли даже огни безопасности. Самолет падает, и люди кричат.

— Может быть…кофе? — спрашиваю я, задержав дыхание, когда понимаю, что мой голос остаётся ровным. Хотя в животе у меня полный бардак. Я не хочу блевать. Рвота в этой маске будет такой омерзительной. Разговор с ним помогает мне сохранять спокойствие.

— Договорились.

Он не видит слабой улыбки, которой я одариваю его, но представление о кофе с Генри отвлекает мои мысли на некоторое время. Я сосредотачиваюсь на его руке, сжимающей мою; иначе я начинают думать о Ферни, Соле и Винни и о том, как им придется похоронить меня, самую старшую, без наших папы или мамы, которые могли бы их утешить. Абуэлита не из тех добрых и пушистых бабушек, которые быстро говорят резкие слова и ещё быстрее обращаются с шанкрой. Она бы сказала им, что всё в порядке, смириться с этим. Об этом слишком страшно думать.

— Ты покупаешь… — я замолкаю, когда снова ударяет молния. И ещё раз. Сначала ярко, а потом становится совсем темно.

После того, что кажется вечностью, наступает ужасающий миг жуткой тишины, а затем… ничего. Мы снова набираем высоту. Облегчение длится недолго, потому что самолет странно раскачивается, и я снова начинаю говорить.

— Пиццу, — с трудом выговариваю я.

Свет снова включается. Его волосы больше не уложены так аккуратно, в чём, вероятно, моя вина, но почему-то он выглядит ещё лучше.

— Ты угощаешь меня пиццей, — заявляю я, внезапно почувствовав себя храброй.

Самолет выравнивается, и я задерживаю дыхание. Думаю, все на борту тоже. Как только полет снова становится плавным, я выдыхаю с облегчением и благодарностью за то, что это ещё не конец.

Генри приподнимает бровь.

— Как насчет суши?

Всё ещё держа его за руку, я смотрю на него.

— Никогда не пробовала, — я пожимаю одним плечом.

Карие глаза недоверчиво расширяются.

— Что?!

То, как его голос становится пронзительным, заставляет меня смеяться. На моём лице высохли слезы, я выгляжу абсолютно растрепанной, я уверена, и я до смерти напугана, но я смеюсь. Благодаря ему.

Прежде чем я успеваю объяснить, почему я никогда не ела суши, слышится голос капитана.

— Добрый день, пассажиры. Говорит ваш капитан. Мы хотели бы извиниться за неожиданную турбулентность. Вскоре мы совершим предупредительную посадку в Оклахома-Сити.