Когда случились мы

Глава 40

ГЕНРИ

Ещё три съемочных дня, и я закончу. Ещё семьдесят два часа. Теперь это моя жизнь — работа и ещё раз работа.

В последнее время я начал планировать свой день. Если я точно знаю, что буду делать дальше, то смогу сосредоточить всю свою энергию на этой конкретной задаче. Именно так я могу функционировать и оставаться продуктивным. Какую бы встречу, ужин или выступление Тревор ни запланировал, я всегда прихожу, не задавая вопросов. Помогает оставаться занятым.

Однако Макс становится проблемой. Раньше у нас всё было хорошо. Никогда не были особенно близки, но мы достаточно хорошо ладили. Пока я не заглянул в костюмерную в поисках Луны, и не увидел там Макса, который заставил её рассмеяться. Мне потребовалась каждая капля самообладания, которая у меня была, чтобы не наброситься на него.

С тех пор я не могу даже смотреть на этого парня. Это хорошо подходит для наших сцен. Они требуют, чтобы я обращался к нему с презрением. Однако это проникает и в реальную жизнь.

— Эй, чувак, у нас всё в порядке? — спрашивает Макс после особенно грубой сцены.

— Да. Почему нет? — я отвечаю слишком быстро, зная, что толкнул Макс слишком сильно во время нашей сцены ранее в тот день.

— Как скажешь. Но…если есть какие-то проблемы, мы должны обсудить это.

Почему ты трахаешься с моей девушкой? Хочу спросить я, но я не знаю, спят ли они. И меня это не должно касаться, если это так.

Кроме того, она не моя девушка. Она не хочет ею быть.

— Конечно, приятель, — я неохотно улыбаюсь ему.

Когда я ухожу, глупая мысль заставляет меня задуматься, говорила ли она с Максом о своем творчестве. Моё сердце ещё глубже опускается в груди. Я чувствовал, что мне была дарована привилегия, которой раньше не было ни у кого. Чувствовал себя таким чертовски особенным.

Глупец.

— Могу я это прочесть?

Луна замирает посреди своего гостиничного номера.

— Ты…хочешь прочитать, что я написала? — она заметно съеживается, задавая вопрос.

— Мне любопытно. Моя судьба в твоих руках.

— Не твоя, — она печально улыбается мне. — Только Бенджамина.

— И моя тоже, — заверяю я её. Остальные слова остались невысказанными.

Она прочищает горло.

— Эм, понимаешь… — начинает она, пытаясь увильнуть.

Она никому не позволяет читать то, что она пишет. Никогда. Она сказала мне это. Люди спрашивали, и она всегда говорит "нет". Ни её сестре, ни младшему брату, ни даже её издателю. Только после того, как она закончит.

— Дело в том, что…ладно, эм… — она кивает и тянется за телефоном. — Ты можешь прочитать это, но я ухожу.

Я хихикаю.

— Почему?

— Это трудно объяснить, — говорит она мне, замолкая на секунду. — В основном потому, что это немного смущает. И немного действует на нервы. И чертовски унизительно!

Луна стоит у края кровати, полностью, восхитительно обнаженная, доверяя мне своё тело, но не то, что она написала.

— Л, всё в порядке, — я не хочу, чтобы на неё оказывали давление, заставляя делать то, чего она не хочет. Хотя, по правде говоря, это немного задевает.

Недавно, когда я искал способы поддержать своего автора, я вспомнил одну ссылку, в которой утверждалось, что писательство — это очень личное. Большинство авторов отказываются давать кому-либо читать свои работы до тех пор, пока не будет написано и переписано множество черновиков. Большинство работ в их необработанном виде редко видит кто-либо, кроме человека, который их написал.

— Держи, — говорит она, протягивая телефон. — Я буду в ванной. Дай мне знать, когда закончишь.

— Ты правда уходишь?

— Да, — отвечает она, не глядя на меня.

— Луна, посиди со мной, пожалуйста.

Она присаживается на край кровати.

— Я не буду читать это, если тебе от этого неудобно.

Медленно она поднимает на меня взгляд.

— Правда?

Я киваю.

— И ты не будешь злиться?

— Конечно, нет, — я улыбаюсь. — Я думал у нас может быть что-то общее, но я понимаю необходимость уединения.

Луна прикусывает нижнюю губу, забираясь обратно в постель.

— Хорошо, — она прерывисто вздыхает. — Сейчас это никуда не годится, но ты можешь прочитать.

На моём лице появляется довольная полуулыбка.

— Ты уверена?

— Да, я уверена, настаивает она, стараясь, чтобы это прозвучало более убедительно. — Я хочу, чтобы ты это сделал.

Она прижимается своим теплым, мягким телом ко мне, обнимая меня за талию.

— Но я не могу смотреть, — быстро добавляет она, пряча лицо у меня на груди.

Широкая улыбка на моём лице никуда не исчезает. Даже если это нелегко сделать, она решает довериться мне и в этом. Я прижимаю её к себе и целую в макушку.

— Бесконечные темные небеса…

Маленькая ладошка взлетает, чтобы прикрыть мне рот.

— Генри, нет! Только не вслух! — я никогда не видел её такой красной.

Извиняясь, я тихо хихикаю и целую её в тыльную сторону ладони, прокладывая дорожку поцелуев вверх по руке.

— Прости.

— Тихо, про себя, пожалуйста, — настаивает она, и я делаю, как она просила.

Это короткий отрывок, и я быстро заканчиваю его читать.

— Мне нравится, к чему это ведет.

Она бросает на меня быстрый взгляд сквозь волосы.

— Правда?

Когда я дергаю за розовый локон, чтобы притянуть её ближе, её щеки краснеют.

— Правда.

Облегчение и гордость вспыхивают на её хорошеньком личике. Когда на её щеках появляются ямочки, я отбрасываю телефон в сторону и укладываю её на кровать. Ее хихиканье превращается в хриплые стоны, когда я целую её. Мне нравится, как она тает рядом со мной.

Те дни прошли.

ЛУНА

Чёрт. Я ненавижу это. Ненавижу свой мозг, свои мысли и чувства. Я до смерти боюсь позволить ему увидеть эту слабую и нуждающуюся часть меня, боюсь, что он поймет, что я не стою его времени.

Я должна сказать, что заболела и вернуться домой. Но я прекрасно понимаю, что у Генри осталось всего три съемочных дня. Именно поэтому я появляюсь на площадке. На него не только приятно смотреть, но я также боюсь, что больше никогда его не увижу, как только он завершит работу.

Сегодня сложная сцена. Кажется, у них ничего не получается. Расстроенная Сири вылетает со съемочной площадки. Генри остается со скрещенными на груди руками, уставившись в пол.

— Перерыв 5 минут!

Площадка довольно быстро пустеет. Я остаюсь, чтобы убедиться, что с Генри всё в порядке. Не то чтобы я собиралась спрашивать. Не сейчас, когда он знает, какая я трусиха.

Когда координатор по интимной близости выходит вперед, чтобы поговорить с ним, она зовёт дублера. Кто-то толкает меня вперед, на яркий свет съемочной площадки, и прежде чем я успеваю убить того, кто это сделал, я оказываюсь перед Генри.

— Спасибо, что ты здесь, — Винтер, координатор, одаривает меня доброй улыбкой.

— О, я не…

— Не волнуйся, тебе не нужно ничего делать или говорить. Ты просто помогаешь нам, заменяя Сири, — Винтер смотрит на Генри. — Давайте посмотрим, сможем ли мы разобраться в этой проблеме.

Генри кивает. Я вижу его краем глаза.

— Превосходно. С чего начнем? Ах, да. Вы идете вместе. Сначала вы оба делаете четыре шага.

Генри делает шаг вперед, и я делаю шаг вперед. Никто ничего не говорил о том, чтобы идти, чего, по-видимому, я не могу сделать в данный момент. Я чувствую себя так неловко. Свет такой яркий, и я слышу, как кто-то хихикает в окружающей нас темноте. Это очень похоже на Хейзел, и я знаю, кого мне придется убить позже.

— Вы держитесь за руки, — напоминает Винтер Генри.

Это происходит автоматически — он берет мою руку в свою. Всё ещё большую и сильную. Всё ещё теплую и безопасную. Не глядя на меня, он переплетает свои пальцы с моими.

— Вы идете вместе. Затем она останавливает тебя.

Я ничего не делаю. Моё сердце так сильно колотится в груди, что я больше ничего не слышу. Генри молчит, смотря на наши переплетенные руки.

— Она обнимает тебя.

Прерывисто вздохнув, Генри берет каждую из моих рук в свои и кладет их себе на талию. Дышать становится невозможно. Внутри меня разливается жар. Моё тело жаждало этой близости. Это удушает, и всё же этого недостаточно.

— Ты прижимаешься своим лбом к её лбу. Твои руки ласкают её лицо. Зрительный контакт очень важен в этой сцене.

Закрыв глаза, Генри прижимается своим лбом к моему. Его руки дрожат так, что я замечаю. Но затем его ладони оказываются на моём лице, мягкие и нежные.

— Ты шепчешь ей на ухо и извиняешься за то, что отдалился, за то, что оттолкнул её, и напоминаешь, что любишь её. А потом ты целуешь её.

Губы Генри касаются моей кожи. Моё сердце бешено бьется. Его лицо, прижатое к моему, возбуждает каждое моё нервное окончание. Это невыносимо — как сильно я хочу прижать его к себе, поцеловать в щеку, в эти губы, уткнуться носом в его бороду. Образы того, как он смеется и целует моё тело, проносятся в моём сознании.

— Я больше не хочу этого. Я никогда не испытывал такой боли, — шепчет он достаточно громко, чтобы я услышала. — Это агония.

Моё сердце разбивается вдребезги.

— Любить тебя слишком больно.

Боль в его голосе. Я не могу пройти через это. Потому что я сама это написала.

Остальное происходит как в тумане. Винтер благодарит меня за помощь. Генри уходит. Хейзел о чем-то шутит.

Я не хотела причинить ему боль. Я не думала, что смогу. Только не так. В оцепенении я начинаю идти и оказываюсь там, где мне меньше всего следовало быть, — стучу в дверь его трейлера.

— Войди.

Он сидит на диване, его руки перекинуты через спинку дивана, ноги широко расставлены, голова откинута назад. Он выглядит измученным.

Это то, чего люди никогда не видят. Чего это стоит, насколько опустошенными чувствуют себя актеры. Я знаю, что он на съемочной площадке уже больше двенадцати часов.

— Ты даже не посмотрел, кто это.

— Я узнал твой стук.

— Ох, — если бы это было в любое другое время, уголок моего рта тронула бы улыбка. Учитывая сложившуюся ситуацию, я просто прерывисто выдыхаю.

Его глаза остаются закрытыми.

— Чего ты хочешь, Луна?

Так много всего…

Часть меня хочет забраться к нему на колени, уткнуться лицом в его шею, чтобы он крепко обнял меня, как он делал это много раз до этого. Другая часть возбуждена его близостью, нашим уединением, зрелищем, открывшимся передо мной. Я хочу поцеловать его, затем заползти между его ног, взять его в рот. Хочу, чтобы он тяжело дышал и ругался, чтобы я могла снова ощутить вкус его удовольствия…

Я испуганно моргаю. Возможно, это часть моей проблемы. Я постоянно ищу от него либо утешения, либо секса. Но это не всё, чего я хочу.

Если быть до конца честной с собой, я хочу всего. Всего от него. Но Генри заслуживает целый мир. Гребаную галактику! А не моё крошечное разбитое сердце и помутившийся разум.

— Я надеялась, что мы сможем поговорить.

Он обвинил меня в том, что я не общаюсь, не делюсь своими чувствами. Я обязана ему это, не так ли?

Генри приоткрывает один глаз.

— Теперь ты хочешь поговорить?

— Если у тебя есть время.

Когда это он не находил для меня времени? Он всегда ставил меня на первое место, с самого начала, и, возможно, это стало его падением.

Терпение на исходе, разочарование растет, если судить по выражению его лица, Генри снова закрывает глаз.

— Тебя здесь быть не должно, — вздыхает он.

Из меня вышибло воздух. Он никогда…

С болью в сердце я добираюсь до двери. В последнюю секунду вместо этого запираю её. Потому что он тоже заслуживает утешения. И любви. И защиты. И если он всё ещё этого хочет, если он позволит, я хочу быть той, кто подарит ему это.

Делая глубокий вдох, чтобы собраться с духом, я подхожу к дивану. Или собираюсь это сделать, как только мои ноги снова начнут функционировать.

После множества глубоких вдохов и шагов, я решаюсь протянуть руку и коснуться его руки. Он вздрагивает от внезапного прикосновения. Моё сердце падает, и та малая толика уверенности, за которую я держалась, улетучивается. Он никогда так не делал раньше. Он всегда был рад моим прикосновениям.

— Мне жаль. Я не должна была этого делать, — мой голос звучит глухо между нами. — Генри, я…Я не очень хорошо разбираюсь в словах, — начинаю я.

— Говорит писатель.

— Писать слова — да. Произносить слова вслух — нет.

После очередного долгого молчания Генри встает.

— Луна, ты не должна быть здесь, — повторяет он покорным тоном. — Нет, если это ничего не значит.

Не глядя на меня, он исчезает в спальне. Я смотрю на то место, где он стоял несколько мгновений назад. Мои внутренности сжимаются, я чувствую пустоту и оцепенение.

— Нет, если это ничего не значит.

Что, если это значит многое, но не могу сказать ему, не могу признать это? Слёзы опустошения наполняют мои глаза, потому что он прав. Я не должна быть здесь. Я не могу дать ему то, чего он хочет.

Тихо, с сердцем, тонущим в печали, я выхожу из его трейлера.