«Корабль любви», Тайбэй

Глава 37

Раздаются начальные аккорды «Ланьхуацао», и мои девочки выплывают на сцену, образуя три одинаковые группы: одна девушка делает пируэт с поднятыми руками, а четыре остальные кружатся вокруг нее, как лепестки черного цветка. Их освещают три софита. Лица танцовщиц ничего не выражают — до поры до времени. Плавно покачивая бедрами и руками, они образуют различные фигуры под приглушенный барабанный бой.

Одна из моих любимых составляющих хореографии — обязательное наличие сюжета. По крайней мере, у меня. Сюжет этого танца развивался на каждой репетиции, всякий раз, когда мы добавляли новые элементы.

Когда песня набирает силу, девушки сбрасывают с себя черные одежды, и сцена вспыхивает сапфирами, изумрудами и топазами. Взметаются вверх шелковые ленты, щелчками раскрываются синие веера, трепещут в воздухе расставленные пальцы. Юбки и волосы развеваются, как лепестки, когда танцовщицы кружатся: синие, зеленые, оранжевые оттенки сплавляются в многоцветный вихрь.

Затем барабаны Спенсера выбивают контрритм. Яркие краски словно сливаются в букет, и тут на сцену выхожу я в красном наряде, вращая посохом бо. Страх сцены заставляет сердце бешено колотиться. Это обычное дело, но сегодня все по-другому: в зрительном зале сидит мой отец. Сейчас он увидит, как я танцую. С мальчиком.

Сосредоточившись на своих танцовщицах, я описываю между ними восьмерки. Шелковые ленты хлещут меня по рукам, мои ноги отбивают ритм в такт барабану Спенсера, пока я ищу себе пристанище. Где мое место: среди танцовщиц с лентами? Но у меня нет ленты. Среди девушек с веерами — без веера? Среди джазисток, которые, скрестив руки, отвергают меня?

Девушки выстраиваются волнообразной шеренгой, чередуя сине-зелено-оранжевые оттенки. Они отгородили меня стеной. Мой посох бо, вращаясь колесом, устремляется ввысь, я, в красном наряде, кружусь под ним, ловлю его, ищу себе место в шеренге, но не нахожу.

Затем громкий барабанный бой и пение возвещают о появлении новичка: на сцену выходит Рик, вращая посохом сообразно со мной. Его черные как смоль волосы блестят под лучами прожекторов. По залу прокатывается легкий ропот. Изображая возмущение от появления незваного гостя, я бросаюсь на него. Мой бо со свистом рассекает воздух и с треском обрушивается на посох Рика. Вцепившись в боевое орудие обеими руками, я делаю несколько прыжков с вращениями по диагонали сцены и возвращаюсь к Рику. Но, ощутив острую боль в лодыжке, резко обрываю вращение. Выдыхаю… Держись! Девочки выстраиваются позади меня, и мы, все шестнадцать, наступаем на одного. Я замахиваюсь на Рика. Он отражает удар. Контратакует. Замахивается в сторону моих головы, ног, талии; я уклоняюсь, сдавая позиции.

Хрясь, хрясь, хрясь! Рик ухмыляется, оттесняя нашу шеренгу. Каждый удар посоха сильно отдается в пальцах. В итоге мои побежденные танцовщицы отступают в глубь колыхающейся линией. Я забываю про зрителей, про свою лодыжку, когда выхожу на середину сцены с Риком. Он воспроизводит каждый взмах моего посоха, треск ударов подкрепляется барабанным боем. Ни один из нас не берет верх; мы нападаем, уворачиваемся, замахиваемся и вскрикиваем. Скрестив посохи, мы кружимся по сцене все быстрее и быстрее, наконец Рик вырывает у меня палку. Не желая сдаваться, я снова отнимаю ее и с грохотом отбрасываю в сторону. Он обхватывает меня руками, я провожу пальцами по его щеке, а девушки замыкают нас в двойное кольцо, скользя в противоположных направлениях радужными каруселями.

И тут у меня подворачивается лодыжка. С трудом удержавшись от крика, я падаю вперед. Нога скользит по навощенному полу, и я лечу на Рика, чтобы вот-вот позорно распластаться у его ног. Но он не моргнув глазом хватает меня за талию, поднимает, будто пушинку, в воздух и кружится в движении, которого мы не репетировали, так что все плывет перед глазами. Я лечу, подчинившись его воле: отклоняюсь назад, перегнувшись почти пополам, полоща волосами и размахивая податливыми, расслабленными руками и ногами. Наконец Рик заключает меня в объятия, делает последние круги, опускает меня на пол, и я прижимаюсь к нему. Его влажная грудь тяжело вздымается, наши сердца стучат громче китайских барабанов; мы смотрим друг на друга, а остальной мир вращается вокруг нас.

Только гром аплодисментов приводит меня в чувство. Девушки кланяются. Мы с Риком размыкаем объятия и тоже кланяемся. Удары сердца отдаются в ушах, и я улыбаюсь так широко, что начинают ныть щеки. Зрители в зале кажутся пеленой расплывчатых лиц. За исключением одного-единственного человека, который вскакивает с кресла-каталки. Роговые очки сползают ему на кончик носа, он поправляет их и продолжает хлопать, и зрители следуют его примеру и аплодируют стоя.

Папа!

Мы кланяемся снова и снова, но овации не смолкают. Наконец по моему заранее оговоренному сигналу барабаны начинают стучать на бис. Мы с Риком расходимся, чтобы взять посохи и исполнить еще один, последний бой на сцене. Лодыжка держится. Зрители ритмично аплодируют, девушки образуют полукруг позади нас.

И когда я делаю выпад и вращаю посох, танцуя под древний барабанный бой, то наконец ощущаю себя цельной личностью: я счастлива, что я китаянка по крови, американка по рождению, а в целом я — это просто я.

По просьбе Ксавье Софи выставляет его эскиз росписи на аукцион как работу неизвестного студента. Я сажусь на табурет, и Лина оборачивает вокруг моей ноющей лодыжки пакет со льдом. Участники торгов в зале сражаются все ожесточеннее, пока наконец Софи не объявляет, что лот ушел за семь тысяч сто долларов США.

— Боже правый, его купил отец Ксавье! — восклицает Дебра.

— Серьезно?

Я вытягиваю шею и смотрю на уже знакомого мне мужчину с военной выправкой, без единой морщинки на белоснежном пиджаке и со стальной сединой на косой пробор. Какая ирония судьбы! Он не знает, что купил работу собственного сына.

— Хотела бы я сейчас видеть лицо Ксавье, — ликую я.

— Леди и джентльмены, — объявляет Софи, — от имени фонда помощи пострадавшим от тайфуна весь «Цзяньтань» благодарит вас за поддержку. Я счастлива сообщить, что мы собрали более пятнадцати тысяч долларов!

Прежде чем занавес касается пола, мы начинаем вопить и обниматься, образуя клубок потных тел и жестких от лака волос: Дебра, Спенсер, Марк, Лора… Лина рыдает. Спенсер лезет ко всем обниматься. Сэм целует Бенджи. Мы опьянены собой и своим успехом.

Лихань трясет мне руку, но, когда я морщусь от боли, тут же прекращает.

— Я горжусь вами, ребята. Когда вы только приехали, я счел вас кучкой избалованных американцев… Я, э…

— Мы такими и были, — говорю я и тоже обнимаю его.

Из-за занавеса появляется Софи, сдирая с ноги сначала одну туфлю на шпильке, потом вторую. Она подбрасывает планшет в воздух и воздевает руки к небу:

— Пятнадцать тысяч!

Я обнимаю подругу за шею:

— Неплохо для девушки без таланта!

— Гарвардская школа бизнеса, я иду!

Ксавье поднимается к нам за сцену, как обычно, засунув большой палец в карман. Но его глаза озарены новым светом. Он, точно веером, обмахивается пачкой визитных карточек.

— Коллекционеры — и мой отец! — Ксавье недоверчиво мотает головой. — Когда-нибудь я все ему расскажу.

— Я рада. — Яс воодушевлением пожимаю ему руку. — Ужасно рада.

Софи перебирает визитки.

— Этого парня на фиг. — Она сминает карточку. — Моя тетя его знает. Мошенник. А вот эти двое, — Софи снова вкладывает визитки в руку Ксавье, — мировые ребята.

Оправившись от удивления, Ксавье растягивает рот в улыбке:

— Спасибо.

И они вдвоем направляются через сцену к Дра-конше. Софи-командирша сегодня взяла верх над Софи-красоткой, но я рада, что в ней уживается и одно, и другое. Мы сильные. Мы можем быть кем угодно: дочерьми, сыновьями, матерями, отцами, гражданами, людьми. Сегодня вечером мы доказали это Тайбэю. А в будущем докажем всему миру.

Мне на плечо ложится знакомая рука. Я накрываю ее своей ладонью и оборачиваюсь.

— Мы сделали хорошее дело, — улыбается Рик.

— Так и есть, — улыбаюсь я ему в ответ, а потом замечаю папу, съезжающего со сценического подъ-емника в кресле-каталке.

— Подожди, Рик. Привет, пап!

Я приближаюсь. Подъезжая ко мне, папа всплескивает руками:

— Эвер, твое плечо! Когда я увидел, что ты выходишь на сцену, несмотря на лодыжку…

— Я должна была это сделать.

— Ты могла навечно остаться инвалидом!

Папа протягивает руку к моей лодыжке, и я кладу ее ему на колени. Он ощупывает щиколотку опытными пальцами, затем отпускает и привстает, чтобы осмотреть мне руку. Плечо болит, но не сильно, и папа в конце концов снова опускается в кресло.

— Тебе нужно дать отдых руке и лодыжке на месяц, не меньше.

— Хорошо, — обещаю я совершенно искренне. Существуют же очевидные правила.

Папа берет мою руку в ладони:

Ты была великолепна. Какая же ты красавица! Может, научишь меня вращать эту палку, когда вернемся домой? Я видел такое в фильме про кун-фу.

У меня в горле набухает комок:

— Непременно.

На заднем плане маячит Рик. Я переплетаю наши пальцы и выталкиваю его вперед. Папа широко распахивает глаза, и я спрашиваю себя: сколько еще сюрпризов он сможет вынести сегодня? Но у меня в запасе остался всего один.

— Пап, — улыбаюсь я. — Помнишь чудо-мальчика?