Конец "черной тропы"

20

Крытая машина с арестованными бандитами задним ходом подошла к широкому и высокому крыльцу баевского клуба. И загудела, туго качнулась невиданная в Баеве людская масса, которой не хватало места в селе, и она словно выплеснулась на возвышающийся с севера холм — оттуда виднее. Сюда стекались сотни людей, и, казалось, вокруг в селах не осталось ни одной живой души. Пробиться к клубу стало невозможно.

Было бы проще, если бы машина подошла вплотную к двери, чтобы без демонстрации провести арестованных внутрь помещения. А тут пришлось на виду у всех сопровождать каждого — Кушака, Хрисанфа, Шуляка и еще двоих бандитов — вверх по широкой лестнице, вызвав возбужденный гул.

— Надо было доставить через запасной, тыльный ход — не сообразили,— сказал Киричук Тарасову, чувствуя, однако, что все будет в порядке.

— Ничего, Василий Васильевич,— бодро тряхнул головой майор.— Для людей увидеть этих иродов, Кушака и Хрисанфа, обезвреженными - памятное событие. Они для того и бросили все, пришли сюда. Некоторые, я знаю, издалека приехали. Им бы поглядеть, людей послушать, свою душу излить. Вон, слышите, что выкрикивают: «К смерти!», «Карать люто убийц!»

Среди собравшихся шли свои пересуды, свои перечисления преступлений бандитов. Киричук сначала понять не мог, о каком бандите Куш без конца упоминают говорящие рядом люди, а потом догадался: о Кушаке ведут речь. Василий Васильевич знал, что главарь банды до исступления любил истязать обреченных, убивая их короткими ударами клинка изощренно, долго, как это было с учительницей Полиной Алоевой в Соснице — последней жертвой садиста.

А гул нарастал, возмущенные выкрики слились в скандируемое: «Смерть!». И вдруг разом все оборвалось. Из динамика на столбе послышался ровный требовательный голос, объявивший о начале суда над бандитами и попросивший соблюдать выдержку и порядок, как бы ни были велики гнев и скорбь.

Свыше двух часов зачитывалось обвинительное заключение. В притихшем переполненном зале, сквозь ровный волевой голос прорывались всхлипывания и стоны. Иногда председательствующий ненадолго останавливал чтение, с пониманием и выдержкой глядя куда-то вверх, будто давая понять, что следует обождать, чтобы человек успокоился, а потом он продолжит, ничего не поделаешь, у него обязанность такая, он исполняет народный и государственный долг.

Подсудимые сидели за барьером так, будто и здесь соблюдали бандитское свое положение: рядом с Кушаком находился Хрисанф, за ним Шуляк, а двое других, помоложе, держались чуть в отрыве, на уголке.

Взлохмаченный Кушак выглядел тупо и обреченно. Он в кровь расчесал себе руки, и казалось, что теперь только это и занимало его больше всего. Совсем иначе вел себя нервно дергавшийся Хрисанф. Он выглядел подвешенным на резинке, без конца прикладывал ладонь к уху, особенно когда улавливал, что речь идет о нем, хмурился и жевал губами, подрагивая изреженной бороденкой. А то вдруг застывал, вслушиваясь, припоминал. Когда же начались показания свидетелей, он встречал вызываемых жадными глазами и даже приподнимался на лавке, стараясь получше рассмотреть. А однажды издал удивленный звук, пораженно смотря на горбатую женщину с посошком в руке, которая быстро передвигалась по проходу зала, стуча металлическим наконечником клюки.

Рассказ старушки был коротким: собирая в лесу ягоды, набрели они с внучкой на бандитский схрон, возле которого сидел Хрисанф с губастым парнем, который стоит за ним, указала она посошком. Парень схватил девчонку, а Хрисанф повалил ее, старуху, начал душить и кричать: «Федька! Кончай, продадут». Очнулась она в овраге под ветками, поняла, что жива, и еле добралась домой. Потом ездила к схрону и к оврагу с милицией, нашла внучку растерзанной.

Вероятно, не скажи Хрисанф проходившей мимо старушке: «Сама сдохнешь, помучься за внучку»,— ничего бы не произошло. Но тут случилось такое, что пришлось прервать судебное заседание.

Услышав гнусные слова, мучимая вновь переживаемым горем, старушка повернулась на голос сутуло сидящего Хрисанфа и, будто в испуге отстраняясь от нечистой силы, ткнула вскинутой клюкой в ненавистное лицо.

Хрисанф подскочил, зажав руками глазницу. И застонал, заныл, крутясь на одном месте. Его сразу увели оказать помощь.

В проходе затеснились люди, поняв, что главное свершилось, а остальное можно узнать и после.

— Чуяло мое сердце, что-то случится,— вырвалось у Тарасова.— Но ничего, о сегодняшнем процессе в Баеве до глухих уголков докатится. Все нормально, Василий Васильевич. Давайте об Угаре думать.

— А он у меня и не выходил из головы,— признался Киричук, вовсе нахмурившись.

Третьи сутки банда Гнома срывалась с места на место в Ступинском лесу. Она избегала каких-либо контактов с населением, возвращаясь под утро к обгорелой вырубке, где главарь банды поджидал возле родника Зубра. Когда он должен появиться, никто не знал. Гном приходил к неуютному месту, как приказано было в присланном «грипсе», и с рассветом исчезал обозленный: ни свободы, ни покоя, ни действия, одна нервотрепка на студеном ветру, и все без толку.

Гнома бесило еще и то, что его банда с каждой неделей таяла, осталось в ней всего пятеро. Да еще Зубр приказал выделить ему двоих охранников. Что же тогда останется ему, Гному? С тремя что за жизнь, уснуть спокойно не сможешь.

Гном прикидывал, кого же выделить Зубру из пятерых, и выходило: отдать придется Сороку с братом. Что-то они шушукаться промеж собой много стали, думают, он, кривой, не замечает. Но и находил оправдание: братьям на пару веселей, чего не побалакать.

На четвертый день, в последнее воскресенье сентябри* Зубр сам встретил Гнома у родника.

— Ты что, как сохатый, продираешься, гремишь ветвями? — рыкнул Зубр, покуривая под дубком.

— Сушняк тут кругом да пепел, в носу почернело,— пробурчал Гном, поглядывая по сторонам, но никого больше не заметил.

— Какие новости у тебя? Где люди?

— По кустам стерегут. Какие дела теперь — пятеро осталось вместе с твоим Сорокой и его братом. Шульга привел, погорели они там, в Луцке.

— Это какой брат, не Микола ли? Муж Артистки? — бросил и затоптал сапогом цигарку Зубр и распорядился: — Зови их сюда.

Внимательно вглядываясь в приближающихся братьев Сорочинских, проводник надеялся услышать обнадеживающую новость об Артистке, которую приперла такая безвыходность, что муженька своего спровадила в лес. Это другое дело, можно сказать, уже полпути до нее самой. А она, Мария, ему как никогда необходима и, главное, сама в руки просится. Когда же услышал от Миколы обласкавшие слух слова: «Иди, говорит жена, к друже Зубру, расскажи обстановку, спроси, что делать дальше, он тебя определит»,— важно почмокал губами, довольный возникшей мыслью: «Устрою, еще как покойно определю, дай только жинку твою приманить сюда». И сказал, вроде как подумавши:

— Коли навис милицейский прицеп, они докопают, уходить ей надо.— Присел, положил на колени планшетку, начал писать записку, говоря Гному: — Доставь срочно бабке Ваське, скажи ей — «молния красавице». Она знает, это ее слова. Пусть в Порфирьевке Артистка спрячется, там видно будет, что дальше делать.

Миколу не интересовало, что замышляет Зубр, какие у него планы насчет Марии. А тот не догадывался, что привело сюда мужа Артистки.

Оставшись одни, Сорока с Миколой молча с пониманием изредка переглядывались, избегая шептаться, только раз легонько кивнули друг другу в знак согласия с тем, что их момент наступает. И, будто выдавая свой замысел, Петро взял топор, начал рубить толстые ветки для костра.

Братьев снова позвал к себе Зубр и объявил:

— С этой минуты беру вас, работящие братцы, себе в охрану. Старайтесь! Готовь, Сорока, завтрак,— швырнул он завернутое в тряпицу сало, которое всегда носил с собой на переходах, и предложил: — Порежь и поджарь на огне, чтобы не капало.

Микола тем временем сходил к неближнему стожку, принес набитый мешок и связку сена, в укромном местечке средь молодых березок и папоротника устроил мягкое ложе и даже снял с себя зеленую солдатскую куртку на вате.

Эту заботу насытившийся Зубр выразил приятным удивлением на лице и восклицанием:

— За это не пропадет за мной! За усердие, внимание, значит. Приживайся давай.

Микола без звука покорно кивнул головой.

— Пусть меньше ходят, треск стоит,— вытянул шею, смотря куда-то, Зубр и распорядился: — Скажи Гному, нечего шастать, пусть тут рядом устраиваются. Одного — наблюдать на дерево. Не будите меня без дела.

Петро с Миколой направились к костерку, возле которого сидел главарь банды, живо и тихонько разговаривая:

— Подождем, пока соберутся кучнее. Как только притихнут, я топором Зубра, а ты из автомата троих. Один на дереве будет торчать, помни,— принял окончательное решение Сорока.

— Ох! — передернул плечами Микола, выказав испуг,— не подымалась еще у него рука на человека.

Выслушав переданное распоряжение Зубра, Гном ничего не ответил. Щурясь от дыма, он палкой разметал костер, обил головешки, а когда поднялся, коротко и властно бросил:

— Затоптать и присыпать!

Сорока с Миколой охотно принялись исполнять приказ, украдкой наблюдая за Гномом. Он позвал своего молоденького охранника, и они, задрав головы, присмотрели высокую пушистую березу для наблюдения. Главарь банды что-то долго объяснял, показывая руками то в одну, то в другую сторону, должно быть, учил, как лучше вести круговое наблюдение. Потом он развел остальных двух бандитов в разные стороны от Зубра, вероятно, организуя возможную оборону. И сам скрылся за кустами.

Сорока вдруг напомнил Миколе:

— Затвор не забудь взвести... Дай-ка автомат,— взял он оружие из рук брата, удостоверился, что рычаг поставлен на автоматическую стрельбу, вернул обратно, приструнил: — Не трясись, помни — не ты их, так они тебя. И бей сначала по Гному. Только как ты сможешь двух в разных концах достать? Того, что на дереве, я успею прикончить, тогда тебе помогу.

— Еще одного после Гнома пришибу, который вскочит на выстрелы-то. А третьего, видать, не поспею, убежит,— поразмыслил Микола.

Сорока прикинул и решил, что брательник прав. Тогда остановился на таком варианте: он начнет с того, что окажется на отшибе, прямо в открытую подойдет, по-свойски заговорит и всадит в спину нож. Однако тут же отказался от сомнительного варианта — вдруг промашка выйдет, закричит, подымет Зубра с Гномом, тогда и самим не уйти, все сразу лопнет. И он вдруг сказал твердо:

— Уйдет так уйдет, главное сделаем. И тикать. Пусть Мария везет своих чекистов показывать нашу работу. Хотя нам и не приказывали их убивать, но, я думаю, мы сделаем нужное дело, и это нам зачтется.

Они перебрались поближе к Зубру и Гному — те лежали метрах в тридцати друг от друга,— посидели, послушали. Зубр с прихлюпом храпел, и Сорока вспомнил о том, как ранней весной ночевал вместе с ним в схроне, а потом заработал от него за свой храп обидное замечание.

Пустая мыслишка у Сороки как возникла, так и оборвалась. Он при этом всего лишь собрался с духом, крепко взял в руку топор, сразу озлобившись, глянул на притихшего Миколу сквозящим взглядом, резко тряхнул головой — пошли! — и поднялся, ринулся к лежащему на спине Зубру.

Микола тоже метнулся к Гному, зябко умостившемуся на телогрейке, готовый дать по нему автоматную очередь, но прежде оглянулся на брата — начинать ли? Понял, что припоздал. Сорока уже сделал свое дело и, пятясь, вдруг оступился, с визгом упал навзничь, задрав ноги. В тот же миг раздалась короткая автоматная очередь.

Зубр замертво лежал на земле, когда Микола разделался с Гномом. Он кинулся было, обо всем забыв, к брату, но лишь заметил, как тот мелькнул между деревьями и исчез.

Глухо стало в лесу после гулкой автоматной стрельбы, будто все вокруг прислушивалось, что же такое произошло на горелой вырубке возле родника. И тут Микола, продвигаясь в сторону сбежавшего брата и озираясь по сторонам, услышал, как сзади затрещала ветка. Он метнулся за дерево, пригляделся и увидел торопливо спускающегося с березы наблюдателя.

Автоматной очередью он свалил его на землю. Больше Микола никого не видел. Не помня себя, бросился бежать. Куда — не знал. Ему хотелось только одного — подальше куда-нибудь, пока хватит сил.

В середине дня майор Тарасов доложил Киричуку по телефону о том, что сообщение явившегося с повинной заявителя Миколы Харитоновича Сорочинского подтвердилось. В Ступинском лесу, куда тот привел чекистов, обнаружены три трупа, в которых опознаны Зубр, Гном и его связной. Петр Сорочинский по кличке Сорока исчез.

Прочес леса в поисках двоих оставшихся в живых бандитов завершен. Оказавшие сопротивление уничтожены.