Конец "черной тропы"

11

Прийдя в перерыв к себе на квартиру, Киричук долго не мог уснуть, взбудораженный новыми подробностями трагической гибели Вари.

Василия Васильевича поразили слова Степаниды Ивановны, произнесенные слишком обвинительно:

— Вертихвостка накрутила, а эта жизнью заплатила. Больно уж та весела нынче, счастлива. Такого не бывает. Понимай как хочешь.

Понять было трудно, почему Степанида Ивановна, как и он, подцепила на заметку молочницу по имени Мария. Они же вместе слышали возмущенные слова Вари в адрес той женщины молочницы, одинаково настроились против нее. И теперь этот настрой мешает им логически думать.

Нечеловеческая усталость все-таки взяла верх: Киричук провалился в глубокий сон. Проснулся через полтора часа со светлой, легкой головой и сразу же пошел в управление. Следователь городского отдела милиции сообщила ему по телефону:

— Подозреваемый в убийстве Александр Кухча дал показание, что акцию совершил не он, а Петр Сорочинский, который сбежал при появлении мужа убитой Грач. Но не это главное, что мне хотелось сообщить. Я нашла молочницу Марию. Фамилия ее Сорочинская. Она жена брата Петра Сорочинского — Миколы. Так что вы правильно, товарищ подполковник, нацелили меня на эту связь с убитой. Здесь какой-то клубок.

— Боюсь, что распутывать его будем вместе, но вида о контакте с нами не подавайте. Когда Сорочинскую пригласите к себе?

— Послала ей повестку на завтра, к десяти утра.

— О чем будете вести разговор?

— О Петре Сорочинском, о его розыске.

— Да, пусть она пока не чувствует, что ее подозревают. К десяти утра я буду у вас.

Положив телефонную трубку, Василий Васильевич ко сразу переключился на другое, споткнувшись о конкретный вопрос: зачем Сорочинская подсылала к нему Варю и что за интерес появился у молочницы к руководителю управления госбезопасности на Волыни.

Телефонный звонок прервал размышления. Майор Тарасов, с которым он сегодня виделся, возвращаясь из Смолигова в Луцк, доложил:

— Арестовал бандита Хрисанфа.

— Молодец,— от души вырвалось у Киричука.— Обнять тебя хочу. Молодчика!

— Не я, Василий Васильевич, отец Василий из Смолигова выдал преступного дьяка.

— Неужели? Вот те на! Давай вези Хрисанфа в управление, Шуляк заждался своего «родича»,— распорядился Киричук и добавил: — К ним бы еще Кушака, и ох какое бы трио мы собрали. Я бы тогда предложил открытое принародное судебное заседание где-нибудь на площади, скажем, в Баеве, с широкой оглаской.

Приближалось время начала второго допроса Шмеля, и Василий Васильевич отправился к следователю Баринову. Александр. Федорович доложил, что Помирчий отвечать на вопросы отказался.

Шмеля привели побритым, в чистой рубахе — приодели.

— Гонялись за мной, побриться было некогда, подполковник Стройный! — все еще щурясь, будто от дыма, заметил арестованный.

— С чего вы решили, что мы гонялись за вами? Я же сказал, что оставлять вас дольше на свободе нельзя было. По той же причине Хрисаифа вам за компанию подсадим. У нас вы по графику расписаны.

— Будет свистеть-то,— не сразу понял иронию Шмель.— Не разоспись я в схроне и уйди ночью скрытым лазом, сами бы дым глотали.

— Не-ет, не успели бы уйти. Я даже знаю, как вы представились Помирчему.

— Как? Скажи пароль.

— Не было никакого пароля. У порога вы сказали: «Эсбист Шмель, открой».

— Я всегда так говорю, это действует.

— С какой целью пришли к Помирчему? — с нажимом спросил подполковник.

— К Помирчему у меня никогда не было дел. Я шел к Остапу Жоге. Мне нужен был его совет, мы старые друзья.

— Какая же вы служба безопасности без точной информации? Жогу-то мы уже похоронили.

— Врешь! — дернулся Шмель.

Киричук раскрыл специально взятую папочку, вынул из конверта фотографии, протянул арестованному.

— Опознание, кстати, товарищ Баринов, оформите протоколом,— распорядился подполковник.

Шмель живо перебрал фотографии, ответил коротко?

— Он!

— Кто — он? — уточнил следователь.

— Остап Жога. Главный у нас по пропаганде.

Киричук любил и умел задать вовремя нужный вопрос,

а тут ему на удачу вспомнилась давняя коротенькая фраза «лихо работаете». И он без особой надежды спросил:

— А что знает эсбист Шмель о женщине, которая в Луцке «лихо работает»?

— Артистка, что ли? Мне сообщили, что вы ее засекли на рынке. Она тут, что ли, сидит?

— Да нет, карасей ловит,— не подтвердил Киричук и, решительно поднявшись, предложил следователю: — Продолжайте, Александр Федорович, допрос.

Не заходя к себе, подполковник направился в кабинет к Веснику.

— Иван Николаевич! — Киричук взял чистый листок бумаги, написал на нем адрес Марии Сорочинской и придвинул его майору.— Срочно поинтересуйтесь этой особой, на завтра она к десяти утра вызвана к следователю в горотдел милиции.

В эту самую минуту Мария с мужем вышла из дома, направилась по плохо освещенным улицам к хате Сморчка — Яшки Бибы, где должен был па время укрыться Микола Сорочинский. Он не хотел скрываться. Настояла жена. Тот звал уйти вместе, она возразила:

— Если Шурка возьмется продавать, то начнет с тебя после Сороки. А Петра он, видать, заложил в протокол. Почему вызывают повесткой меня, а не тебя? Ты же с сапожником дело имел.

— Продал он Петра, а за ним — тебя, помнишь, что брательник напоследок ляпнул: постращал Шурку тобой. Вот он и выложил следователю. Боязно мне за тебя, Маша. Давай вместе уйдем.

— Я выкручусь, а ты ступай,— обняла она мужа и поцеловала.— Яшка укроет надежно и неподалеку, чтоб связь могла держать с тобой. Есть у меня секретная точка для этого, она для важной или крайней связи с Хмурым. Да ведь ты не чужой. Ни единой душе, смотри, об этом. Придёшь в Порфирьевку к бабе Ваське, ну, Василисе. Она знает о тебе. Скажешь: «Я от племянницы, нет ли чего мужу от племянницы?» Дважды ты должен повторить «племянницу». Утихнет все — вернешься домой. Нет — сообщу.

— Как сообщишь? Посадят если.

— Костя отнесет мои вести к бабе Ваське. И с Хиврей передам. Тут не твоя забота. Скажи Сморчку, пусть не забывает вечером брать в ошейнике у Хиври мои вести. Если сам уйдешь от Яшки, скажи ему, куда. Мало ли что. Ну, ступай. С богом!

В вагоне Лука Скоба, не говоря ни слова, залез на третью полку, и вскоре раздался его рычащий храп.

«Вконец выдохся мужичок,— подумал Чурин, удовлетворяясь тем, что с выспавшимся человеком приятнее и полезнее иметь дело. Ехать было недалеко, до полуночи поезд прибудет в Луцк, откуда Скоба просил отправить его на хутор к сестре, там у него скрыт подготовленный план схронов в Торчинском районе. Уже одно это заставило Чурина поторопиться в обратный путь. И еще радовала фраза, высказанная Лукой на полевой дороге, когда подходили к железнодорожной станции: «Ездили мы с тобой вместе, а в другом мире побывал я один. И ты молодец, Анатолий Яковлевич: без оглядки говорил, понятно».

Анатолию Яковлевичу не спалось. Сидя напротив дремавшей дородной женщины и двух девчушек, он невольно думал о том, как все-таки до обидного изломанной может стать жизнь человека, отравленного гнилой идеологией. Жить бы Луке первым парнем на деревне — все при нем, достигать бы своих вершин и шагать по жизни с песней во весь голос, без нацепленных усов.

Пробудился Скоба, когда уже подъезжали к Луцку. Пощупав усы и убедившись, что «сидят» они нормально, тяжело спрыгнул, нечаянно задев дремавшую женщину.

— Да куда же ты на голову, чтоб тебе пусто было,— запричитала пассажирка, сторонясь к стене.

Ожидая ответного взрыва, Чурин готов был сдержать Луку. Но Скоба поразил его внезапной неясностью:

— Не сердись, будь ласка, голуба милая, сорвался, шею чуть не свернул,— дозволенно гладил женщину по плечу Лука, успев подмигнуть Чурину, дескать, не волнуйся, рукоприкладства не будет.

Киричук никак не ожидал к исходу суток телефонного звонка от Чурина. Да еще из Луцка. Но тревога тут же улеглась, когда узнал, что съездил Анатолий Яковлевич нормально, задерживаться необходимости не возникло, потому и вернулись. А теперь появилась нужда срочно повидаться с Василием Васильевичем. Угар просит отвезти его на хутор к сестре за важным документом для чекистов.

Киричук ответил:

— Ждите при въезде на вокзальную площадь рядом с газетным киоском, сейчас буду.

Он приехал через несколько минут — до вокзала от управления рукой подать. Шофер живо развернулся и погнал машину по свободной дороге на выезд из города, через Забороль на запад в сторону Торчина. Неподалеку там и хутор Пеньки. Ночь стояла темная, ветреная, пахло грозой.

— Что-то Лука Матвеевич с постным видом воротился,— вызвал на разговор Киричук, обернувшись с переднего сиденья.

— Еще немного, одни бы усы от меня там остались,— отшутился Угар. И ответил по делу: — Нормально съездили.

— При чем тут усы?

— Да хотелось в ресторан, но его в Городке не оказалось,— пришел на выручку Анатолий Яковлевич.— Но зато повеселились. Лука Матвеевич даже спел с хором и был приглашен в самодеятельность. На малости не сошлись. Наш солист даром петь не захотел.— Чурин рукой остановил пытавшегося что-то сказать Скобу и от души добавил: — Отличный у него голос.

— Приятно слышать,— понравилась новость Киричуку.— Хорошее настроение — надежное подтверждение уверенности. Но ответьте. Лука Матвеевич...

— Спрашивайте.

— Анатолий Яковлевич доложил мне, что вы приготовили и хотите передать нам схему ваших схронов.

— Точно так,— подтвердил Угар.

— Но мы же от вас ничего не требовали.

— Требовать вы не могли да и еще, наверное, не можете. Но зачем тянуть резину. А у меня, может, время не терпит. Завтра крайний срок возможной встречи с Зубром, иначе они могут повязать меня. Вы еще не верите мне, а надрайонный, может, уже совсем без доверия относится.

— Мы думали о вашей встрече с Зубром. Желательно, чтобы она состоялась.

— Пытать вдруг начнет, прирежет, как своего эсбиста Сову.

— Исключим такую возможность, дадим вам под видом охраны оперативного работника с падежными людьми.

Угар с отчаянием перебил:

— Так сколько ни давайте, говорить-то мы будем один на один. И не там, где явка обозначена, а куда отведут. Пикнуть не успеешь.

— Что предлагайте?

— Советуюсь вот. Арестовать хотите Зубра сразу?

— Тут ваше мнение нужно знать,— не стал выкладывать чекистского решения не трогать надрайонного проводника Киричук.— Беседа с вами для Зубра может быть вполне удовлетворяющей. Нам известно, что у него недавно состоялась встреча с Хмурым. Надо думать, появились новые установки. Для нас они представляют интерес.

— Тогда, выходит, необходимо топать на встречу. Так я понимаю,— задумчиво растянул слова Лука Матвеевич.— Брать Зубра вам нельзя, поставите под удар меня. Или, может, на пару нас в собачник?

— В какой еще собачник? — нахмурился Киричук.

— В ящик с решеткой.

Подполковник недовольно покачал головой:

— Вы ведь и сами сомневаетесь в том, о чем говорите.

— Говорю с вами — вам верю, а потом башка додумывает,— повертел пятерней возле головы Угар.— Так что же с Зубром?

— Сами же сказали, что брать его нельзя. Ограничимся для начала информацией, которую получите у него вы.

— Так вернее,— удовлетворился Угар и поразмышлял вслух: — С новыми людьми идти можно по двум соображениям: моя охрана чекистами перебита — факт доподлинно известный, к тому же нет прилипалы эсбиста Совы — этот мог раскусить подставку.

— Верно судите, Лука Матвеевич,— поддержал Киричук и ошарашил Угара неожиданным: — Но вы уж при нас-то не сваливайте на чекистов того, к чему они не имеют отношения.

— Как не имеют? — подался всей грудью вперед Угар.

— Это вам лучше знать, Лука Матвеевич,— с упреком произнес Киричук. Не говорить же районному проводнику, почему он на колокольне не убил своего верного связного Скворца, которого зовут Степан Панок. С другой стороны, оуновец должен почувствовать, что чекистам доступно знать побольше того, что видит он сам.

— Так стреляли же по нас вовсю,— неуверенно откликнулся Угар, выдав па лице поразившую его догадку.

Василий Васильевич заполнил возникшую паузу таинственной улыбкой.

— Да, Лука Матвеевич, мы оба знаем, что произошло на колокольне, и давайте, как говорится, замнем для ясности.

— Нет, Василий Васильевич, вы знаете о чем-то большем,— все понял Угар.

Киричук дал ему подумать, сказав Чурину:

— Интереснейшую литературу вы мне дали, Анатолий Яковлевич.

— Да, на Волыни известны любопытные факты безуспешной борьбы униатской церкви с православной.

— Через церковь пытались влиять на умы людей, ориентируя паству приглядом на Запад,— подметил Киричук, не без умысла заведя этот разговор при Угаре.

Тот не выдержал:

— Батюшки! Вера! Церковная служба-то зачем вам? — удивленно воскликнул он.

— А как же, Лука Матвеевич? Униатская церковь — повивальная бабка украинского национализма, нельзя нам ее не знать. Униатские священники в бандитских формированиях усердно одурачивали украинцев, призывали до последнего драться с Красной Армией.

— Было и сплыло,— отмахнулся Угар.— Теперь мы вроде как без церковной веры остались. Недавно Львовский собор униатского духовенства ликвидировал Брестскую церковную унию. В Канаду перебрались униатские верхи.

— И у них очень сильно душа болит об украинском народе, так вы думаете? — спросил Киричук.

— Нечего мне о них думать, они в верхах, у них свое.

— Что у них там своего без народа? Живут награбленным у него. Немецким фашистам откадили и прямым ходом перешли в холуи к новым хозяевам. Из кожи лезут, только бы сбить людей с толку, извратить политику нашей партии и государства.

Угар хмыкнул и возбужденно выпалил:

— Да пропади они, у меня другим голова забита. Все ищут союзников, я тоже вот нашел. Мне выгодно, и вам приспичило.

— Насчет «приспичило» нас в союзники не причисляйте,— решительно внес поправку Киричук.— И американцев с их западной свитой напрасно ОУН почитает союзниками.

— Не-ет, тут надежно,— не думая, сжал кулак Угар, вызвав немедленную реакцию Чурина.

— Ты, Лука Матвеевич, считаешь надежным союз хозяина с холуем? — припомнил он ему недавнее возражение и добавил для убедительности: — Он напоминает ваш лопнувший союз с абвером. С ним вы в свое время тоже легко нашли общий язык.

Киричук продолжил:

— Теперь, наверное, и сами понимаете, что партнерство ОУН с фашизмом оказалось союзом крысы с удавом. Так чему же научило ОУН недавнее прошлое?

— Ничему! — вставил Чурин.

— Посудите сами: мы, Советская власть, радеем за сплочение украинского народа и его созидание под мирным небом, а ваши новые англо-американские союзнички вовлекают вас в свои бредовые планы возможной войны. Тут уж не до забот о народе. Так ведь?

— Да, похоже,— задумчиво кивнул головой Угар.

Машина стала возле мостков через ручей у заросшего камышом берега. Дальше на хутор предстояло идти пешком.

— Минуточку,— предупредил подполковник и удалился в сторону мостков.

Чурин сразу догадался, что Киричук предусмотрел все необходимое для безопасности и сейчас пошел проверить, как обстоит дело.

Василий Васильевич возвратился с майором Тарасовым, — Мы готовы, Лука Матвеевич.

— К сестре в хату пойдем вместе,— предложил Угар.— Надо вас с ней познакомить. Не бойтесь, женщина она надежная.

— С Матреной Матвеевной я знаком,— охотно сообщил Киричук.

— Так это вы тогда были...

— Да, я. Но ведь сестра ваша в доме не одна, с ней дочь и зять.

— Нет их, куда-то уехали.

— Мужа сестры, который служил в Красной Армии и погиб в войну, вы знали?

— Да, был знаком.

— Ну пошли,— окончательно решился Киричук, приказал Тарасову: — Машина пусть стоит здесь, за час управимся. Остальное, как договорились.

Трое перешли мостки и скрылись в темноте. Следом за ними обеспечивать охрану чекистов двинулись еще пятеро. Два домика маячили впереди на фоне звездного неба. У крайнего справа тявкнула собака и замолчала. В окне зажегся свет. Брякнула щеколда.

Из письма Василия Васильевича Киричука автору сорок лет спустя: «Когда мы втроем вошли в освещенную керосиновой лампой прихожку и Чурин с обнаженным пистолетом отправился осматривать комнаты, произошел конфузный эпизод: я вдруг оказался в объятиях полной, солидных лет женщины. Она рывком чуть было не свалила меня с ног и заорала брату, хотя он стоял рядом: «Тикай, Лука! Чекисты! Рятуйся!»

Не помню, сам ли я вырвался из сильных рук, Угар ли мне помог — он оттащил сестру, ругаясь: «Не ори! Свои они». Не известно, чем бы могло кончиться ее нападение, потому как рука с пистолетом у меня была в кармане пиджака. Да и Чурин тут выскочил из соседней комнаты. А когда Угар все растолковал сестре своей Моте, та бросилась мне в ноги и давай причитать: «Ой, дорогой ты мой, ненаглядный гость, в переднем углу тебе место. Не ругай ты меня, что я не раскрылась тебе в прошлый раз, соврала, будто ничего не знаю о Луке. Да разве ж я враг своему брату, вон он, соколик, какой у меня...»

Угар вручил мне сшитые блокнотиком листы, в которых было описание расположения схронов и двух банд с указанием тэрена каждой из них. Меня особо интересовал главарь банды Кушак, выскользнувший из поля нашего зрения. Пока что он себя ничем не проявлял после облавы под Сосницей».

— Разыскать Кушака трудно,— без энтузиазма ответил па вопрос подполковника Угар.— Надо ждать, пока он сам даст знать о себе. Вы быстрее об этом проведаете.

Чурин вмешался:

— То, что мы узнаем, Лука Матвеевич, пусть тебя не тревожит. Но сам постарайся срочно разыскать Кушака.

— А в следующий раз сообщите, что удалось выяснить,— подхватил Киричук.— Готовьтесь на завтра к встрече с Зубром. Через три дня ждем вас здесь. Не сможете — приходите на четвертый, на пятый.

— Запасная явка у Ганны,— предусмотрительно предложил Угар.

— У Кули? — уточнил Василий Васильевич.— Давайте пароль. Прок придет, поставьте в известность Ганну.

— Тот самый, которого мне в подмогу метили для встречи с Зубром,— вспомнил Угар.

— И в эсбисты,— шутливо подсказал Чурин.

— Почему бы и нет? Вы пришлите его ко мне, потолкую, прикину,— захотел, видать, надежной защиты Угар.— Пароль пусть будет для нас с ним и для Ганны один: «Я из Городка». Отзыв: «Из какого городка?» Ответ: «Из-под Ровно». Вечером с темнотой жду. Если придет не один, остальные пусть в стогу подождут.

— Договорились, Лука Матвеевич,— Киричук подошел вплотную к Угару и добавил: — Я выделяю вам оперативного работника с преогромным риском. Человек он толковый, смелый, как говорится, не подведет и не промахнется. Мы не думаем, чтобы ваша судьба была решена у Зубра. Ему не до вас, как нам известно. А там уж смотрите, везение может быть у каждого, это не криминал. А мы постараемся, чтобы Зубру стало известно о нашем нетерпении поскорее покончить с Кушаком, с Гномом, с Угаром. Так что, Лука Матвеевич, все должно быть хорошо.

— Дай бог! — облегченно ответил тот, перекрестившись. Потом с неподдельной искренностью спросил: — Какому же я теперь богу-то молюсь?