Конец "черной тропы"

ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1

Июль пришел жаркий и сухой. Не прикрытая ни облачком земля изнывала от зноя, наводя уныние на людей. Удручали хлебные поля, ощетинившиеся тощими колосьями.

С наступлением вечерней прохлады Киричук решил пройтись по городу, хоть немного отвлечься от дум и о предстоящей операции против зверствующих банд Кушака и Гнома, и о новой, назначенной на завтра в ночь ветрече с Угаром, и о соседке по улице Варваре, проявившей к нему особый интерес.

Отдав распоряжение освободить на несколько часов всех сотрудников, занятых в операции, Василий Васильевич позвал с собой капитана Чурина и вышел с ним из управления.

— Вы давно последний раз бродили по городу? — спросил Киричук.

Чурин улыбнулся и промолчал.

— Что, даже не помните?

— У меня, когда бывает время, одно влечение: иду рыбачить на Стырь. Жена поначалу обижалась, а потом как-то отправилась со мной. Вышивала, поглядывала, как я рыбачу, и разок сама взяла удочку, поймала рыбешку. Теперь вместе рыбачим.

— А моей жене на рыбалке не приходилось бывать. Да и мне тоже,— махнул рукой Киричук.

— Вы еще не перевезли семью, Василий Васильевич? Что так?

— К сентябрю дети приедут, к началу нового учебного года. А жене перевод еще не дали... Вы давно в Луцке, Анатолий Яковлевич?

— Два года.

— Много узнали о нем?

— Тут все на виду,— оглядел Чурин площадь.— Городок небольшой, до войны в нем жило тридцать тысяч человек.

— Меня интересуют достопримечательности города, его прошлое. Луцкий замок, например. Пошли туда, посмотрим, с весны порываюсь.

— В замке я побывал, как только приехал в Луцк, В нем одном весь дух древности,— произнес Анатолий Яковлевич, уводя подполковника по крутой тропе к Въездной башне.— Замок до шестнадцатого века строили, перестраивали. К восемнадцатому он уже был сильно разрушен временем, к тому же сгорел княжеский дворец,— все больше поддавался желанию поделиться своей осведомленностью Чурин. Он считал для себя обязательным глубоко знать прошлое тех мест, где в данный момент жил и работал.

— Я дам вам, Василий Васильевич, свои конспекты и несколько брошюр по истории, географии Волыни,— предложил капитан.— Для работы с Угаром -вам ведь необходимо серьезно подготовиться.

— Дайте, конечно, и конспекты, и литературу,— попросил Киричук. А про себя подумал: «Вот кто поедет с Угаром в Городок, Чурин! Он сможет убедить его в оуновской обреченности».

— Если Угар придет, заниматься им будете вы,— сказал как о давно решенном.

— Почему «если придет»?! Вы не уверены?

— Пожалуй, можно без «если». Завтра в полночь на встречу отправимся вместе. Не упускайте возможности в разговоре все разъяснять ему, разубеждать. Это должно быть чуть ли не главной целью встречи, особенно когда останетесь с ним один на один и отправитесь в Городок.

— Ясно. Сколько лет Угар прожил в Канаде? — вспомнил важную деталь Чурин.

— Около семи. Учтите существенную деталь. Сейчас ему тридцать четыре года. Выходит, родился в тринадцатом. Вернулся из-за границы перед войной, когда ему было двадцать шесть. А в Канаду, значит, уехал девятнадцатилетним. Сумбур у него в голове. Побудьте с ним всюду, где захочет, объясните все, чем заинтересуется.

— Я понял, Василий Васильевич. А что после разговора? Какую гарантию с него возьмем? Что предложим?

— Пусть поможет взять своего эсбиста Шмеля, пока тот чего-нибудь с Тарасовым не сделал. Очень уж опасные предупреждения ему подкладывает.

— Стоящее задание. Но я бы к нему еще добавил требование представить план расположения постоев банд в районе, сведения о количественном составе.

Киричук обернулся к Чурину и мягко подытожил:

— Вот этим я и хотел закончить, догадливый Анатолий Яковлевич.

Словно током поразило Марию Сорочинскую, когда увидела идущих ей навстречу Киричука и Чурина. Первым заметила Стройного — не зря дала ему такое прозвище: подполковник шел, расправив грудь и слегка подав плечи назад, Благой оказался не таким уж полным и благодушным на вид, каким она запомнила его на базаре. Он был хорошо сложен, со смышленым строгим лицом, и, по всему видать, человек напористый, решительный.

Мария и сама не могла понять, почему вдруг рванулась вперед, опустила глаза, кокетливой походкой прошла мимо.

Потом долго, пока не вошла во двор хворого Сороки, обнаружив его, к удивлению, за ремонтом крыши, не могла успокоиться, перебирая в памяти и как взглянул на нее Стройный, и не заметил ли чего подозрительного в ее поведении.

— А ну слазь, притвора шелудивая, думала, в самом деле скопытился, хворает,— прикрикнула на Сороку, мужниного брата Петра, назначенного Зубром для жесткой конспирации Артистки единственным ее связным по всем поручениям. Ведь с ним Мария может встретиться по-родственному сколько угодно. Артистку уводили, отрывали от соприкосновения с теми, кто снабжал информацией и поставлял разведданные Хмурому.

— Чего шумишь? — появился в хате Петро, положил на лавку молоток с гвоздями.— Не на карачках, как видишь. А с утра лежал, бок ноет, как бы снова в больницу не залезть.

— На крышу как петух забрался, мог бы и к нам прийти. Не заставляй просить тебе замену.

— Ума хватит,— распрямился ссутулившийся связной.

— Давай, живо передай Зубру по срочной важную весть. На словах передай: «Из управления безпеки разом ушли по домам двенадцать оперативников, в том числе Стройный. Предполагаю надо ожидать где-то облаву. Артистка».

— Сейчас идти? — спросил Петро.

— Ты все запомнил?

— Ага.

— Повтори!

Сорока повторил коряво, но смысл передал верно.

— Где же ты успела раздобыть такие сведения? — спросил, прищурив глаза, связной.— Тебе же запретили всякие встречи. Я доложу кому надо.

— А ну немедленно неси весть! — вспыхнула Артистка, не имея ни права, ни желания рассказать о том, что былые ее связи действуют надежно, информация поступает через тайник и даже во время встреч на улице.

Возвращаясь через площадь в управление, Киричук заметил неподалеку два запыленных синеватых автобуса и возле них собравшихся с чемоданами и котомками девчат. Парень по бумажке выкрикивал фамилии, называл район области и указывал на автобус, в который следовало садиться.

Василий Васильевич заметил среди присутствующих инструктора Торчинского райкома партии Беловусько. Тот узнал подполковника, вышел навстречу.

— Что у вас тут за хоровод, Федор Ильич? — поинтересовался Киричук.

— В педучилище на распределение приезжал. Я теперь кадрами интеллигенции в районе занимаюсь — духовная работа нынче на селе тоже хлеб насущный. И как вы запомнили мое имя-отчество? Всего-то раз виделись.

— Очень даже просто. У вас левая рука зажила? — не забыл о ранении Киричук.

— Давно уж.

— Ну а имя — ничего удивительного, в молодости, у меня друг-чекист был Федор Ильич, которого на самом деле звали Фарук Исмаилович, в Средней Азии мы работали.

— А я ваше не запомнил, извините.

— Василий Васильевич. Так как там поживает в Баеве председатель колхоза Бубла?

— Здравствует Захар Иванович. У него «ястребки» с песней по селу ходят. Колхоз крепко сколотил. На днях пару комбайнов получил. Вот туда в школу двух учительниц повезу.

— Приятно слышать. Очень важный участок, Федор Ильич, вам поручен. Я бы сказал, наиважнейший в этих краях на сегодня. Кадры учителей — это наши маяки, не Случайно против них особенно злобствуют бандиты.

Киричук направился к стоявшей неподалеку учительнице из села Сосница Полине Алоевой, с которой познакомился лишь вчера, возвращаясь с майором Тарасовым из села Мервы соседнего Берестечковского района после рсмотра южного крыла завтрашней облавы. Говорливая молодая женщина поразила бывалого чекиста удивительной смелостью.

Уже не раз бандиты письменно, а недавно и устно предупреждали учительницу, требуя исчезнуть из села, пока не поздно. Но она не только не оставила школу, где работала и жила, но еще и взяла под свое начало клуб, организовала самодеятельность. Женщина понять не могла, почему лютуют бандиты против самодеятельности. Этот вопрос она и задала тогда приехавшему в Сосницу подполковнику Киричуку.

— Все очень просто: где свет горит, оживление, да еще и песни, там жизнь, к ней тянутся люди. А бандитов больше устраивает темнота в селах, когда люди разобщены, сидят за семью замками. Так на них легче влиять. Человек взаперти послушнее. А ты не даешь им быть покладистыми.

— Не даю, Василий Васильевич. Народ здесь трудолюбивый, понятливый. Он должен бодрость, улыбку видеть на наших лицах постоянно, а не боязнь. Иначе зачем мы здесь.

Василию Васильевичу понравилась такая решительность учительницы. Но все же предостеречь ее он счел своим долгом.

Алоева встретила Василия Васильевича как давнего знакомого.

— Вырвалась на денек. А вас я вспоминала.

— Вы-то не за назначением тут?

— За ним самым. Я же пока одна в школе в Соснице. Вот решила приехать сама за молодым педагогом,— кивнула она на полненькую румянощекую дивчину.— Теперь полегче и повеселей будет. К сентябрю еще двоих обещали прислать. Так что работа закипит.

— У вас прямо-таки в крови наступательный пыл.

— А мы, педагоги, не имеем права на постный вид. Ребятишек воспитывает доброе сердце, улыбка, оптимизм — основа человеческой уверенности.— У нее озорно сверкнули глаза, и она громко, чтобы слышали собравшиеся, выкрикнула: — Унылость не для нас! Унылость — враг! Теперь уже Киричук взял Полину за локоть и тихо, только для нее, сказал:

— Хороший, добрый вы человек, Поля. Только послушайте все-таки меня, будьте осторожней, осмотрительней. Это нам положено рисковать и по убеждению, и по долгу службы, а вам — нет, у вас другая задача.

— Спасибо, Василий Васильевич, я и сама поняла, что перебарщиваю. Да ведь оживление на селе чувствую от своей работы. Со мной кланяться люди стали уважительней. Чуть что, идут с вопросом, просят растолковать. В библиотеке стали брать больше книг.

— Это, конечно, приятно. Ну, счастливо вам,— подал руку подполковник.— Буду в ваших краях, загляну.