Кокон

Глава 9

Они не нашли ничего. Ни в машине, ни в квартире, ни в окрестностях Эджвуда. Разговоры с соседями также не дали ничего. Все отзывались о Гэри примерно в одном ключе — тихий, неприметный, работящий, необщительный…

Прошло четыре дня со дня ареста Миллера. Близость праздников значительно усложняла ситуацию: адвокат, которого молодой доктор себе нанял, был куда более заинтересован в защите своего клиента, чем тот, что был у Брукса. А часть полицейского управления, уже расслабившаяся после выпущенных в газетах и репортажах новостей, не слишком то торопили расследование. Это не только затрудняло взаимодействием между отделами, но и раздражало Джеймса. Казалось, будто он один продолжал корпеть над всей имеющейся информацией.

Казалось, он уже наизусть знал каждую строчку в отчетах, а жуткие фотографии увечий отпечатались в памяти так ярко, что детектив даже с закрытыми глазами мог припомнить каждую тошнотворную деталь… И вновь ему на ум пришло то неуместное сравнение ран с коллекцией, что красовалась на стенах в квартире Гэри.

Сэвидж вытащил очередную папку, еще раз пробежался глазами, но все было тщетно. Доказательства будто выстраивались в одну прямую, которая уходила куда-то за пределы его видимости, куда-то в темноту... Ощущение, что он упускает что-то, было острым как бритва. Это бессилие и собственная несобранность вызывали в нем гнев и раздражение. Детективу хотелось выплеснуть это все кому-то на голову, как обжигающе-горячий кофе, но в глубине души знал: единственный, на кого можно злится — это он сам.

— Эй, Джимми…

От неожиданности Сэвидж аж подпрыгнул, когда рука Билла легла ему на плечо, выводя из глубоких раздумий.

— Черт... — пробормотал он, закрыв глаза и откинувшись на спинку стула. Как только он перевел дыхание, а сердце перестало отплясывать бешеный ритм, он хмуро уставился на напарника. — Тебя что, не учили, что нельзя людей пугать, Билл?

Резкость его слов ошарашила сержанта.

— Я до тебя вообще-то докричаться не мог, — Билл прищурился. — Подумал, что ты решил подремать с закрытыми глазами. Но ты, как обычно не в духе, так что все в порядке.

Джеймс не сразу заметил в руках Митчелла два стакана. Один из них явно предназначался ему, отчего гнев тут же сменился захлестнувшим чувством вины.

— Прости, я просто... Просто...

— Будешь пунш? — спросил Билл, игнорируя его попытки извиниться, будто не заметил срыва детектива.

— Пунш?.. — Джеймс заморгал, словно Митчелл предлагал ему не согревающий напиток, а отраву.

— Ага, — он сделал глоток из своего стакана. — Старина Тредсон сделал по своему семейному рецепту. Он, конечно, безалкогольный, но если Уилбера правильно попросить, то у него в запасах всегда найдется бутылочка…

— Ты серьезно собрался бухать на рабочем месте? — нахмурился Джеймс. — Уж прости, но, видимо, только меня волнует, что в камере сидит человек, а у нас на него ни одной улики…

— Черт возьми, Джим! — вспылил Билл. — Успокойся ты уже, дело не стоит на месте, но мы все люди. Никто не ждет от тебя чудес прямо сейчас. Отдохни хоть немного. Не Рождеством единым, но, черт побери, оно уже на носу.

Джеймс бросил на него уставший взгляд, но промолчал. Митчелл вздохнул, понимая, что слова вряд ли возымеют эффект.

— Хотя бы попробуй. Уилбер старался как никак. Если захочешь присоединиться, мы будем в кафетерии, — мягко произнес Билл, аккуратно примостив стакан на краю стола.

Когда он выходил из кабинета, вновь оставляя Сэвиджа наедине с расследованием, детективу показалось, что напарник выглядел расстроенным, если не обиженным. «Это дело меня точно доконает», — думал про себя Джеймс, поглядывая на оставленный напиток.

Комната постепенно наполнялась приторным запахом ягод, отвлекая и не давая сосредоточиться. Нужно было встать, проветриться, прогнать наползающую сонливость. Как раз можно было показать последние отчеты Чарли.

Участок успел преобразиться и наполнился праздничным гулом. На стенах висели елочные гирлянды, а кто-то даже поставил небольшой пластиковый снеговик у входа на этаж. Все казалось детективу таким неправильным, таким фальшивым и лишним… Будь его воля, он провел бы все праздничные дни за работой, но не мог винить тех, кто пытался расслабиться.

Комиссар поднял глаза на Сэвиджа, когда тот зашел в его кабинет. Он очень внимательно следил за ним, пока выслушивал доклад детектива, а затем осторожно поинтересовался о его самочувствии.

— Я в порядке, сэр, — коротко ответил Джеймс, положив отчет на стол.

— В порядке? — Бэннет откинулся на спинку кресла, не сводя взгляда с подчиненного. — Это ты называешь «в порядке»? Послушай, мы задержали Миллера. Он сидит в камере, адвокат суетится, но это уже не наша проблема до праздников. Ты сделал свою работу, и сделал ее хорошо. Теперь иди домой.

— Сэр, я не могу...

— Джеймс, — голос Бэннета стал мягче, но все еще твердым, — ты уже сделал все, что мог. Ты вымотан. Проблемы Миллера не исчезнут завтра или послезавтра. А вот твоя семья... Знаешь, сколько раз я слышал «потом все наладится», когда работал так же, как ты? Ты не поверишь. И знаешь что? Ничего не налаживается.

— Возьми пару дней. Твои точно не будут против, что ты с ними больше времени проведешь.

— Но Рождество только послезавтра…

— Это приказ, детектив.

Джеймс молча кивнул, чувствуя, что спорить бессмысленно. Он ощущал себя обессиленным, как сдувшийся гелиевый шар. Наверное, все вокруг были правы, и не только в плане его заметного выгорания. Нужно было оставить позади это чувство ответственности, которое грозилось разорвать его на куски.

Он не помнил, как спускался на парковку. Кажется, коллеги пытались его окликнуть, но он проигнорировал их радостные возгласы, и они не решились проявить настойчивость. За это он был благодарен. Он не помнил, как сел в машину и мчал по заснеженным улицам, наполненных яркими огнями гирлянд и празднично украшенных витрин. Что-то вдруг подсказало, что, наверное, стоило бы хоть чем-то порадовать близких. Джеймс припарковался у одного из магазинчиков, мимо которых проезжал, где купил дочерям кукол.

Весь декабрь Сэвидж возвращался поздно, разогревал остатки ужина, а после, рухнув в кровать, где уже обычно спала Эми, мог лишь рассчитывать на шесть-семь часов крепкого сна. Сейчас он чувствовал, что переступить через порог с тем грузом, что у него на душе, невероятно тяжело. Он понимал, что подарками не откупиться, но не мог испортить родным праздник из-за своих собственных разочарований и неудач.

И теперь детектив, стоя на крыльце, долго собирал остатки воли, чтобы выглядеть перед семьей как можно убедительней. Он не имел права показывать родным эту свою сторону, для них он обязан был быть лучше, быть их опорой и защитой. Это место всегда было для него отдушиной, убежищем, наполненным светом, теплом и детским смехом, но сейчас это были лишь декорации, за которыми скрывались натянутые отношения...

Стоило Джеймсу переступить порог, тут же из гостиной с радостными криками выбежали улыбающиеся Эбби и Джанет. Правда, присмотревшись, он понял, что в глазах их плещется... печаль. Особенно сильно его уколол взгляд Джанет, и на

— Мама, мама, папа вернулся!.. — радостно лепетала Эбби, цепляясь за потрепанный костюм. Джеймс тут же подхватил дочь на руки и поцеловал в щеку под аккомпанемент заливистого смеха. — У тебя щетина щекотная!..

Как только он опустил дочь обратно, Джеймс почувствовал, как взгляд Эми буквально впился в него. Она отложила ножницы и медленно поднялась, скрестив руки на груди.

— Я уж думала, что ты и Рождество в своем участке встретишь, — ее голос звучал спокойно, но в нем угадывалась ледяная нотка.

— Много работы навалилось, — коротко ответил Джеймс, вешая пальто на крючок. Он попытался изобразить улыбку, чтобы она не выглядела слишком вымученной. — Но комиссар Бэннет дал мне пару дней сверху, отдохнуть. Так что я весь ваш на ближайшую неделю.

— О, вот как? — Эми даже не стала скрывать желчь в своем тоне. — Надо тогда комиссара поблагодарить за то, что хотя бы он помнит о том, что у тебя есть семья. Может, он еще и на выступление Джанет сходил бы?

— Мам, не начинай, — тихо сказала Джанет, но Эми лишь бросила на нее быстрый взгляд.

Джеймс зажмурился, чувствуя, как кровь отливает от лица. Выступление... Как он мог забывать?.. Эмили же еще неделю назад напоминала ему об этом, но вчера он так сильно засиделся в отделе Перкинса, пока они сверяли в очередной раз все снимки, что совершенно забыл о том, что должен был ехать в школу к дочери.

Эбби глядела на отца и мать, и улыбка медленно слезала с ее сияющего личика. Она всегда достаточно чутко ощущала любое напряжение между родителями, и Джеймс решил, что дочерям не стоит становится свидетелями разгорающейся ссоры.

— Дорогая, давай мы обсудим это не здесь, — мягко, но многозначительно произнес Джеймс, опуская младшую дочь. — Между прочим, у меня для вас кое-что есть.

Он вручил обеим дочерям пакет с подарком, и внимание Эбби тут же переключилось на красивую куклу. Джанет смотрела на свою с куда меньшим энтузиазмом.

— Такая красивая!.. Спасибо, папочка! — Эбби крепко обняла его со всей искренностью.

— Думаю, твоя новая подружка будет не против, если ты с ней поиграешь, — подмигнул ей отец, и радостная девочка убежала в гостиную.

— Ты действительно хочешь откупиться подарками? — прошипела Эми, как разгневанная пума.

— Эми, пожалуйста, — устало попросил Джеймс, — не сейчас.

— А когда, Джеймс? Когда? — Эми обернулась, и в ее голосе зазвучала боль. — Джанет ждала тебя вчера на выступлении. Эбби, наверное, и не помнит, каково это — говорить с отцом. А я... — она прикусила губу, стараясь удержаться от слез. — Я не помню, когда мы последний раз чувствовали себя семьей.

— Мам, хватит, — сказала Джанет громче, чтобы ее голос был услышан. — Ты же знаешь, что папа теперь важное расследование ведет. Его даже по телевизору показывали.

— Это не оправдание, Джанет, — Эми покачала головой. — Однажды вы поймете, что иногда работа не стоит того, чтобы терять... терять тех, кто тебя любит.

Джанет переводила взгляд с отца на мать, на ее лице, которое уже начало вытягиваться, утрачивая округлые черты, пролегла тень негодования. Она резко развернулась на носках и молча скрылась в гостиной вслед за сестрой.

Джеймс тяжело вздохнул, подходя ближе к жене.

— И вот нужно было это устраивать прямо сейчас? — спокойно спросил он, вглядываясь в глаза жены.

Она сдерживала слезы, пытаясь выглядеть жесткой и непреклонной, но невозмутимость Джеймса лишь усилила ее боль.

— Я устала, Джим... — тихо всхлипнула она, уткнувшись ему в плечо. — Я не могу тянуть все сама. Раньше, когда ты еще помогал, было проще, а сейчас...

— Я все понимаю, — произнес он негромко, прижимая Эми ближе. Рука его поглаживала ее по голове, успокаивая, как ребенка. — Скоро все это закончится, обещаю...

Но Эми продолжила, будто не слыша его слов:

— Как бы я ни пыталась отгородить девочек от всего этого, я не могу заставить их не слушать, что говорят вокруг. Я пытаюсь уберечь их от чудовища, за которым ты охотишься, убеждаю их, что все в порядке. В школе про это говорят, на моей работе про это говорят, еще и эти журналисты...

— Журналисты? — переспросил удивленный Джеймс. — Кто-то донимал вас?

Женщина чуть заметно кивнула.

— Несколько раз приходили ко мне на работу, видимо, хотели что-то узнать... Но я отказалась от любых интервью. Не хватало еще, чтобы из нашей жизни сделали шоу, как это случилось с Уильямсами...

От неожиданного признания детектив аж замер. Он отрешенно глядел на теплый свет, льющийся из гостиной, и понимал, что невольно все-таки втянул близких во все это. Страх за семью, которая может оказаться под ударом не только беспринципных заголовков, но и мишенью убийцы, если все же они ошиблись на счет Миллера.

Казалось, что смысл сказанных когда-то комиссаром слов об ответственности и бремени только сейчас дошел до него во всей мере. Стоило ему выйти из тени, став лицом этого дела, ставки повысились, и речь шла уже не просто о следственных ошибках и не его собственной репутации. Речь шла и о благополучии семьи.

— Все будет хорошо, — повторил он даже больше себе, чем Эми. — Мы нашли подозреваемого, осталось только упрятать его за решетку и справедливость восторжествует.

— Ты ведь будешь с нами на Рождество? — тихо спросила она, словно боялась услышать ответ.

Джеймс на мгновение замер. Он хотел бы ответить, что все непросто, что он не знает, когда вновь нужно будет ехать на работу, но сейчас правда никому не была нужна.

— Конечно, милая, — сказал он, улыбаясь как можно теплее. — Как же я могу пропустить эту поездку. Твоя мама готовит лучший кремовый пирог во всем штате. Не могу же я лишить себя этой вкуснятины?

Шутка вызвала нервный смешок у Эми, и та легко ударила его по груди. Глаза ее все еще блестели, но слез больше не было.

— А мне казалось, в прошлом году ты то же самое говорил про индейку.

— Правда? — он насмешливо склонил голову на бок. — Возможно. У миссис Мэйсон просто такая вкусная стряпня, я же устану все перечислять... Ладно-ладно, шучу! Ты тоже хорошо готовишь. Ну а в ее возрасте точно не будешь уступать в кулинарном мастерстве.

Эми прижалась к нему крепко, будто не хотела отпускать мужа больше никогда в жизни. В этом объятии Джеймс чувствовал все — ее страх, обиду, утомленность и одиночество. И все это было зеркальным отражением его самого.

Женщина потянулась, чтобы поцеловать мужа, однако нежное прикосновение вызвало лишь жуткое воспоминание об обезображенных женщинах, ярко вспыхнувшее в темноте закрытых век. В памяти вдруг всплыли устремившийся пустой стеклянный взгляд в осеннее небо и бурые пятна на снегу, отчего грудь сдавило знакомое напряжение. Отвращение ледяной дрожью прошло по телу, и Сэвидж невольно отстранился, отводя глаза.

— Джеймс? — Эми внимательно вглядывалась в лицо мужа, ища причину. — Все… в порядке?

— Да… — коротко ответил он, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Просто устал. Все хорошо.

Эми не стала настаивать, но ее пальцы задержались на его плече чуть дольше, чем обычно. Пусть она не понимала причины, но не стала донимать Джеймса вопросами — Эми прекрасно знала, что сейчас это никак не поможет. За эту ее проницательную черту он ее и любил.

Остаток вечера прошел как в тумане. Джеймсу казалось, что его оторвали от его мрачной жестокой реальности и поместили в Зазеркалье, наполненное теплотой и беззаботностью. Простая жизнь выглядела настолько далекой, но он был рад окунуться в этот омут, рад, что еще способен на это.

Однако, глядя, как Дженни нехотя ковыряет ужин, не проронив ни слова за вечер, он чувствовал отвратительный привкус сожаления и вины. В конце концов девочка, так и не закончив трапезу, выскользнула из-за стола, пробормотав что-то вроде: «Я не голодна». Все проводили ее взглядом, и в многозначительном взгляде Эми, когда она пристально смотрела на мужа, читалось: «Иди, поговори с ней».

После ужина, который прошел в гнетущем молчании, Джеймс поднялся наверх. Свет из комнаты Джанет пробивался под дверью, и он постучал.

— Можно? — тихо спросил он, открывая дверь.

Джанет сидела на кровати, скрестив ноги и обхватив подушку, с книгой в руках. Она подняла взгляд на отца и кивнула.

— Ты как? — спросил он, подходя ближе.

— Нормально.

Она немного пододвинулась, чтобы освободить место на краю кровати, но книги из руки не выпустила. Подаренная Джеймсом кукла стояла на прикроватной тумбочке, так и не распакованная.

— Я... хотел поговорить, — начал он, садясь рядом. Некоторое время он молчал, разглядывая светящийся ночник в углу, и только потом продолжил: — Сегодняшняя ссора с мамой... это не то, что я хотел бы видеть в нашем доме.

— Пап, все нормально, — сказала Дженни, пожав плечами. Но было видно, что под маской безразличия она скрывает свою обиду.

— И за то, что вчера не смог приехать тоже.

Она сильнее стиснула книгу. Девочка замерла, напряглась, явно стараясь сдерживать эмоции, и в этот момент так сильно походила на Эми, словно была ее миниатюрной копией.

— Иногда... — он провел рукой по волосам, приглаживая растрепавшуюся шевелюру, пытаясь подобрать правильные слова, — я чувствую, что моя работа отнимает у меня больше, чем дает. Но... это дело, Дженни. Оно для меня важно.

Она подняла на него взгляд, не перебивая.

— Знаешь, когда я был в твоем возрасте... ну или чуть старше, мне казалось, что работа — это просто способ зарабатывать на жизнь. Пока не понял, что у человека должно быть призвание, цель, чтобы его жизнь имела смысл. Я… — Джеймс сжал кулаки не зная, стоило ли ему говорить об этом дочери или нет. — Я ведь никогда не рассказывал, почему хотел стать полицейским?

Девочка помотала головой, сильнее вцепившись в подушку. Теперь она была вся во внимании, ведь отец впервые делился с ней чем-то важным и личным.

— Это случилось много лет назад, мне тогда было четырнадцать или пятнадцать, я только перешел в старшие классы. Если мистера Клара еще не уволили, то потом можешь узнать у него, каким сорванцом я был, — от этих слов Дженни невольно улыбнулась, будто не веря словам отца. Джеймс же продолжил: — Родители не слишком настаивали на колледже или университете, да и я не особо думал о будущем. Всегда можно было устроиться на производство. Мы с ними любили ходить в походы. Исходили все окрестные национальные парки. Я думал, что с моим опытом нам все нипочем… и это стало ошибкой.

Джеймс сделал вдох. Он старался говорить ровно, почти безразлично, но вспоминать о том, что случилось больше двадцати лет назад, оказалось не так-то легко.

— Мы шли по новому маршруту, я отвлекся буквально на секунду, как мне показалось, и потерял родителей из виду. Нужно было остановиться и дождаться, когда меня найдут, но я по глупости решил найти выход сам. Я почти два дня провел в лесу один. Тогда мне казалось, что я больше никогда не увижу людей, а потому лица тех работников службы спасения, что нашли меня следующим вечером, я помню до сих пор… Даже лица отца и матери уже стерлись. А их помню.

Девочка, казалось, даже перестала дышать. Глаза ее округлились, но она не проронила ни слова.

— И тогда я понял, насколько… конечна жизнь. Один шаг, один миг — и все. От тебя не останется ничего. Глядя на волонтеров, на то, как они радовались, когда нашли меня, как успокаивали и подбадривали, я понял, что работа может быть чем-то бо́льшим. Что иногда ты можешь сделать что-то важное. Ты можешь помогать людям, спасать их. Даже если это маленькая победа, она может изменить чью-то жизнь. Поэтому мне так важно оставить после себя какой-то след, внести вклад в будущее.

Джеймс вдруг понял, что, наверное, одиннадцатилетняя девочка вряд ли сможет понять то, о чем он рассказывает.

— Ты так сильно хочешь все исправить? — спросила она после долгого молчания.

Он кивнул.

— Хочу. Потому что знаю, что, если я не сделаю свою работу, кто-то может пострадать. Но я понимаю, что это не должно становиться важнее семьи. Вы — мама, ты, Эбби, — это моя настоящая причина стараться. Потому что ваше будущее я тоже должен оберегать.

Джанет немного расслабилась, услышав эти слова.

— Спасибо, что поделился со мной этим, пап, — сказала она негромко. — Иногда мне казалось, что на работе тебе просто интереснее, чем с нами. Поэтому ты и проводишь там так много времени.

От этого признания внутри у Джеймса все скрутилось, как тугой узел.

— Для меня и работа, и моя семья — это часть меня. Забери у меня что-то одно, и я перестану быть собой. Я стараюсь быть отцом не менее хорошим, чем детективом.

— Угу, — задумчиво протянула девочка. — Но иногда мне не хватает «папы». Просто «папы», а не детектива, про которого пишут в газетах и показывают в новостях.

— Ты же понимаешь, милая. Я стал полицейским, чтобы обезопасить людей. Это моя обязанность перед всеми жителями города.

— А я-то думала, тебе просто очень нравился «Коломбо», — попыталась улыбнуться Джанет.

— Я так похож на Питера Фолка? —Джеймс выпятил грудь, пытаясь подражать актеру.

— Есть немного, —хихикнула девочка. — Особенно прической. И плащом.

— Ха-ха, признаюсь — ты меня раскусила, — отшутился Джеймс. Он понимал, что дочери нужно было немного разрядить обстановку после столь тяжелой истории. Все же это, наверное, было не для детских ушей. — Думаю, еще десять лет, и я не буду уступать лейтенанту Коломбо ни внешностью, ни детективными навыками.

Она улыбнулась уголками губ.

— Может быть, как-нибудь сходим в поход? — робко предложила она. — Все вместе. Ты, мама, я и Эбби.

Джеймс удивленно посмотрел на дочь. Разумеется, они часто проводили время на свежем воздухе, когда ему позволяла работа, но девочки раньше никогда не проявляли интереса к дикой природе. Да и Эми всегда несколько скептически относилась к такому виду отдыха, отчего Сэвидж через пару лет после брака забросил свое увлечение туризмом.

— Не знал, что тебе такое может понравиться, Дженни, — признался Джеймс.

— Мне стало интересно, после твоего рассказа, — она пожала плечами. — Ты ведь этим увлекался, это позволило тебе многое о себе понять. Вдруг и я тоже что-то для себя пойму? Как любит говорить мама: «не попробовав не узнаешь».

— А у тебя есть что-то, что ты хотела бы сделать в жизни? Что-то, что будет для тебя таким же важным?

— Ну... — она задумалась, попытавшись укрыть лицо в подушке, чтобы скрыть смущение. — Может быть, я хотела бы стать фотографом. Или... знаешь, просто кем-то, кто делает что-то значимое. Чтобы моя работа помогала людям, влияла на них, чтобы они увидели мир моими глазами.

Джеймс тихо рассмеялся, кивнув.

— Это здорово. Уверен, что все получится, у тебя ведь уже есть талант замечать важные мелочи.

— Правда? — спросила она с легкой недоверчивой улыбкой.

— Правда, — твердо сказал он. — И если ты будешь следовать своему пути, делать то, что любишь, ты станешь для кого-то таким же важным человеком, как вы с мамой для меня.

Она смутилась, но ее улыбка стала шире.

— Думаю, на следующее Рождество тебе стоит попросить у Санты фотокамеру, — подмигнул детектив, чем вызвал у девочки выражение неописуемой радости на лице, словно бы самое заветное ее желание готовилось сбыться.

На мгновение в комнате повисло молчание, но оно было теплым, обнадеживающим. Джеймс почувствовал, как гнетущая тяжесть на душе слегка отступила. Этот разговор был важен для них обоих. Пусть он и не может вернуть утраченное время, но еще не поздно начать все заново.

— Знаешь, пап, — начала вдруг Дженни. — Мне кажется, ты уже сделал много чего важного. И ты не должен доказывать это остальным. Для меня ты уже герой. И будешь им всегда.

От этих слов внутри все перехватило. Внезапное ощущение, острое, резкое, пронзило до глубины. Он отвернулся, чтобы дочь не увидела выступившие на глаза слезы.

— Спасибо, Дже… Джанет, — хрипло сказал он, едва сдерживая подступивший к горлу ком. — Доброй ночи.