Конец "черной тропы"

21

В этот день в управление приехал генерал Поперека.

Пригласив руководящих оперативных работников, начальник управления полковник Исаенко стал докладывать заместителю министра обстановку в области, но тот остановил его.

— О ваших делах я осведомлен. Результаты, прямо скажем, неплохие. Работу вы провели огромную. Очень радует ваш деловой контакт с львовянами. Он вселяет уверенность, что в ближайшее время мы приступим к ликвидации остатков оуновских банд. Важнейшую роль тут должен сыграть выход чекистов на Комара, он даст возможность обнаружить новые объекты, вплоть до главной персоны бандитов, которая может оказаться вовсе и не у львовян, а у вас, на Волыни.

— Если не в Ровно или возле него,— добавил Киричук.

— Возможно, и так,— прошелся по кабинету Поперека.— Мне сейчас захотелось вспомнить о том,— взглянул он на Василия Васильевича,— как однажды здесь в кабинете была задумана операция с вводом чекиста к оуновцам, добротно начатая Сухарем под руководством подполковника Киричука. Выход Антона Тимофеевича на заграничный оуновский центр санкционирован. Я приветствую этот успех. Эсбиста Комара пока решено не трогать, Почему, я уже сказал. Что касается Хмурого, то его сегодня львовяне взяли.

Расставаясь с генералом, Киричук с удовлетворением произнес:

— Очень медленно продвигался капитан Сухарь в стане бандеровцев, но, оказалось, оседал надежно!

— Надежно! — подтвердил Поперека и уточнил: — Кстати, Сухарь уже не капитан, а майор!

22

Воскресный базар в Торчине славился на всю Волынь, На подводах, арбах, верхом, а больше пешком сюда стекались люди не только со всей округи, но и с таких дальних мест, как Горохов и даже Турийск. Издалека везли и вели крупную живность.

Не удивительно, что до обеда в Торчине, особенно вокруг базарной площади, где неподалеку размещался райотдел МГБ во главе с майором Тарасовым, в воскресенье было ни пройти, ни проехать. Потому, наверное, мало кто обратил внимание на шестерых всадников в гражданской одежде, с трудом пробирающихся по обочине дороги вслед за вожаком, уверенно сидящим в седле с подкрылками у колен.

За Домом колхозника дорога стала свободнее, понурые лошаденки нехотя подтянулись, и седоки начали походить на организованную группу. На сравнительно тихой «административной» улице к верховым стали присматриваться с удивлением.

— Подтяни-ись! — протяжно скомандовал вожак, будто за ним шла сотня, и пришпорил каблуками серого, рвущегося на резвый ход коня. Но свободной дороги было немного, да и пора было уже сворачивать за угол дома к подъезду-входу в райотдел МГБ.

Не дожидаясь, пока спешится «войско», вожак вбежал на крыльцо и скрылся за дверью.

— Майор Тарасов! Районный проводник Угар по крещению Лука Скоба явился с боевкой сдаваться в безпеку с повинной.— Он прошел через кабинет к столу и положил па него вынутый из кобуры наган. Добавил серьезно и деловито: — Все, отвоевался, так и доложите Василию Васильевичу,

— А министра уведомить не стоит? — положил папку в сейф и запер его Тарасов.

— Я с ним не знаком,— нашелся тот с ответом, снимая с запястья петельку ремешка от плетки, которую аккуратно положил рядом с пистолетом.

— Ну, здравствуй, Лука, я тебя почти таким и представлял,— подошел к нему майор и насмешливо поправил: — Не отвоевался ты, а отбегался, отстрелялся из-за угла, отпрятался. А с кем мы воевали, сам знаешь. Где твои бандиты?

Скоба прокашлялся — не по нутру пришлось замечание, обходительных Киричука с Чуриным вспомнил, но раздумывать некогда было, ответил:

— Гляньте в окно, у подъезда спешились.

— Чего же глядеть, пошли, заводи их во двор,— указал рукой на дверь Тарасов.

Дежурный раскрыл ворота, и пестрое воинство Угара с неказистыми лошадьми кучно вплыло во двор. Оглядывая неровный строй, на правом фланге которого встал Скоба, майор спросил:

— Добровольно все явились с повинной?

— А как же! — ответили ему разноголосо и, видать, по неслышной команде вожака положили на землю перед собой обрезы, пистолеты, палаши, ножи.

Во двор вышли несколько чекистов: кого это там начальник привечает? Одному из них майор Тарасов приказал переписать вышедших с повинной бандитов, пометить адреса, куда собираются отправиться разоружившиеся.

— Как куда отправимся? — повторил, будто прислушиваясь к своему голосу, Лука.— Вы разве нас не арестуете?

— Пока нет, но разбираться будем с каждым. К жинкам, невестам идите, передохните от трудов неправедных, а завтра утром... Нет, завтра не годится, послезавтра к девяти утра чтоб как один собрались тут же. Если есть такие, кому некуда идти, пусть останутся. Задача ясна?

— Ясна,— задумчиво протянул Скоба.— Все тутошние. Мне тоже есть куда, прибьют только, боюсь.

— Посоветуемся сейчас с Василием Васильевичем. Какие просьбы, пожелания будут?

— Кассу примите, деньги, ценности... Крыса! — позвал Лука.— Сдай доверенный тебе капитал.

— Что за Крыса? Прекратить, Лука Скоба! — повысил голос Тарасов и обратился к парню: — Как зовут тебя?

— Меня? Ваня! Иван Бородуля,

— Так вот, Иван Бородуля, забудь ты гадкую, обидную кличку, произносить ее противно. Фамилия-то какая у тебя ласковая. Деду бы взять тебя да выпороть, потом батьке приняться.

— Нету у него батьки, помер, а кличку ему Хрисанф пришпилил, когда в лес уводил. Любил он псевдо грызунов,— пояснил Лука.

— Забудьте клички, у вас есть фамилии,— громко предложил майор и скомандовал: — По одному заходите в отдел! Оформим документы.

И к Скобе:

— Поедете сейчас со мной в Луцк.

Тот живо кивнул головой.

Слушая не в первый раз наставления Бучи о том, как переходить польскую границу через «окно», с кем там прежде всего встретиться для дальнейшего продвижения, Сухарь и вникал в тонкости советов, и размышлял о нем самом — сорокалетием Павле, о его никчемной, по-бандитски грязной жизни, в которой, наверное, всего-то одна приметная отметина — шрам на залысине, происхождение которого тот скрывал. Но было известно, что его оглушила по голове коромыслом вырвавшаяся из пьяных рук бандита девчонка. Однако «ранение» Буча выставлял напоказ, устроив по нему зачес волос на пробор.

Оставались считанные минуты напарничества Антона Тимофеевича с Бучей. Сейчас он уйдет на вокзал, чтобы отправиться в свой опасный путь. А бандитов вскоре арестуют.

— Ну, какие у тебя, друже Молоток, пожелания, просьбы? Может, забыл что сделать, поручи — так принято напоследок.

— Некому передавать и нечего.

— А дядько-то лесник? В Баеве, помню, родич у тебя.

Сухарь недовольно глянул на Бучу, подошел к нему вплотную.

— Не нянькайся настырно,— сказал ему.— Что надо, я друже Комару сказал. Понял? А дядька-лесник не доживет до моего возвращения, старый он, больной.

— Я как лучше... Бабы-то разве нет?

— Откуда? — естественно удивился Сухарь.— Я сюда сквозь лагеря пришел, оглядеться не дали.

— Ну, бабу себе там найдешь. Мне бы туда. Заместо тебя рассчитывал пойти. Принесло на мою голову... Давай, тебе пора.

Шевчук с Карпенко вышли на платформу, когда поезд остановился и Сухарь с Пал Палычем стали подыматься в вагон. Чуть в стороне они увидели прогуливающегося Павла Бучу. Он дождался, пока в окне появился друже Молоток, вскинувший ему открытую ладонь, что означало: все нормально!

Поезд в Жвирке стоял всего несколько минут. Когда дернулись вагоны, Шевчук с Карпенко приветливо помахали рукой тому, кто их не видел, и нацелили свое внимание на человека в темном полупальто и сапогах, энергично шагавшего по платформе. Дали ему выйти из здания вокзала, позволили пройти еще чуток, благо, тот свернул поближе к чекистской машине, и с двух сторон крепко взяли его под руки.

— Не шуметь, Буча! — тихо, со спокойной властностью произнес Александр Агафонович.— Вы арестованы! В машину!

А вечером, едва стемнело, Шевчук с Карпенко постучались в дом к Владе Львовне. Дверь открыла ее дочь. Уступив дорогу и ни о чем не спрашивая, она крикнула:

— Мама! Пришли!

Карпенко задержался, чтобы запереть в сенях дверь, а Шевчук живо скользнул в просторную комнату на первом этаже и столкнулся лицом к лицу с хозяйкой.

— Что вам угодно? — требовательно вскинула она голову.

— Совсем немного, Влада Львовна. Вам требуется одеться, на дворе стыло, и отправиться с нами. Мы из управления госбезопасности. Вот ордер на ваш арест. И на мужа... Пал Палыча мы подождем, он к вам присоединится потом.

Разорвав в клочья ордер на арест, Влада Львовна бросила обрывки в сторону, потянулась за плащом.

— Это ничего,— не осудил нервозный поступок Шевчук.— Не такое еще бывает.

Поезд шел неровно, с долгими остановками — опаздывал. Пал Палыч нервничал. Сухарь смотрел на него с непониманием, не сразу сообразив: для перехода границы время рассчитывается четко. А им от станции Смолицы, где они выйдут, еще три часа ходу к намеченному пункту — рассвет бы не застал.

— Сидите спокойно,— тихонько сделал замечание Антон Тимофеевич своему сопровождающему и снова уставился в окно, как будто наглядеться не мог на лесистые холмы.

Правда, за окном сейчас текла речка Солокия, неширокая, но шустрая, по берегу которой против течения прямиком попадешь в Польшу. А Сухарю хотелось туда же, куда текла речка — прямиком на восток, в Полтаву, к жене, детям. В школу дочь с сыном пошли, а он до сих пор не знает, как они закончили прошлый учебный год.

Пал Палыч подал голос:

— Поговорите о чем-нибудь, Антон Тимофеевич,— смотрел на него сощурившись, как будто не успел еще разглядеть как следует.— В пехоте говорят, за разговором и путь короче!

— Устал я, чтобы развлекать, Пал Палыч,— выразил нежелание говорить Сухарь. Добавил: — Ложитесь-ка лучше да вздремните.

— Не усну, колеса в голову тюкают. Вам что — ни детей, ни плетей, где сел, там и дома...

Пал Палыч прислонился головой к стене и притих, обидевшись, должно быть, что с ним и поговорить-то брезгует заезжий непонятный, но, видать, важный оуновец.

Антон Тимофеевич снова вспомнил свой дом, который не просто отдалялся от него расстоянием, а больше — приходит час! — вот-вот отгородится чужеродной землей, неизвестно когда и свидеться придется вновь. Перед долгим расставанием ему захотелось положенного всем людям человеческого прощания на дорожку, чтобы как принято исстари, минуту посидеть с близкими. Потому перед глазами Сухаря предстала обиженно опустившая подбородок его степенная Таня: всегда она провожает его с молчаливой тревогой.

Другое дело дочь. Она и сейчас, видит он, заглядывает ему снизу в глаза и без слов спрашивает: «Ты чего, папа? Случилось что-нибудь?» — «Случилось,— отвечает он.— Разве не видишь, уезжаю в другую сторону от вас, не повидавшись».— «Но ты же вернешься. Дело есть дело»,— говорит дочь.

— Нам пора, Антон Тимофеевич,— подхватил Пал Палыч кошелку с провизией. Поторопил: — Стоянка тут короткая.

«Короткая, как точка,— подумалось Сухарю.— Мне длинная-то и ни к чему. Меня дома ждут».

Прошли годы...

И вот эта встреча в Донецке полковника в отставке Киричука с Марией Сорочинской.

— Как я здесь оказалась, спрашиваете? — несколько успокоившись, ответила на незаданный Василием Васильевичем вопрос Сорочинская.— Давно, с той самой поры, как с Миколой наказание отбыли, здесь и поселились. А мы все время помнили о вас.— В глазах немолодой женщины засверкали колючие огоньки времен ее молодости.— Ваша правда оказалась настоящей, а не моя и не Миколина. Спасибо вам за нее...

Вскоре они распрощались. Может быть, чтобы уже не встретиться никогда.

Киричук смотрел вслед удаляющейся женщине, а мысли его уже переключились на соратников, с которыми шел нелегкими и такими прекрасными дорогами жизни. Не стало Михаила Степановича Попереки, работавшего в последнее время начальником управления внутренних дел Донецкого облисполкома. Поселился в здешних местах, в Жданове, Антон Тимофеевич Сухарь. Не забывает старых друзей Анатолий Яковлевич Чурин.

Идет время... Недавно донецкие чекисты отметили и его, Киричука, семидесятилетие. Откликнулись друзья и ученики из далекой Ферганы, Ленинграда, Вильнюса, Москвы, Волыни...

«Мир может быть всегда спокоен,

Имея рыцарей таких...»

Эти слова из адресованного ему в связи с юбилеем приветствия Василий Васильевич отнес, прежде всего, к товарищам, с которыми делил чекистские будни. В первую очередь к ним. Как делал это всегда, с тех самых пор, когда двадцатилетним юношей стал сотрудником органов, обеспечивающих государственную безопасность Отечества.