Конец "черной тропы"

12

Первоавгустовская гроза прошла стороной, едва зацепив Луцк. Свежее рассветное утро встало над городом.

В этот ранний час подполковник Киричук с капитаном Чуриным уже приехал домой и укладывался отдыхать. А за прошедший час их подопечный Угар тоже успел далеко уйти от хаты сестры своей Моти к хуторку возле березовой рощи и уже подходил к желанному его душе дому Ганны Кули, которую он, пожалуй, сейчас хотел видеть больше всего на свете.

А в Смолигове насквозь промок под ливнем лейтенант Проскура, последнюю ночку карауля «гостей» Помирчего у хаты тетки Ядвиги, не пожелав укрыться со своими помощниками в сенях.

Были па ногах и все трое Сорочинских. Мария одиноко сидела за столом в полумраке комнаты с разламывающейся от дум и бессонницы головой. В это время муж ее Микола, непривычный к схрону, тоже сидел, согнувшись на лежаке, в горькой безысходности думая о том, что он больше не увидит ни жену, ни дома.

Промокшим и продрогшим встретил рассветный час Петр Сорочинский, Сорока, удачно добравшийся до света в Боголюбы и не слишком приветливо встреченный дерганно-нервным братом Кушака Игнатом Шульгой. Последний чуть было не повязал Сороку и не допросил с удавкой, не вспомни тот данный ему для такого случая лично Зубром цифровой пароль.

Игнат после проверки сразу с вопросом к Сороке: не слыхал ли чего о Кушаке и Хрисанфе, о родиче Федьке Шуляке — слухи недобрые пошли в Боголюбах. Считал, наверное, что если пришелец из Луцка, то и новости у него должны быть обширные. Но откуда Сороке было знать, что Федька Шуляк спит в эту минуту в камере предварительного заключения, а его родич и покровитель Хрисанф извелся весь от злости в одиночке, не подозревая, что его подручный находится по соседству за стеной.

Пожалуй, спокойнее и уютнее всех чувствовал себя в это рассветное утро Антон Тимофеевич Сухарь, определившийся, наконец, на свой постой и получивший возможность без пригляда за собой выспаться в мягкой постели, отведенной ему, Цыгану, в доме, из окна которого видны просторный поселок и чем-то радующее полотно железной дороги.

Поселок именовался станцией Жвирка.

Допрос Марии Сорочинской должен был начаться в десять утра. Потому Киричук решил, не заходя в управление, прямиком из дома направиться в горотдел милиции.

Василий Васильевич успел после поездки к сестре Угара хорошо выспаться и сейчас бодро шагал к зданию, в котором ему до сегодняшнего дня еще не доводилось бывать.

Увидев идущего навстречу майора Весника, замедлил шаг.

— Куда это мы мимо нашего крыльца? — подал руку Киричук.

— Перекусить иду, со вчерашнего дня дома не был.

— Что случилось?

— Ничего особенного, все обычное. Данные передал для оперативной сводки. А задержался еще из-за дамы, интересующей нас. Вы на ее допрос собрались?

— Да, пятнадцать минут у меня еще,— взглянул на часы Василий Васильевич.

— Действительно, как артистка на фотографии,— многозначительно произнес Весник.— И фамилия у нее знаете какая? Со-ро-чинская!

— Молочница Сорочинская?! — не понял Киричук.— При чем тут Артистка?

— А при том, Василий Васильевич, прошу прощения, что не сразу доложил. Молочница, торговка с базара и Артистка — это одно лицо: Сорочинская Мария Опанасовпа.

— Неужели?! Где фотография?

— У меня в сейфе.

— Идемте в управление. Дайте материалы и фотографию,— распорядился Василий Васильевич, на ходу спросив: — Что там еще по Артистке?

— С вечера до утра из хаты не выходила, утром подоила корову, заперла дом, сарай. Отправила буренку с соседским мальчишкой на выпас, потом сбегала к табачному киоску, задержалась недолго, купила коробку спичек и удалилась. Заглянула в два магазина, в столовую, там шмыгнула на кухню, с кем встречалась, не установлено, и пошла на площадь, села на лавочку возле горотдела милиции. Возникает вопрос...

— Где находится ее муж? — угадал Киричук.

— Не в доме же она его заперла,— отбросил такую возможность Весник и заключил: — Сбежал, вернее всего, вечером. Значит, не рыльце у пего в пушку, а сам он весь в дегте и в перьях вместе с братом.

— Почему же тогда она сама не ушла? — выразил сомнение Киричук у порога управления и сам ответил на него уже в кабинете своего заместителя: — Если эта особа в трех лицах нам представилась, значит, знает, что делает.

Когда же Весник показал подполковнику фотографию Артистки, тот, глянув, воскликнул: «Ба! Я же ее где-то видел...» — и потянулся рукой к телефону.

На другом конце провода находилась следователь горотдела милиции Кравец.

— Доброе утро! Киричук говорит,— представился подполковник, рассматривая фотографию.— Сорочинскую уже пригласили?

— Нет, жду вас,— ответила Кравец.

— Допрашивайте пока без меня, Неплохо бы вручить ей повестку на вызов мужа. Он кап будто отсутствует со вчерашнего дня.

— Хорошо, так и сделаю.

— Вы не арестуете ее сегодня?

— Пока нет таких намерений. Но смотря что покажет допрос.

— Если будет возможность, пусть погуляет денька два. Буду ждать вашего звонка,— положил Киричук телефонную трубку и напустился на Весника: — Не годится так, Иван Николаевич! Никуда не годится: подошла Артистка к табачному киоску, спичек взяла коробок, забежала в столовую, нырнула на кухню. Разве нам это надо? Она вам набегает за день.

— Вы правы,— согласился майор.

— Разберитесь, Иван Николаевич, с документами, уясните, кто есть кто, и поставьте четкую задачу подчиненным.

Газета «Радянська Волинь» опубликовала обращение Степана Панка к рядовым членам ОУН.

Василий Васильевич пригласил к себе в кабинет Чурина и Проскуру, предложил Анатолию Яковлевичу прочитать заметку.

«Я, бывший оуновец Скворец, в последнее время охранник районного проводника Угара,— говорилось в материале,— обращаюсь к рядовым членам ОУН. На протяжении трех лет я находился среди вас на Волыни. За время пребывания в банде вместе с другими оуновцами принес людям много бед.

Наша главная забота — сбор денег у населения и заготовка продуктов. В то время, когда гибнут многие рядовые члены ОУН, бандеровские главари всех рангов преспокойно проживают в хорошо законспирированных постоях и только письменно посылают свои распоряжения с помощью курьеров по низовым звеньям ОУН, ожидая хороших продуктов и денег.

Рядовой бандеровец живет в тяжелых условиях. Одежду и питание он должен добывать с риском для жизни, в то время как главари имеют в распоряжении большую сумму денег, на которые приобретают для себя все необходимое. И даже больше, чем нужно: фотоаппараты, радиоприемники, музыкальные инструменты.

Ради своих корыстных интересов очень сурово обращаются с подчиненными, а в случае опасности ценою их жизни спасают свою шкуру. На моих глазах проводник Угар, будучи настигнут чекистами, ища спасения, убил своего связного и выстрелил мне в голову. Советские врачи спасли меня, чудом оставшегося живым.

Оуновцы! Рвите связь с бандитами, в этом ваше спасение. Это я вам говорю, бывший верный слуга Угара. Верьте мне: все вышедшие с повинной живут свободно».

— Ну и как? — нарушил возникшую паузу Киричук.

— Несколько обобщенно, побольше бы конкретности, остроты, но для Скворца и это хорошо,— рассудительно высказался Чурин.

Проскура добавил:

— Проще и поучительней было бы рассказать о том, ради чего пытался убить его Угар.

— Высказано просто, но откровенно и рассчитано не на вас, а на таких же, как сам Скворец, у которых своих примеров в достатке. Пусть думают,— подвел итог Киричук и посоветовал Проскуре: — Возьмите газету с собой, Павел Гаврилович, дайте прочитать Угару. У вас ведь сегодня встреча с ним.

— Да, с темнотой в доме Кули.

— Когда прочитает откровение «покойного» для него Скворца и начнет расспрашивать о своем бывшем охраннике, вы его успокойте, что Шмель, Скворец, Хрисанф, Ложка, Шпигарь перекочевали к нам.

Чурин проводил Проскуру в машине до села Смолигова, и тот отправился дальше пешком на хутор Три Вербы к хорошо знакомой хате Ганны Кули.

Подойдя к высокому крыльцу, Павел Гаврилович трижды постучал в среднюю перекладину окна и стал ждать у двери. Появился свет: кто-то вышел на кухню с лампой.

— Кто там? — донесся бестревожный голос Кули.

— Свои, открой. Прок явился.

Звякнула щеколда, открылась дверь.

В горнице за столом сидела девчушка лет восьми с тоненькой шейкой и болезненно впалыми глазами, смотревшими вопросительно-настороженно.

— Здравствуй! — поздоровался Проскура, поглядывая на дверь в соседнюю комнату и ожидая появления из нее молодого мужчины, в котором он должен узнать Угара.

Девочка опустила голову, не ответила.

— Ужинать будете? — спросила Ганна.

— Ужинать? переспросил Проскура и произнес пароль, который, казалось, вовсе не был нужен: — Я из Городка!

У Кули приоткрылся маленький ротик, довольная ухмылка слегка коснулась губ.

— Из какого городка?

— Из-под Ровно,— провел рукой по головке девочки Проскура и учтиво заметил: — Почему худенькая такая? Может, помочь чем?

— Иди за мной,— предложила хозяйка и направилась с лампой в соседнюю комнату.

На диване сидел Угар. Проскура сразу узнал его по фотографии и рассказам. Он даже успел подметить, насколько его большие удивленные глаза схожи с глазами девочки. И нос чуть вздернутый, с придавлинкой на кончике...

Они были достаточно осведомлены друг о друге, поэтому знакомство состоялось просто. Но больше была довольна Куля. Еще бы! С ее любимым другом в трудную пору надежный человек, которого они оба знают.

Лука, заметно, очевидно от волнения, заикаясь, сразу предупредил:

— Обращение в тэрене общепринятое: друже Угар, друже Прок. Молчание — у нас лучшее качество, вопросов без дела не задавать, да и по делу не лезть, куда не просят,— говорил он тихо и трудно, поглядывая на прикрытую дверь. Шепнул в лицо: — Остальное все — когда будешь уверен, что мы одни.

— Понял! — кивнул Проскура и, достав из кармана газету, протянул ее Угару.

— Что это?

— Статья здесь твоего Скворца.

Угар обалдело уставился на подпись под опубликованным обращением. Прочитал раз, второй. Потом упавшим голосом произнес:

— Все... Нельзя идти к Зубру. Он меня за них, особенно за Шмеля, исполосует своим ножичком на ремни.

Как же пригодилась Проскуре предусмотрительная мысль Чурина о том, что все несчастья Угара спишутся на недобитого и попавшего в МГБ Скворца.

— Башка варит у тебя, друже Прок,— похвалил чекиста за толковое разъяснение Угар.

— Положись, друже Угар, на мой опыт,— шепнул Проскура.— Зубр должен не только поверить, но и подсказать тебе, как быть после такого предательства Скворца.

Не моргнув, смотрел перед собой Лука. И вдруг положил Павлу Гавриловичу руку на плечо, сказал властно:

— Если твои слова оправдаются, быть тебе моим эсбистом. А пока ты официальный кандидат на эту должность,— встал он с дивана, прошелся по комнате и добавил: — Зубру «грипс» послал, что направляюсь к нему. Пошли ужинать. И в путь, друже Прок.

...За ночь Угар с Проком сделали два привала: До Боголюбов около двадцати километров — путь немалый.

На первом привале Угар спросил своего «кандидата в эсбисты»:

— Друже Прок, как сможешь выкрутиться, если тебя начнет расспрашивать новый эсбист Зубра?

— У него появился новый?

— Не знаю, но должен бы уже быть. Он, к примеру, тебя и спросит, откуда объявился такой.

— Тайный агент, скажу. Шмеля и Угара, лично доверенный функционер, выполнял их особые поручения, на месте не сидел, а родом я из Городка Ровенской области.

— Как начинал, какое твое оуновское прошлое, отвечай, там придумывать некогда будет,— торопил Угар.

— Я не был в боевках, отвечу, мой ранг в ОУН повыше. Мы с батькой постой содержали, накрыли нас энкавэдисты вскоре после войны. Я с друже Воеводой утек...

— Так-так, продолжай. Ты Шмеля называешь Воеводой, не ошибаюсь? — понравилось Угару.

— Его прежнее псевдо было Воевода. Оно не нравилось вам... А меня он окрестил Проком. Сказал: «в прок для меня работать будешь». Мне завлекательно стало. Рассказывал об истории Украины, о Мазепе... Песням оуновским учил.

— Когда с Угаром, спросят, впервые встретился?

— Прошлой осенью, он приезжал со Шмелем и еще каким-то дядькой.

— Верно врешь, в прошлом году мы ездили в Ровенский район по заданию Волкодава, так Зубр тогда назывался.

— Не волнуйся, друже Угар, что касается тебя, то ты знал обо мне. Недавно велел Шмелю привести к тебе. В связных пока я у тебя. А намерений своих в отношении меня ты еще и сам толком не знаешь. Что скажешь, то и верно.

— Врешь и прикидываешься складно, друже Прок. Вас учат, что ли, этому?

— Учат грамоте, а сообразительность жизнь кует.

— Смотри, чтоб этот новый эсбист тебя в жилку не вытянул,— предупредил Угар.— Ты хитрее должен быть.

Ко двору Шульги пробрались огородами, бесшумно проскользнули вдоль притемненной от луны стены сарая и скрылись за неприкрытыми воротами риги. Проскура чувствовал, что Угар здесь все знает на ощупь.

— Будь тут,— боком задел чекиста проводник, отойдя в глубь сарая. И вдруг вернулся, пошуршав, сунул Проскуре в руку сверток и предложил лезть за ним на сеновал.

В свертке были мягкий хлеб, сало, огурцы, помидоры и луковица. Угар живо нарезал хлеб и сало.

— Ешь, друже Прок, чтобы дальше идти смог,— предложил он и, глянув в щель между горбылями, довольный, подметил: — Как часы, вовремя! Уже светает!

На сеновале дышалось легко. Хотелось спать.

Приближающиеся к риге шаги они услышали одновременно. Угар вскинул руку и дал понять Проскуре, чтобы не двигался, а сам лег на спину, прислушиваясь.

Вошедший в ригу прокашлялся, цыкнул на кого-то, и в ответ ему коротким лошадиным отфыркиванием откликнулся Угар. А хозяин уже поднялся по лесенке и хмуро глядел, поглаживая отвислые усы, на незнакомого ему Прока.

— Залазь, Игнат, тут свои,— приподнялся Угар и сразу с упреком: — Что же ты только хлеб да сало положил. Беднеть начал?

— Беднеть не беднеть, но не напасешься, друже Угар. Сейчас все в лучшем виде будет,— присел на лежанку Шульга, украдкой поглядывая на сопровождающего проводника человека.

— Голубцов мне, перчику поострее. Уснуть надо, покарауль,— привычно распорядился Угар.— О связнике к Зубру для меня позаботился?

— Да, но тебя я ждал завтра.

— Предупреди, чтобы сегодня, запаздываю.— Угар умел говорить властно. Спросил: — Какие тут новости?

— Сороку ночью по каналу к Зубру спровадил, неприятности у него.

— Какие? — насторожился Угар.

— Убили кого-то, поймала милиция. Дальше разговор не заводили. Две ночи тут спал,— и вдруг спросил: — Друже Угар, успокой душу, прости мой вопрос. Душа за брата болит, сильно насолил он им, ловят. Скажи, живой Кузьма?

Угар не любил давать ответ без промедления. Сейчас он хотел спать, да и вообще не был расположен к разговору о переусердствовавшем главаре банды Кушаке. К тому же и сам не знал, где тот сейчас находится и жив ли. Сказал уклончиво:

— О деле потом. Принесешь голубцы, поговорим.

Когда Игнат ушел, Угар предупредил Проскуру:

— Не хватало нам тут застать Сороку. Он со своими родичами за вашей управой безпеки приглядывал. Тебя, друже Прок, мог засечь. Вот те номер выходит. Я понял: Сорока в сторону Зубра нацелился. И мы туда. В петлю! Улавливаешь?

— Неприятно,— только и ответил Проскура.

— Ничего себе «неприятно». В петлю, говорю, можем залезть.

— Давай думать.

— Думай или не думай, а столкнуться мы с ним должны,— уже прикинул Угар.— Тем более если узнает о моем появлении, припрется. Краевой поблажничает ему, пароль даже на хату Шульги выдал. Так что воротиться тебе, видать, придется. Все равно на следующем пункте оставят, к Зубру меня одного уведут. Как думаешь?

— Для нас важно, чтобы ты до Зубра дошел. Задачу знаешь. Тут твое решение вес имеет.

— Хорошо, обмозгую. Нам повезло, что Шульга проговорился о Сороке.

— Кто такой Кузьма, о ком тревожится Игнат? Брат, говорит,— задал прибереженный вопрос Проскура.

— Кушак, главарь боевки.

— Игнат — брат Кушака? — удивился Проскура.— Вот мы куда попали!

— А ты думал, куда с Угаром попадешь? — услышал в ответ.— Давай спать, голубцы еще не скоро подадут.

Голубцы Игнат принес в почерневшей закопченной макитре, прикрытой плоской блеклой тарелкой. Вынув из кармана две облезлые, с истертыми краями деревянные ложки, он обтер их рушником и вручил гостям каждому в отдельности. Очевидно, желал угодить.

Не глядя на хозяина, ведь настоящим хозяином сейчас тут был он, районный проводник,— Угар церемонно снял с макитры тарелку, всей грудью блаженно втянул ароматный, сметанно-мясной дух и живо извлек на тарелку белосочный горбатый голубец.

— Ешь, друже Прок,— специально для Шульги сказал Угар и, жуя, увлек разговором: — Был я недавно на свадьбе, еды не ах, тыкаю вилкой в грибы, жду, когда подадут голубцы. Их, бывало, первыми подавали, без них гулянка не начиналась. А тут мне дядька говорит: не торопи голубцы, после них вставать положено, гостям вроде предложения дается закругляться. Все вверх тормашками стало.

Проскура тоже потянулся ложкой к тарелке. Голубцы оказались на редкость вкусными.

— Ух, душу отвел! Долго помнить буду,— доел последний голубец Угар.

Игнат только того и ждал.

— Есть для кого стараться, друже Угар. Мою бы душу малость успокоил: обещал о брате Кузьме новость сказать.

— Я новости в «грипсах» пишу, с собой не ношу. Опасно! Понимаешь? А Кузьма твой ловок, два кольца облавы под Сосницей невидимо развел и ушел на постой.

— Знать бы куда. Нужен он мне.

«Мало ли что...» — хотел упрекнуть Угар Игната, но решил лучше соврать: —• Меняет тэрен твой Кузьма, скоро увижусь с ним, скажу, чтобы дал знать.

С наступлением темноты Угар с Проком разошлись в разные стороны: один обратно к Смолигову, а другой на запад.

— Встретимся через два-три дня на хате, откуда пришли, пароль тот же,— для вида сказал на прощание Угар.

Сохраняя видимость скрытого передвижения, Проскура, обходя Боголюбы, задами углубился в кукурузное поле, улегся там поудобнее, решив переждать до утра.

А Угар в это время еле поспевал за связным Дмитром, слыша за собой торопливые шаги и посапывание коротенького Алексы.

У лесочка их встретили, ослепив лучом фонарика, трое вооруженных. Подошла подвода. Кто-то сказал:

— До вала, там пешком.

Правил лошадью Дмитро. Угар с Алексой сидели спиной друг к другу.

«Скоро, наверное, глаза будут завязывать всякому, кто к их сиятельству на прием пожалует,— с раздражением думал Угар.— Чином себя возомнил. Дай только уйти от тебя, последнее испытание у меня. Холуи твои смирно ведут себя, подозрительного ничего не проявляют. Правда, раньше приветствовали, слово дружелюбное услышать приходилось, нынче — молчок. Да и кому говорить охота».

Лес кончился, и лошадь стала. Подошли двое, пошептались с Дмитром и уехали на подводе. Дальше Угара повели пешком: полем, снова лесом. Наконец, вышли к какому-то дому. Угар по контурам крыш разглядел еще несколько построек, но так и не понял — хутор перед ним или лесничество.

Вошли в дом. Когда Дмитро провел Угара в боковую от кухни комнатенку, тот успел через приоткрытую дверь в горницу заметить смуглолицую черноволосую женщину, показавшуюся ему знакомой. Но вспомнить, кто она, не успел, увидев появившегося Зубра.

Они подали друг другу руки, сели к столу, поставленному здесь, видать, специально для таких встреч.

— Как здоровье, друже Угар? — спросил Гринько, проверяя, все ли пуговицы застегнуты на френче.

— Спасибо друже Зубр, сам как здоров? — в свою очередь, ответил Лука, обратив внимание на похудевшей лицо и запавшие глаза надрайонного проводника.

— Слава богу! Чего же ты сразу по вызову не явился? Нарушаешь приказ.

— Трудности сложились, друже Зубр, я докладывал, сам чуть не сгинул. Большевики задолбили Луцкий и Торчинский районы. Под рукой вертимся у них, вон в какую даль пришлось сменить тэрен. Мне в себя прийти надо было, связь восстановить.

— Тикают, наверное, от тебя хлопцы. Перестреляешь, боятся. Опасную молву о себе пускаешь.

— Какую? — Угар догадался, что тот намекает на обращение Скворца в газете.

— Кто же к тебе в услужение пойдет, когда ты их при малейшей опасности стреляешь? Другого выхода, что ли, не находишь?

— Какой же выход на колокольне? Все равно бы нас накрыли. Пришлось облегчить участь хлопцев. Энкавдисты не знали, сколько нас там. Я в окошечко еле пролез на конус купола, как святой, там распластался. Не столько боялся упасть, сколько думал: увидят в селе и продадут. А чекисты подобрали убитых и вниз.

— Мне другие подробности любопытны, друже Угар. Как убитый тобою Скворец воскрес? Он или не он поносит нас ядовитым обращением? Что ты думаешь на этот счет и что предпринял против изменника?

— Не до смерти, значит, я его. Сам вчера только узнал, сразу поручил искать Скворца и немедленно уничтожить,— приврал Угар.

— Проследи, чтобы он еще раз не воскрес. Не дай ему раскричаться в газетах. Очень плохо вышло со Скворцом, ядовито колет.

— Сам дивлюсь, видел же, что в башку ему всадил пулю.

— Подивился бы поболе, коли бы не подоспели некоторые обстоятельства. Мнение было: хлопцы сдаваться вместе с тобой не захотели. Но теперь Степан Панок внес твердую ясность. А в тебе — чуешь ли? — не все истинным нам показалось, друже Угар. Я уже замену тебе подыскал, собирался дать знать Хмурому, а тут два приятных сообщения.— Зубр таинственно посмотрел на собеседника снизу вверх и отрывисто бросил: — Тебе повезло!

— В чем же? Какие это сообщения?

— Ну, раз проговорился,— наигранно поломался Зубр.— Во-первых, эсбист Шмель доложил Рыси в краевой «провод» о ваших трудностях и преследованиях чекистами, вины твоей он не отметил. Это важно, и вовремя, понимаешь, подоспело. А то уж мы считали, ты уклоняешься. Но тут, видим, и ты явился без ощущения вины — это второе обстоятельство. Не скрою, успокоило меня твое сообщение, что направляешься ко мне. Задержаться пришлось, как видишь, честь тебе оказать.

Угар не вникал в фальшивые словоизлияния Зубра. А тот продолжал:

— В анализе событий последнего времени мы с Хмурым пришли к выводу единому: чтобы избежать разгрома и сохранить кадры, надо менять тактику. В первую очередь, прекратить произвольные террористические акты, а допускать их только под углом политического характера. Учитывая, что ОУН оказалась не в состоянии воспрепятствовать вступлению селян в колхоз, комсомол, предлагаем теперь, наоборот, заставлять для маскировки проникать в их ряды и вредить во всем и всюду. В инструкции дано подробное перечисление установок «провода». Надо переходить к скрытому сопротивлению.

— Как это, не понимаю,— переспросил Угар.

— Везде и всюду — не выполнять, затягивать, вредить. Мы должны беречь и накапливать силы для решительных действий в случае войны. Твой пример, друже Угар, не скрою, оказался поучительным в том смысле, что мы чуть было не помогли МТБ доконать и тебя лично. Докладная Шмеля, повторяю, заставила нас посмотреть правде в глаза и сделать верные выводы. Иначе бы молились за упокой твоей души.

Теперь-то Угар окончательно понял цену спасительных обстоятельств и безусловную возможность кары над ним, приди он к Зубру сразу по вызову или даже прошлой ночью.

В комнатушке появилась темноволосая женщина, с достоинством отдала Зубру скрепленные листы бумаги и удалилась.

Узнал, вспомнил ее Угар. Встречал на постое в Луцке — врач, делала операцию кому-то из оуновцев, и жутко было смотреть на ее окровавленные руки.

— Ну вот и готово тебе указание-инструкция. Муха отстукала.

«Да, Мусей ее называли,— вспомнил Угар.— «Отстукала», говорит. Гордая врачиха стала Мухой. А она вроде как в положении...»

— Ты чего губы выпятил, будто недоволен чем,— заметил состояние Угара Зубр.— Возьми-ка инструкцию, даю два часа сроку на ее изучение. Сам проверю перед уходом. Передай Кушаку от Хмурого и от меня одновременно предостережение на будущее, пусть умерит отчаянную лихость, остынет, а то быстро сгорит.

— Исполню в точности, друже Зубр, я и сам хотел его осадить при первой встрече, с ним уговором нельзя,— проявил полное согласие Угар.

— Скажи Кушаку, что на него мы собираемся возложить поважнее дело, нежели тыкание ножом. И поручаю тебе, Угар, вместе с Кушаком и его людьми обеспечить проход на Львовщину для кого-то с верхов. Чтобы через три дня все было готово. Задача ясна?

— Ясна, друже Зубр. Завтра же в ночь отправлюсь к Кушаку.

В комнатенку вошел Сорока. Заулыбался. Но тут же, заметив строгость на лице Зубра, коротко доложил:

— Исполнил!

— Ступай, жди там,— махнул рукой Гринько.

— Артистка горит на подполковнике безпеки,— не удержался Сорока, чтобы не поделиться неприятной новостью.

Зубр сделал вид, что ничего не слышал. А когда родственник Артистки удалился, поднялся и повторил:

— Прошло часа три. Уже рассвело, а в доме как вымерло. Угар успел вызубрить инструкцию в расчете, что чекисты предложат изложить ее по памяти. Иначе бы он ее не изучал. Смысл понял со слов Зубра, а вариантов и сам мог нанизать. Но куда же все подевались? Ни Дмитра, ни Алексы, ни Зубра.

Выйдя на кухню, потом в сени, он увидел на крыльце старичка.

— Батька, где все? — спросил.— Спят, что ли?

— Кто все? Я один тут, никого и не было.

— Как не было? Ты из ума, что ли, выжил?

Старик поднялся, подошел ближе к Угару, порассматривал его, морща лоб, и загадочно ухмыльнулся, говоря:

— Где бумаги, которые тебе дали? Велено сжечь.

— На столе в комнате.

— Идем, заберу. Все понял?

— Где Зубр? — повысил голос Угар.

— У нас изюбры в лесу водются, а твоего не знаю. Поесть хочешь — дам. И на горище лезь спать. Стемнеет — уйдешь. Обстоятельства!