Конец "черной тропы"

14

Трое суток никто не тревожил Антона Тимофеевича Сухаря, если не считать приглашения хозяйки на завтрак, обед и ужин. Влада Львовна была женщиной сдержанной, в расспросы и вообще в разговор без надобности не вступала. Па ее лице не появилось ни приветливости, ни безразличия, как-будто она тут была не хозяйкой, а горничной, присутствие которой гость постоянно чувствовал. Чувствовал он и то, что к таким постояльцам тут привыкли, знали, что они — оуновцы из руководства, иначе бы муж Влады Львовны не сутулился при встрече, здороваясь. Сухарь даже не знал, как зовут этого шустрого, легкого на ногу седого мужчину. И если бы не уважительно мягкое его обращение к жене «Владочка», можно было подумать, что приставлен он к хозяйке курьером. Она же его никак не называла, во всяком случае услышать его имя Антону Тимофеевичу не довелось.

Еще в доме появлялась хозяйская дочь, как и мать, рослая, дородная, с внимательными выразительными глазами, голос ее Сухарь слышал по утрам, когда та куда-то уходила, и вечером, по ее возвращении.

Просторная комната Антона Тимофеевича находилась на втором этаже. Дом был старинный, под железной кровлей. Под коньком крутобокой крыши возвышался флюгер с хищным гордым орлом, да еще выделялась веранда — новая пристройка над парадным входом. По ней-то и ориентировался в первый день Сухарь, выйдя осмотреть поселок и округу.

К его удивлению, это оказалась знакомая ему станция Жвирка на Львовщине, с поселком между железной дорогой и Бугом, в десяти с небольшим километрах от Волыни. В самой Жвирке Сухарю бывать не приходилось, только проезжал мимо поездом в канун войны — тут неподалеку он трижды переходил польскую границу, когда ОУН посылала его в разведывательную школу абвера под Грубешовом. В последний раз — вместе со своим наставником по курсу Дербашем, когда они еле оторвались от пограничников.

На восточной окраине Жвирки Сухарю очень захотелось выйти к берегу Буга, искупаться, часок понежиться на солнце, тем более Павло Буча сам порекомендовал ему оглядеться в поселке, сочтя, что документы у него в порядке, а возможный розыск по случаю стычки с «ястребком» сюда едва ли дошел, раз уж все обошлось при их задержании чекистами на Волыни. Но он не дошел до берега, увидя впереди шумную веселую компанию с гармошкой, живо повернул обратно, заметив вдруг метнувшуюся за угол штакетника нескладную фигуру, признав по сивой гриве мужа хозяйки.

Ему вдруг пришло в голову посмеяться над «наблюдателем», потому он быстрым шагом миновал дорогу, свернул в узкий проход между штакетными заборами, обогнул дом и вернулся на прежнюю улицу. Не задерживаясь, с деловым видом обошел соседний дом с огромным садом и присел на груду бревен у забора, загадав: «Если появится топающий за мной «присмотрщик», скажу ему: давай теперь я за тобой побегаю, устал, поди». Но тот не появился — отстал, рыскает где-то, и Антон Тимофеевич со скучным видом направился «домой».

Подыматься к себе медлил — надоело одному на верхотуре, присел на крыльцо, стал разглядывать редких прохожих и размышлять о них. Повод для этого дал босоногий подросток, прошествовавший мимо с озабоченным видом, неся в обеих руках полбуханки хлеба с довеском. Худое изможденное лицо мальчишки и бережно зажатый в руках хлеб с целехоньким довеском вызвали жалость в душе Антона Тимофеевича, а вместе и уважительное расположение к мальцу, потому как кто хлебу цену знает, говорил дед Сухаря, тот чужого не замает.

Энергично ступая, прошла в яловых сапогах и в армейской, низкой, до колен, юбочке серьезная дивчина, бросившая приветливый взгляд на Антона, и он ей улыбнулся легонько, подумав: «За своего брата, демобилизованного, приняла. Конечно, не за бандита...»

И тут ему вспомнились слова Павла Бучи, сказанные им перед уходом из этого дома: «Подобрее лицом-то будь, не бычься, а то рожа у тебя хоть и не зверская, но больно угрюмая. Демобилизованным глядись, у Влады Львовны на квартиру, мол, временно встал, работу себе подыскиваешь. Не понравится тут, дальше поедешь, может, в свой Самбор, в который пока охоты нет. Понял? Ну, бывай, здравствуй!»

На третью ночь возвратился в Жвирку Павло Буча. Пока тот подымался по деревянным ступеням наверх, Сухарь узнал его по тяжелым, но быстрым шагам.

— Не спишь, друже Цыган? — проскользнул он в дверь и, внимательно оглядев своего подопечного, понятливо заключил: — Знаю, заждался. Кто же тебя теперь лучше знает, чем я.

В хорошем настроении вернулся Буча. И когда Сухарь ответил ему сухо: — Нынче сам себя перестаешь узнавать иногда,— тот засмеялся от души:

— Вот, вот, и друже Комар мне о том же, когда я напомнил ему и расшифровал твое «дал деру». Вспомнил, понимаешь, сразу свое давнее псевдо Дардер.

— Вспомнил?!—удовлетворенно вырвалось у Сухаря, но он сразу сбавил приподнятый тон, спросил: — Меня-то самого припомнил?

— Это тебе друже Комар сейчас сам скажет,— поплотнее задвинул штору на окне Буча и добавил: — Ты в форме, глядишься. А то, думал, заспанным увижу, помятым.

«Вспомнил меня Дербаш, по всему видать, поверил, а то бы разве пошел сюда,— подумал Сухарь.— Если в самом деле придет, как это понимать? Меня вроде должны были бы с предосторожностью к нему вести. Или это у них проверенный прием, безопасность тут отработана?»

— Что это ты обидел Пал Палыча? — неожиданно спросил Буча.— Говорит, бегаешь ты, не угонишься.

— Ах, этот. Его Пал Палычем величают? — догадался, о ком идет речь, Сухарь и предупредил: — В следующий раз я его где-нибудь к собачьей будке подведу и кобеля спущу, он у меня за своим тылом будет больше смотреть.

— Ну это ты брось, пусть работает, он и за мной ходит, а то чутье, навык потеряет,— защитил «наблюдальщика» Буча и направился к двери, говоря: — Порядок! Ты встреть как положено.

Традиционного приветствия, однако, как-то не получилось. Быстрый, суетливый Дербаш одним махом поднялся наверх в комнату к Сухарю и оказался перед ним, смотря узнающими глазами.

— Ты?! — выпалил он.— В сам деле ты, друже Цыган, живой!

— Ну так и сам цел, вижу, друже Дардер, выходит, живучие мы с тобой.

— Живучи, Антон,— присел к столу Дербаш и указал рукой на стул рядом — Садись, ты вроде еще выше ростом стал. И забудь мое старое псевдо, зови друже Комар.

— Само собой,— поддакнул Сухарь, глядя на низкорослого. с крутыми, как у дохлого окуня, челюстями своего первого абверовского учителя из оуновцев. «Комар ты и есть,— подумал,— хоботок бы у тебя кровожадный вырвать...» И льстиво добавил: — Тебе тоже вроде как ничего не сделалось.

— Не надо, не бабы,— оборвал Дербаш.— У меня уже полбашки седой и по лицу судорога. Да и ты как обклеванный петух по осени: одно перо в хвосте и гребешок на боку.

— Прямо уж так уныло,— не согласился Сухарь и поинтересовался: — Зачем такое псевдо выбрано — Комар?

— О Комаре, друже Цыган, я тебе потом расскажу,— неспешно провел по угловатой челюсти референт СБ центрального «провода» и вдруг в упор спросил: — Помнится, тебя вместе с Охрименко выбрасывали с самолета, больше о нем ничего не слышал. Боевой, отчаянный был. Помнишь?

— Я с ним, друже Комар, не высаживался, но принимал его группу и провожал на Полтавщину. Там он натворил делов, слышал, мост взорвал, да не тот, помешал прорыву ударных танков Клейста.

— Погиб потом, а то бы ему,— поостыл после ответа Комар. Откуда ему было знать, что именно Сухарю с группой чекистов довелось уничтожить диверсантов вместе с Охрименко.

— Так как ты по командирскому чину в кадры Красной Армии втесался, что аж в плен угодил к американцам? —_: перепрыгнул на другое Дербаш.

— На переправе — комендатура. Всех, отставших от частей, идущих из госпиталей,— в маршевую роту. Дважды так угодил... А в плен я сдался.

— Кому, американцам? — поспешил с вопросом Дербаш.

— Какие у меня к ним дела могли быть? Немцам, друже Комар, сдался, просил в абвер меня передать, дескать, с ним я работал. Пехотный майор пробормотал что-то и пальцем погрозил. Словом, меня со всеми в эшелон и в Веймар, оттуда на машине к французской границе. Там и сменилась комендатура, была немецкая — стала американская.

— Американцы вербовали? Ты что-то моим людям рассказывал,— напомнил Дербаш сосредоточенно.

— Нет, как на духу, меня не завербовали,— приложил руки к груди Сухарь.— Но подступал ихний капитан.

Дербаш сразу:

— Напрасно ты о них так, большой плюс себе упустил, надо было сговориться, я бы тебя сейчас получше определил. Мы с ними и ладить, и работать должны. Сам понимай, без них на сегодня мы вроде как не всерьез. Разумей! — помолчал, гладя выступающие скулы, и продолжил прерванную нить разговора: — То, что не смог сделать Гитлер, сделают Соединенные Штаты своим новым оружием. Нам теперь за них надо крепко держаться. И ОУН идет на это сотрудничество. А то, что они вербуют наших, в этом резон есть. Нынче всюду только сверяй да перепроверяй.

— Выходит, я зря заершился, почуяв, что американец подбирается ко мне?

— Как — заершился? — захотел уточнить Дербаш.

— Напрямую ему: зря стараетесь, не найдете потом меня, вернусь домой, уйду в лес к своим.

— Понятно,— снисходительно улыбнулся Дербаш и тут же перевел разговор: — А я сразу припомнил тебя, когда мне сказали псевдо Цыган. Но как ты-то на меня вышел?

— Я и не выходил. Когда своих, лесных, встретил, как было не сказать о таком знакомом большом человеке друже Комаре.

Дербаш остановил:

— Что, если бы это оказался не я, а кто-нибудь другой? Да и в низах знать Комара не могут, не дано им.

— Как же кто-то другой, когда я в Германии знал, что Дербаш жив, он — друже Комар. Там, на Западе, больше узнаешь, чем у нас тут. Да и на осведомленность Кушака или Хрисанфа рассчитывал. Доложить-сообщить должны были.

— И доложили,— закругляюще подытожил Дербаш и пооткровенничал: — Пораньше бы встретились, да не мог, в другой стороне находился. А тут, в Жвирке, ближайший надежный постой к моему теперешнему маршруту. Вот и велел тебя привести сюда, к Владе Львовне. Поживешь тут пока, отсюда и в дело уходить будешь.

— Что за дело? — напористо спросил Сухарь.

— Ух ты! Какой был,— вырвалось у Дербаша.— Ради дела, не скрою, тебя вовремя принесло. Уже подыскивал

надежного человека. Проверить мне нужно одного в центральном «проводе», подозреваю, он дает нежелательную информацию группке властолюбцев — впредь так и будем их называть,— которые хотят верховодить в ОУН. Ты понимаешь меня?

— В общем, да.

— Ты же понимал меня с полуслова,— напряглись на лбу Дербаша два тугих бугорка. О чем-то недовольно подумал, сердито шепнул: — Поможешь мне свести его к ногтю, в чине будешь. А ты, если постараешься...

Сухарь поспешил заверить:

— Постараюсь, друже Комар.

— Тогда отдыхай. О задании продолжим разговор утром. Надо все обдумать, увязать. А я страшно устал. Рад был тебя видеть.