«Корабль любви», Тайбэй

Глава 25

Когда я просыпаюсь, солнце уже заглядывает в двустворчатое окно. Я лежу на боку обнаженная, в пуховом облаке, на хлопковых простынях под голубым одеялом, и ощущаю на талии тяжесть руки Ксавье. Его обнаженное тело прижато к моей спине от плеч до бедер. Его дыхание согревает мне затылок.

Минувшая ночь вспоминается точно сон: Ксавье кладет руку мне на спину и, подталкивая, ведет в эту комнату, наши губы соприкасаются, щелкает дверной замок, обеспечивая нам уединение; затем его губы проходятся по моим векам, щекам, впадине на шее, а руки ощупывают мои пальцы, лежащие на его плечах.

Мое тело ноет в таких местах, о существовании которых я и не подозревала.

Что я наделала?

Я начинаю шевелиться, и рука Ксавье сползает мне на бедро. Тяжелая, нежная, властная. До меня доносится тонкий аромат — запах одеколона и пота, запах мужчины. Тело Ксавье оставило отпечатки на всем моем теле — но что это значит? Я никогда не была объектом столь ненасытного желания. Даже не представляла себе, как неодолим его зов. Секс — вовсе не тягостная обязанность ради продолжения рода, как вечно намекала мама. Это слияние двух человеческих существ, которые идеально подходят друг другу. Может быть, во мне говорила танцовщица, но я инстинктивно понимала, как нужно двигаться…

Но ведь я хотела дождаться любви.

Напротив меня — незастеленная кровать Рика. С пятницы ничего не изменилось, разве что на смятых простынях валяется одежда, которую он надевал в выходные. Вещи Рика по-прежнему здесь: пакетики со снеками, мыло, мешочек с гостинцами. На столе возле стопки открыток — сложенный мешок из-под риса.

Ксавье притягивает меня к себе.

— Ты такая милая, Эвер, — бормочет он в полудреме.

Как странно: он сказал единственную вещь, которая способна вызвать у меня желание уйти.

Высвободившись из объятий Ксавье, я ищу лифчик и трусики. Мне не хочется жалеть о том, что мы сделали, но я не тот человек, который может как ни в чем не бывало отмахнуться от случившегося. Мой взгляд падает на красное пятно на свисающем краешке простыни, похожее на каплю каллиграфической туши.

Кровь. Моя кровь.

С трудом удержавшись от вскрика, я выскальзываю за дверь. Единственный положительный момент в сегодняшнем отъезде домой — это то, что мне больше никогда не придется встречаться с Ксавье.

Я боюсь возвращаться в свою комнату, к Софи, и потому спускаюсь вниз. Коридор пуст, и хотя я проходила тут десятки раз, сейчас, бродя по нему, чувствую себя потерянной и неприкаянной. Каким-то образом я оказываюсь в столовой. Линия раздачи уже заставлена утренними блюдами: здесь и баоцзы — паровые пирожки со свининой, и овсянка с пятью начинками на выбор, и омлет с луком-шалот, и яичница, и груды китайских сосисок, и соленые яйца[84] — папино любимое блюдо, которое он готовит сам, выдерживая сырые яйца в старой банке из-под соленых огурцов с теплой подсоленной водой.

Рик был прав: я пропускала офигительный завтрак. Итак, это моя последняя трапеза. Обязательно надо поесть, но у меня нет аппетита. Я кладу на поднос пирожок со свининой, и тут появляется Драконша в шуршащей зеленой юбке.

— Аймэй, в мой кабинет, пожалуйста. Твои родители на проводе.

Опять по-английски. Как официально! Я вынуждена последовать за ней.

В кабинете Мэйхуа разбирает бумаги, из ее айпода звучит песня. Вожатая выключает его, робко заглядывает мне в лицо, и я краснею.

— Моя любимая, — говорит она, непонятно зачем оправдываясь: у нее прекрасный музыкальный вкус.

Драконша отсылает Мэйхуа в наш класс на замену, после чего передает мне телефонную трубку. От запаха китайской мази слезятся глаза, кондиционер дует прямо в лицо.

— Алло!

Я вцепляюсь в край письменного стола, готовясь выслушать номер рейса, инструкцию, как провести время в самолете и действовать после посадки, а также язвительные упреки, на которые способна только мама. Мои губы зудят от поцелуев Ксавье, в глубине души я опасаюсь, что их может увидеть Драконша или мама догадается обо всем по моему голосу.

— Эвер, мы не можем отправить тебя домой, — раздается в трубке надтреснутый ледяной мамин голос. — Менять дату вылета слишком дорого.

— Погоди, что?

Я натыкаюсь на непроницаемый взгляд Драконши.

— Ты останешься, пока мы не найдем билет подешевле. Но одна из лагеря больше никуда не ходи. Все специальные мероприятия отменяются. Гао Лаоши сказала, что ты не делаешь домашнюю работу. Что набрала больше штрафных баллов, чем остальные. Сбегаешь по ночам из лагеря. Снимаешься голышом! Господи боже, что дальше?

Я сжимаю руку, лежащую на коленях, в кулак. Сбылись все худшие мамины опасения насчет меня. Почему — я не знаю, но прошлой ночью я нуждалась в Ксавье и, может быть, использовала его.

— Спи по девять часов. По ночам вожатые будут тебя сторожить.

— И никакой поездки на фабрику тапиоки! — вклинивается Драконша. — Никаких запусков фонариков, гонок на драконьих лодках, шоу талантов…

Я резко вскидываю голову:

— Я вообще не участвую в шоу талантов!

— Только учебные экскурсии, — заключает мама.

— Ты не имеешь права меня контролировать. — У меня саднит в горле, словно я проглотила лезвие бритвы. Чтобы не хрипеть, приходится говорить низким голосом. — Мне восемнадцать лет.

Но тут, как в прошлый раз, разговор обрывается.