Кокон

Глава 21

Он не помнил, как шагал по оставленным Миллером следам сквозь лес. Не помнил, как очутился на берегу, прислушиваясь к собственному дыханию. Его сердце бешено стучало, а воздух казался тяжелым, наполненным солоноватым запахом воды и чего-то еще... металлического. Он медленно опустил взгляд и увидел следы, уходящие к воде.

Глубоко вдохнув, Джеймс двинулся дальше, ноги вязли в сырой земле. Его ботинки оставляли новые отпечатки, пересекающие старые, ведущие туда, где следы крови смешивались с грязью. И вот, среди сухого тростника и серых камней, он увидел ее.

Калина, полностью обнаженная, лежала на спине, волосы растрепались, пряди прилипли к лицу, покрытому темными пятнами. Ее руки были неестественно вывернуты, а на шее виднелись следы удушения. Глаза были закрыты, будто она заснула, но огромная зияющая рана на груди сразу же возвращала в жестокую реальность.

На мгновение все вокруг застыло. Время остановилось, и он стоял перед этой страшной картиной, не в силах пошевелиться. Все это казалось одним из кошмаров, когда Джеймсу виделись мертвыми Эмили, Дженни, Эбби… распростертые на земле и вспоротые от живота до груди.

Точно так же, как сейчас лежала перед ним Калина Сантох. Распиленные ребра, выпотрошенные внутренности, части органов явно не хватало, словно вместо этого ее готовили наполнить чем-то другим, как… как соломенное чучело. Пласты свежеванной кожи алели на сером льду, в который раз напоминая крылья бабочки.

— Нет... — выдохнул он, голос сорвался на шепот.

Джеймс медленно опустился на колени рядом с Калиной. Его пальцы дрожали, когда он дотронулся до ее холодной руки. Она была тяжелой, безжизненной, и это осознание пронзило его, словно нож.

— Это я... — прошептал он, глядя на ее лицо. — Это я втянул тебя в это.

Образы мелькали перед его глазами. Калина всегда была уверенной в себе, могла позволить себе и язвительность, и кокетливость тогда, когда считала нужным. Знала, когда надо пробиваться, а когда отступить. Наверное, не родись она в таком захолустье, она действительно могла бы исполнить свою мечту.

— Ты ведь говорила, что справишься... — его голос затих.

Он не мог оторвать взгляд от ее лица. Ее молчание казалось обвинением. Все внутри Джеймса сжалось. Он чувствовал себя бессильным, беспомощным. Его собственное высокомерие, уверенность в том, что он контролирует ситуацию, привели ее сюда. Возможно, не предупреди он ее, она бы не оказалась здесь?

На мгновение Джеймсу захотелось исчезнуть, просто уйти, раствориться в этой ночи. Но вместо этого он схватил ее за руку, сжал ее пальцы, словно пытаясь вернуть ее к жизни.

— Прости... — выдохнул он, слова вырвались хрипом. — Прости меня.

Слезы катились по его лицу, но он даже не замечал их. Джеймс понимал, что больше никогда не сможет взглянуть в зеркало, не видя в нем убийцу. Он, сам того не желая, стал причиной ее смерти.

Патруль, как показалось Джеймсу, ехал целую вечность. Впрочем, он сейчас не понимал, не ощущал времени, словно бы он умер в тот момент, когда нажал на спуск. Он промахнулся, однако все же смерть в тот момент забрала одну душу. Его собственную…

Где-то вдали послышались шаги. Билл и остальные приближались, но Джеймс не двигался. Он остался на коленях, держась за холодную руку Калины, словно это могло что-то изменить.

Когда Билл подошел, он замер, увидев картину перед собой.

— Джеймс... — начал он, но не нашел слов.

Сэвидж не поднял голову, его голос был тихим, сломанным:

— Она верила мне, Билл. Верила, что я смогу ее защитить...

— Это не твоя вина, — попытался утешить его Митчелл, но сам знал, как это звучит.

— Нет, моя, — прошептал Джеймс. — Это всегда была моя вина.

Тишина окутала их, холодная, тяжелая, пронизывающая. Джеймс сидел на берегу, держа руку, словно цеплялся за последние осколки своей души.

Но скоро и этой убаюкивающей тишины у него не осталось. Сирены патрульных машин разрезали ночь. Красно-синие огни отражались на заснеженных ветвях деревьев и мокром асфальте подъездной дорожки. Джеймс стоял неподвижно, прислонившись к стене дома, когда к нему подошли первые офицеры. Его лицо было каменным, в глазах — пустота.

— Сэвидж, что здесь произошло? — он узнал голос Джека Одли, но Джеймс лишь указал рукой в сторону лесопарка.

— Тело... на берегу, — его голос прозвучал глухо, как будто он говорил из глубокой пропасти. — И дом... — добавил он спустя мгновение.

Джеймс двинулся внутрь, не дожидаясь, пока офицеры организуют оцепление. Он шагал по коридорам, словно призрак, его ботинки скрипели на полу. Следы борьбы все еще говорили громче, чем любые слова. Разбитые бокалы, перевернутый стол, сломанный стул — все это кричало о произошедшем.

Он нашел на полу диктофон, который видимо выпал из кармана Калины, и прослушал запись. Калина на ней держалась уверенно, задавая вопрос за вопросом, пока не пошла в лобовую атаку застав Гэри врасплох. Было слышно, как поменялся в голосе мужчина, резко сделавшись пугающе холодным, но Калина или не уловила этого, либо намеренно продолжила, уверенная, что справится. Но не справилась. Были отчетливо слышно, как раздавались крики, звуки ударов и разбитой посуды… Это были последние мгновения ее жизни, навеки запечатленные на этой записи.

Именно так она и запомнится всем. Не своей жизнью, а смертью. Не такого была достойна Калина. Джеймс едва подавил свой порыв нажать на кнопку и удалить злополучную запись, стерев навеки это жестокое напоминание о его собственном провале, но нельзя было. Это была слишком весомая улика… Рука безвольно опустилась, и он положил диктофон рядом с остальными хаотично разбросанными записями.

На втором этаже пахло химией — смесью дезинфицирующего средства и крови. В ванной комнате он нашел источник этого запаха. В углу валялись окровавленная одежда и белые пластиковые перчатки, а на краю ванны — пакет с чем-то, что Джеймс сразу не смог определить. Когда он заглянул внутрь, его желудок сжался, но лицо осталось бесстрастным: внутренности, обрывки плоти.

Он ничего не чувствовал. Ни гнева, ни жалости. Внутри была лишь леденящая пустота. Джеймс повернулся и вышел, оставив следы своих ботинок на влажном полу.

На улице к нему подошел Картер. Его лицо было напряженным, но все же он сохранял холодную сдержанность.

— Что у тебя? — спросил он.

— На втором этаже... ванная. Одежда, органы, — коротко ответил Джеймс, не глядя на него.

Картер бросил взгляд на дом.

— Мы оставили здесь слишком много своих отпечатков, — заметил он.

Джеймс впервые за весь вечер посмотрел на агента. Его взгляд был тяжелым, словно осколки стекла.

— Это уже не важно, — выдавил он.

— Важно всегда, — Картер помолчал, а затем добавил: — Нам нужно держать все под контролем, чтобы не дать никому повода усомниться в этом деле.

Джеймс не ответил. Он обвел взглядом суету, что началась вокруг дома. Люди в форме бродили, фиксировали следы, делали фотографии. Он чувствовал себя отрезанным от них, будто наблюдал за происходящим сквозь толстое стекло.

К утру новость разлетелась по всему городу. Телекамеры заполнили территорию загородного клуба, репортеры настойчиво задавали вопросы полицейским, но те молчали. Заголовки газет были соответствующе кричащими: «Мотылек найден: Гэри Миллер — врач или убийца?», «Город в шоке: врач-убийца скрывался среди нас».

В Эйберсвуде начались споры. Одни отказывались верить, что Миллер был виновен, считая все это постановкой полиции, чтобы спасти репутацию. Другие, наоборот, ужасались, что Джеймс был единственным, кто увидел правду.

Сама фигура Сэвиджа стала темой для обсуждений. Некоторые хвалили его за настойчивость, другие критиковали за методы. Никто не знал, как к нему относиться — поддерживать, извиняться или избегать.

Позже в участке Билл Митчелл и Чарли Бэннет заглянули в кабинет Джеймса. Он сидел за своим столом, уставившись в пустоту.

— Джеймс, — начал Билл осторожно. — Может, тебе стоит... отдохнуть?

Джеймс поднял взгляд.

— Мне нужно сделать это, — его голос был твердым, почти бесцветным.

— Сэвидж, ты не обязан, — добавил Бэннет. — Мы можем передать допрос Миллера кому-то другому.

Джеймс покачал головой.

— Джеймс... — начал Билл, но увидел, как тот поднялся и направился к двери.

— Это мой долг, — бросил он через плечо, оставляя коллег в тяжелом молчании.

Комната для допросов казалась Джеймсу куда более темной, чем обычно. Не из-за освещения — люминесцентные лампы холодно освещали каждую деталь — а из-за присутствия одного человека. Гэри Миллер сидел за столом с видом, словно он находился не в полицейском участке, а на приеме у стоматолога. Его осанка была идеальной, руки аккуратно сложены перед ним, а легкая улыбка играла на губах. Это был взгляд человека, который знал, что уже проиграл, но все еще мог сделать так, чтобы другие почувствовали себя пораженными.

Джеймс вошел, прикрыв за собой дверь. Он не принес с собой ни блокнота, ни папки с бумагами. Ему не нужны были отчеты или улики — он знал, что этот разговор будет не о фактах, а о том, что происходит в голове Миллера.

Сам он сидел за столом, как будто это был не допрос, а дружеская встреча. Миллер разительно отличался от того, каким Джеймс видел его раньше: не скромный молодой врач в больнице, не загнанный по «ложному» обвинению человек, не уверенный в своей правоте обвинитель. Совсем другие манеры, выражение лица… На мгновение у Джеймса промелькнула мысль: «А Гэри ли это вообще?»

Он поднял глаза на детектива и улыбнулся.

— Ну наконец-то, — сказал мужчина, улыбаясь. — Я уже думал, что вы забыли обо мне.

Джеймс молча сел напротив, стараясь не поддаваться на его уловки.

— Хочешь поговорить? — спросил он.

— Поговорить? — Миллер сделал вид, что удивлен. — А зачем? Все уже и так сказано.

Джеймс посмотрел ему прямо в глаза.

— Не все. Я хочу узнать подробности.

Губы Гэри тронула кривая усмешка.

— Вы? Или те олухи, которые внимают каждому нашему слову? — он мотнул головой в сторону тонированного стекла.

— Если тебе нужен твой адвокат, то мы…

— Не стоит, — отстраненно отрезал Гэри. — Я так устал от этого пижона, что готов был прирезать его, если бы он не был мне нужен. А сейчас я не вижу смысла отрицать что-либо. Мне это неинтересно, — Миллер наклонился вперед, сложив руки перед собой. — А вот что действительно меня волнует — как вы меня раскусили. Это было нелегко, да?

— Ты ошибаешься, — сказал Джеймс. — Я не раскусил тебя. Ты сам дал себя раскрыть.

Миллер улыбнулся, будто услышал комплимент.

— Возможно… Но я о другом. Вы единственный, кто до последнего сомневался во мне. Вы первый, кого мне не удалось провести.

Джеймс проигнорировал его тон и посмотрел прямо в глаза.

— Зачем? — спросил он.

Миллер слегка наклонил голову, будто задумался.

— Это слишком общий вопрос, детектив. Вам придется уточнить.

— Зачем ты убил ее? — Джеймс сделал паузу, прежде чем добавить: — Всех их.

Миллер рассмеялся — негромко, но искренне.

— Детектив Сэвидж, все еще нужно больше конкретики… Я же понятия не имею, о ком вы. О Нелли Уильямс, Шерил Мэйн, Челси Хэнсен или каких-то других жертвах?

— Ты успел кого-то еще убить?

— Кто знает… — Гэри многозначительно пожал плечами. — Удивительно, что даже сейчас, когда у вас нет ничего, кроме догадок, вы будто уже уверены в своей правоте. Это... восхитительно.

Джеймс не сводил с него глаз.

— Ты можешь продолжать играть, если хочешь. Но я думаю, ты знаешь, что все твои роли давно раскрыты. Ты притворяешься, чтобы люди видели в тебе то, что ты хочешь показать.

Миллер усмехнулся.

— А разве так не делают все? — он развел руками. — Просто я делаю это лучше.

— Ты настолько увлекся ролью, что забыл, где она заканчивается, — бросил Джеймс.

Миллер нахмурился, его взгляд стал серьезнее.

— Нет, — сказал он медленно. — Это и есть я.

— Кто? — уточнил Джеймс. — Жестокий убийца или «горящий своим делом врач»?

— А есть разница? Я должен быть кем-то одним? — он склонил голову.

— Личность у человека всегда одна. Он может скрыть ее под масками, но сущности своей он не изменит, — холодно парировал Джеймс.

Он откинулся на спинку стула и начал говорить, его тон становился все более задумчивым и меланхоличным:

— Вы когда-нибудь задумывались, каково это — быть никем? Нет, не так. Быть тем, кем тебя хотят видеть. Ребенком, который должен был быть послушным и нормальным, подростком, не выделяющимся среди сверстников, студентом, который должен был быть лучшим. С самого детства меня учили, что я должен нравиться людям, что я должен быть удобным.

— И ты научился этому.

— Не просто научился, — Миллер улыбнулся. — Я стал мастером.

— Ты гребаный психопат, — констатировал Джеймс.

— Ну, хоть вы и не психиатр, Сэвидж, но диагноз верный. Я понял, что со мной, когда стал готовиться к поступлению. Родители хоть и считали меня странным, но к специалистам не водили. Не приведи Господь еще соседи узнают об этом. Но медицинское образование дало мне многое понять о себе… — он сделал паузу. — И то, как можно обмануть всех. А для этого мне надо было внимательно наблюдать. Копировать. Подражать. Прямо как это делают бабочки, чтобы не попасться хищникам. Это как мимикрия.

Джеймс сидел неподвижно, слушая каждое слово. Миллер продолжал:

— Чем больше я учился подражать окружающим, тем больше видел слабости в глазах людей. Их ложь, их страхи, их недостатки. И знаете, что я понял? Большинство людей — ужасны. Они лгут, крадут, предают, портят все, до чего дотягиваются. Так почему же я стараюсь быть для них идеальным? И я... Я решил, что могу сделать мир лучше.

— Но потом ты начал убивать, — сказал Джеймс.

Миллер посмотрел в сторону, словно размышляя.

— Да, — сказал он наконец. — Когда ты видишь мир таким, какой он есть, это неизбежно. Люди ужасны. Они лгут, предают, разрушают. Некоторых из них просто нужно убрать.

— Чтобы сделать мир лучше? — уточнил Джеймс, не скрывая сарказма.

— Именно, — ответил Миллер, не замечая его тона. — Кто-то должен это делать.

— О, еще и мания величия? — холодно заметил детектив.

Миллер будто бы всерьез задумался над его замечанием. Его взгляд стал холодным, но улыбка не исчезла.

— Наверное, так и есть. Но когда ты понимаешь, что кто-то... лишний в этом мире, это освобождает. Это позволяет видеть все иначе.

— Для тебя убийство — это хобби? — Джеймс произнес это с отвращением. — Как и эти твои засушенные бабочки под стеклом?

Гэри покачал головой.

— Я уже говорил вам, Джеймс. Есть люди, которые заслуживают второго шанса. Но есть и те, кто прогнил до основания. Они бесполезны. Разве не лучше использовать их... для чего-то полезного?

— Например? — спросил Джеймс, уже зная ответ.

— Их тела могут спасти жизни, — сказал Миллер с холодной уверенностью. — Их органы не отравлены этим ядом, а, значит, дадут второй шанс тем, кто его по-настоящему заслуживает. Разве это не справедливо? Если в моих руках спасение жизней, я имею право решать, кто умрет. Я не убиваю ради удовольствия, Джеймс. Я убиваю ради порядка. Ради очищения.

Джеймс сжал кулаки под столом, стараясь не показать свою злость. Его голос был тихим, но твердым:

— И Калина? Она тоже?

Миллер наклонился вперед, его лицо стало серьезным.

— Калина... — он сделал паузу, словно подбирая слова. — Она мне нравилась. Она была умной, проницательной. Возможно, слишком проницательной. Мне даже казалось, что она понимает меня, что у нас может что-то получиться... Но оказалась лживой предательницей. Она была вашей марионеткой, и это было недопустимо.

— Это неправда!..

— Правда, — спокойно ответил Миллер. — Это же вы ее подослали ко мне. Она напрямую призналась, думая, что зажала меня в угол. Она все время играла роль. А я ненавижу ложь. Я должен был сделать это. Это было необходимо. Жаль только, что из-за нее я так глупо попался.

Джеймс почувствовал, как внутри него нарастает гнев, но он заставил себя продолжить разговор.

— Необходимость — это всего лишь оправдание. Ты не бог, чтобы решать, кто достоин жить, а кто — умереть.

Миллер пожал плечами.

— Возможно, я не бог. Но любая власть у одного лишает выбора другого. Разве вы сами не делаете выбор каждый день, Джеймс? Кого спасти, кого арестовать, за кого заступиться? В чем разница? Вы ведь тоже ломаете чьи-то жизни. Чем это хуже смерти?

Эти слова эхом отдавались в сознании Джеймса. Он смотрел на человека перед собой и видел не монстра, а бездну, которая когда-то была человеком.

— Как ты провернул смерть Челси Хэнсен? — детектив перевел тему разговора чувствуя, что в противном случае сорвется на Миллера. — У тебя были сообщники?

Тот потер переносицу, притворяясь, будто устает от этого разговора.

— Серьезно? Это то, о чем вы хотите поговорить сейчас? Обо всех этих скучных деталях расследования? — вздохнул Гэри, однако, видя, что его манипуляция не имеет воздействия, продолжил: — Я узнал о фиброксаноле от Боумана. Я тайком выяснил про его деятельность, связав показания пациенток и сплетни о новом наркотике на улицах. Мне не составило труда связать побочные эффекты фиброксанола и этого «фиксала».

— Вы были заодно?

— Упаси Господь, да ни за что, — на мгновение Миллер замолчал, придавая себе оскорбленный вид. — Я что, похож на мерзкого распространителя дури? Простите, детектив, но у меня все же есть принципы…

— Так что ты сделал с Челси? — холодно прервал его детектив, не сводя взгляда.

— То же, что и со всеми остальными. Я использовал конфискованный у Боумана фиброксанол, было интересно посмотреть на эффект, и он превзошел все мои ожидания. Но в случае Челси… я так и не понял, как так вышло. Вероятно, из-за того, что я нашел ее обдолбанной настолько, что она даже и звука не издала, пока я резал ее. Я расправился с ней за два дня до моего ареста, бедняжка продержалась достаточно долго, чтобы создать мне алиби…

Он говорил о ее жизни с таким пренебрежением, словно это был не живой человек, со своими чувствами и мыслями, а какое-то насекомое или даже крыса, которых он наверняка с десяток препарировал во время обучения.

— Я и не рассчитывал на такой успех. Надо отдать должное доктору Боуману — он положил глаз на воистину инновационный препарат.

Джеймс молчал. Ему хотелось кричать, бить кулаками по столу, но он оставался неподвижным. Миллер смотрел на него, как хищник, изучающий добычу.

— Боуман не знал, что это ты стоишь за убийствами? — сухо поинтересовался детектив, когда к нему вернулось самообладание.

Мужчина помотал головой.

— Нет, и я был очень удивлен, что вы смогли выйти в расследовании на это дельце, которое проворачивал в свободное от работы время. Этот агент Картер свое дело знает… вы бы без него, наверное, очень долго искали связь. Но я даже рад, что так вышло.

— Получается, ты хотел его подставить?

Миллер вновь задумался.

— В глубине души я хотел, чтобы это прекратилось. Наркотики — это дерьмо, которое безвозвратно портит даже лучших из людей… Но я не лез в деятельность Боумана, чтобы не выдать себя. Он сам по себе, я сам по себе… Так что если я и подставил его, то точно ненамеренно.

Сэвидж все еще испытывал странные ощущения, подобно качелям. Ему хотелось своими руками придушить эту двуличную мразь, но он говорил так рассудительно, что волей-неволей к его словам, к смыслу того, что пытается донести этот человек, прислушиваешься. «Неудивительно, что Калина прониклась им. Он легко очаровывает, и становится непонятно — искренен ли он с тобой», — думал про себя Сэвидж.

Сам Миллер будто бы наслаждался процессом, словно впервые в жизни он может выговориться кому-то. Все эти признания были для него настоящей исповедью, которая лишь сильнее опустошала и без того раздавленного и разбитого на куски Джеймса.

Он сидел неподвижно, напряженно вслушиваясь в каждое слово Миллера. Ему казалось, что с каждым произнесенным предложением воздух в комнате становился плотнее.

— Ты странно себя ведешь, — наконец сказал Джеймс, прищурившись. — Говоришь это все так спокойно, даже не пытаешься найти оправдания. Почему?

Гэри чуть приподнял уголки губ, словно усмехнулся, но так легко, что это казалось искренним.

— Потому что впервые в жизни я могу говорить правду, — произнес он, почти шепотом, но каждое слово прозвучало громче, чем крик.

Джеймс нахмурился, не сводя с него взгляда.

— Ты хочешь сказать, что все это — правда? Убийства, манипуляции, твоя «философия»?

Миллер посмотрел на него, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то похожее на усталость.

— А какой мне смысл лгать?

— Потому что ты чудовище.

— Возможно, — произнес Миллер. — Но чудовища видят мир таким, какой он есть. И вы тоже видите его, детектив.

Эти слова заставили Джеймса вздрогнуть. Он чуть откинулся назад, но не отвел взгляда.

— Но теперь ты впервые говоришь то, что хочешь сказать сам, не так ли? — его голос стал тверже.

Миллер встретил его взгляд.

— Да. И это чертовски приятно. Когда не надо увиливать, продумывать наперед каждый шаг, каждое слово…

Джеймс ощутил, как его захлестнула волна омерзения и усталости. Он поднялся, глядя на Миллера сверху вниз, чувствуя, как внутри все закипает, но сдержался. Нужно было поскорее покинуть помещение, оставить Мотылька позади, пока этот паразит не успел въесться в него сильнее.

— Ты очаровываешь ложью, которая почти искренна, — медленно произнес он. — И этим ты опасен.

Гэри улыбнулся, но в этой улыбке было что-то печальное.

— Знаете, что самое интересное? — спросил Гэри. — Вы понимаете меня больше, чем хотите признать.

— Не смей так говорить, — холодно ответил он.

— Но ведь вы видите это каждый день, — Миллер подался вперед, опираясь на локти. — В этом городе я не встречал иного, да и в других то же самое. Многие думают, что сменив одно жилье на другое, они что-то изменят, но не понимают одного — они и есть причина того, что портит им жизнь. Они продолжают разрушать и себя, и то, что их окружает.

— Ты ошибаешься.

Миллер только усмехнулся.

— Я буду рад обсудить с вами это вновь, когда вы признаете, что я оказался прав, Джеймс.

Сэвидж вышел из комнаты, чувствуя, как на него обрушивается тяжесть. Его руки дрожали, и в голове звучали слова Миллера. «Ты понимаешь меня». На этот раз он чувствовал, что проиграл не только дело, но и частичку себя.