«Корабль любви», Тайбэй

Глава 31

Тайфун набирает силу, в окна нашего автобуса хлещет дождь, размывая вид проплывающей мимо сельской местности. Весь салон затихает, когда мы минуем тайваньскую деревню, полностью ушедшую под мутную воду, из-под которой торчат безжизненными островками только железные крыши. Повсюду плавает мусор: колесо перевернутой рикши[101], дохлая рыба, посверкивающая серебристым брюшком, грязная кукла в народной юбке, вздувшейся колоколом.

— Кто-нибудь пострадал? — спрашивает с переднего сиденья Дебра.

Гид отвечает отрицательно, и болтовня возобновляется.

В последний полный день тура мы прибываем на курорт с горячими источниками, которым Софи бредила все лето. За деревянными воротами начинается густая роща. Из невидимых динамиков играет «Лань-хуацао», и я невольно пританцовываю, пробираясь вместе с Риком по каменистой тропке, по щиколотку в воде, под капелью, льющейся с пальмовых листьев, свисающих изогнутыми гребнями, и направляясь через бамбуковые заросли к курортному комплексу под плоской крышей. Мы с Риком держимся за руки — после того письма мы ходим только так, хотя с тех пор ни разу не целовались, словно сознаем, что, как только наши губы соприкоснутся, этот поток будет уже не сдержать.

— Обожаю джакузи, — говорю я Рику, когда мы идем по коридору к моему номеру.

После шести дней прогулок по южному побережью Тайваня, по реке Любви в Гаосюне[102], не говоря уже о репетициях, мое усталое тело жаждет погрузиться в горячие источники.

— Увы, в бассейнах мужчины отдельно от женщин. — У двери Рик отдает мне мою сумку, которую он носил по собственному настоянию.

— Это несколько старомодно.

— Дурацкие правила!

Рик смотрит на меня с лукавой усмешкой, заставляющей думать о всяких непристойных штучках. Он обнимает меня за талию, притягивает к себе, трется своим носом о мой. Я в предвкушении закрываю глаза, мечтая о соприкосновении наших губ. Но Рик отстраняется. На его лице вспыхивает дразнящая улыбка. Насупившись, я спрашиваю:

— Ты знаешь что-то, чего не знаю я, и хочешь надо мной покуражиться?

— Правила есть правила. — И Рик ретируется, не желая ничего объяснять.

— А я по-прежнему их нарушаю, — кричу я ему вслед.

Мы с Софи надеваем бледно-зеленые юката[103] и отправляемся в женский бассейн с горячими источниками на первом этаже. В маленькой приемной круглолицый служитель вручает нам пушистые полотенца, а затем делает обеими руками странные жесты, проводя вдоль тела вверх-вниз. Он примерно нашего возраста и напоминает моего кузена Джорджа. Служитель бойко стрекочет по-китайски.

— Что, простите?

Я наклоняюсь вперед, не желая пропустить важные инструкции.

— Голые! — с настораживающим энтузиазмом жестикулирует парень.

— Как в Японии, — смеется Софи, когда мы проскальзываем за льняные занавески с изображением летящих синих журавлей. — В этих горячих источниках купаются без одежды. Он выучил одно слово специально для туристов.

— Рик упоминал о разделении по половому признаку. А жаль, — улыбаюсь я, вспоминая его лукавый тон. — Голые! Теперь неудивительно.

В раздевалке уже скидывают свои юката Дебра и Лора. В зеркалах во всю стену отражаются ряды шкафчиков, куда мы складываем халаты и тапочки. Над садом фарфоровых чашек возвышается чайник с красным улуном. Из-за занавешенного дверного проема в раздевалку вместе с соблазнительным журчанием воды и минеральным запахом проникает теплый воздух.

— Я в раю, — вздыхает Софи.

— Я тоже.

Я оборачиваю вокруг себя полотенце, и тут в раздевалку входит Драконша, особенно внушительная в своем юката и полиэтиленовой шапочке для душа на полуседых волосах. Когда ее взгляд падает на меня, я со звоном роняю ключ от шкафчика.

— Аймэй, — сердито говорит Драконша. — Разве Мэйхуа тебе не сказала? Забудь про горячие источники!

Мало того, что я сама переживаю по поводу злосчастной фотосессии! Родители нанесли новый удар.

— Ой, пожалуйста, разрешите ей остаться, — начинает Софи. — Это я была виновата…

— Все в порядке, Соф.

Я уже достаю из шкафчика халат. Насколько мне известно, у Драконши есть шпионы, следящие за нашими репетициями, и последнее, что я хочу слышать: «Забудь про шоу талантов!» Надеюсь, у Мэйхуа тоже не будет неприятностей.

Дебра и Лора смотрят на меня сочувственно, а Софи — виновато. Но под моей досадой таится глубокая печаль. Мама с папой пытаются обуздать меня единственным известным им способом. Но они не смогут ничего поделать с тем, как я изменилась этим летом.

— Увидимся позже, — говорю я.

— Эвер!

Услышав голос Ксавье, я подпрыгиваю от неожиданности, чуть не опрокинув стеклянную вазу с лиловой орхидеей. Он выходит из своего номера и прислоняется к дверному косяку, кривя губы в той же сардонической усмешке, что и в первые дни смены. На нем футболка, измазанная краской, под мышкой — длинный футляр с рисунками.

— Ксавье? Привет!

Я вцепляюсь в свой пояс — мне необходимо за что-то ухватиться.

Я был прав, не так ли? Чемпионы всегда получают желаемое, верно?

Я краснею. Но, по крайней мере, он заговорил со мной.

— Я люблю его не за это.

— Тогда за что? За широкие плечи? За Йель? За фан-клуб лизоблюдов?

— Это несправедливо, кому, как не тебе, знать. Рик… — Я пытаюсь объяснить в двух словах, какой он великодушный, скромный, добрый, преданный, но меня ни на секунду не покидает чувство, что мне не стоит оправдываться. — Иногда не нужно причин. Мы просто любим тех, кого любим.

Глаза Ксавье вспыхивают. Я готовлюсь услышать язвительный смех.

— Знаю.

— Знаешь что?

— Мы не можем помочь тем, кого любим.

Он скрещивает руки на груди, его темные глаза угрюмы. Если бы только вернуть прежнюю дружескую непринужденность! Но она исчезла, неуловимая, как солнечный свет в этот сезон тайфунов.

Я отпускаю пояс и запоздало благодарю Ксавье:

— Спасибо, что помог с Маттео в тот вечер.

Он хмыкает:

— Любой порядочный человек поступил бы так же.

Он именно такой — порядочный человек.

— Я должна перед тобой извиниться, — говорю я, — за то, что случилось в ночь после возвращения от тетушки Клэр.

— Не извиняйся. — Ксавье шевелит челюстью. — Ты сама сказала: мы были заодно. — Он вытаскивает из-под мышки футляр и достает оттуда свернутый набросок: — Ты забыла это.

Картина с тремя стариками. Я беру плотный лист с заворачивающимися краями, провожу по ним пальцами, восхищаясь подробной проработкой бород, заплатками на локтях, грустной задумчивостью лиц, которую удалось уловить Ксавье.

— Мне очень нравится. Но я не могу принять такой подарок.

Ксавье разгибает загнутый уголок:

— Почему?

— Это слишком ценное произведение. Ты можешь распорядиться им с куда большей пользой, чем просто отдать мне.

Он беспомощно глядит на рисунок:

— Например?

Я чувствую комок в горле:

— Ты… сам поймешь. Когда придет время.

— А ты фаталистка, — говорит Ксавье, снова сворачивая рисунок. Тон его резок. — Ну, может, я тоже. Если бы ты сначала встретила меня…

— Ксавье…

Я беспомощно роняю руку. Во имя чего мы с Ксавье познакомились этим летом? На первый взгляд мы с ним идем одним путем: боремся за свое искусство, несмотря на сопротивление родителей. К тому же он заставил меня чувствовать себя привлекательной, когда я сама в это не верила. Мы могли бы остановиться на этом, но я позволила Ксавье зайти слишком далеко.

— Нам надо все начать с нуля, — говорю я. Это вообще возможно? — Я хочу, чтобы мы были друзьями. Хочу, чтобы мы остались друзьями.

Ксавье прислоняется к дверному косяку. Затем произносит:

— Подождешь секунду?

Он исчезает в своей комнате. Вернувшись, берет меня за руку, кладет мне на ладонь маленькую фотографию и сжимает мои пальцы в кулак.

— Прости, — говорит он. — Будет правильно вернуть ее.

Моя фотография! Моя рука начинает дрожать.

— Последняя осталась у тебя!

— В прошлом году у меня была подружка; она сказала, что когда-нибудь меня ждет расплата за всех девушек, которым я причинил зло. Судя по всему, она оказалась права.

— Ксавье, пожалуйста. Не…

— Начать с нуля… Я и пытаюсь, ясно? — Он смотрит на свою ногу, которой водит по ковру. — Я работаю над настенной росписью. Может даже, последую твоему совету и поучаствую в шоу талантов.

И, улыбаясь одними губами, Ксавье скрывается в своем номере и захлопывает дверь.

— Ты не можешь остаться без купания в горячих источниках. Это главная фишка Тайваня!

Мы с Риком стоим в очереди в буфет отельного ресторана; он направляет меня, взяв за локоть. Из серебристых лотков, подогреваемых крошечным синим пламенем, исходит аппетитный запах.

— Ты же говорил, что главная фишка Тайваня — Змеиный ряд, — притворно возмущаюсь я. — И «ледяная стружка». И пивные под открытым небом. И вечерние рынки.

Снова очутившись возле Рика, я уже меньше переживаю из-за обидного запрета на источники и из-за Ксавье. Положив на тарелку баклажаны, я передаю своему спутнику блюдо моллюсков в соусе из черных бобов, и он берет себе дюжину.

— Тут много фишек. — Его теплое тело льнет к моей спине, как магнит к железу, пока мы ждем, когда очередь двинется дальше. — Мы с Марком сегодня на пробежке нашли баню. Я проберусь за тобой после отбоя.

— Голый?

— Такие правила.

Шутка вырвалась у меня прежде, чем я успела прикусить язык, но меня охватывает трепет. Да, за нарушение правил наказывают, и иногда это только на пользу. Но побег — это уже не бунт. Теперь это погоня за желаемым. Я желаю провести эту ночь наедине с любимым.

— Как пройти к онсе? — перекрывает приглушенный гул разговоров чересчур громкий мужской голос с британским или, может быть, южноафриканским акцентом.

Через двойные двери входят турист и его жена-брюнетка. Рядом с ними беспомощно разводит руками лысеющий портье, бормоча что-то по-китайски. Турист теребит белую шляпу, точно путешествует по австралийскому бушу. Его жена кутается в китайскую шелковую шаль.

Мужчина обращается к Мэйхуа, которая в этот момент входит в ресторан, похожая на птичку в своей красно-желто-зеленой тайваньской блузке:

— Как пройти к онсе?

Вожатая выдергивает наушники из ушей:

— Простите?

Он преувеличенно громко повторяет вопрос. Мэйхуа смущенно морщит лоб и перебрасывает через плечо длинную косу:

— Простите, я не поняла.

Турист нетерпеливо повышает голос:

— Мы ищем онсе.

— Она тоже не понимает. Пошли, — шипит жена и тянет его за руку.

— Хоть бы кто нормально говорил по-английски, — зычно жалуется турист, так что его слышно в самом Тайбэе. — Ни черта не соображают.

Краска отливает от щек Мэйхуа. Словно тяжелый занавес, опускается тишина, и все разговоры в помещении смолкают. У меня перед глазами плывут красные пятна. Да, в отличие от Тайбэя, в тайваньской глубинке сотрудники отелей, как правило, не говорят по-английски. Но большинство западных туристов, с которыми я сталкивалась, вели себя воспитанно — даже лучше, чем кое-кто из цзяньтаньской молодежи. Мне доводилось слышать подобный тон: от женщины в «Макдоналдсе», огрызнувшейся на мою маму, от продавца, назвавшего папу тупым китаезой.

Мой первый инстинктивный порыв, как обычно, притвориться, что ничего не было, чтобы пощадить чувства Мэйхуа: ведь иногда кажется, что если мы не замечаем хамства, то его как будто и не существует. Но затем я ставлю свою тарелку на буфет и направляюсь к ним.

— Вы должны перед ней извиниться. — Я сжимаю руки в кулаки. — Она вам не прислуга. И остальные тоже.

Мужчина краснеет, как перец чили. Наконец хоть кто-то говорит на безупречном английском!

— Мы не к тебе обращались.

— Вы обращались ко всему залу. И на заметку: если человек, находящийся у себя на родине, не говорит на вашем языке, это не значит, что он глупее вас.

Сзади подходит Рик и кладет руку мне на спину. Он с неодобрением глядит на мужчину, тот в ответ хмуро косится на двухсотфунтового футболиста и через минуту цедит сквозь зубы в сторону Мэйхуа:

— Извините.

— Без проблем, сэр. — Вот такой Мэйхуа человек! — Надеюсь, вы найдете, что ищете.

Женщина в шелковой шали окидывает меня злобным взглядом и торопливо уводит благоверного прочь. Мэйхуа прижимает руки к щекам, робко улыбается мне и начинает тараторить по-китайски, но обрывает себя на полуслове:

— Ой, я всегда забываю, что ты не понимаешь… Спасибо тебе.

— Посидишь с нами?

— Звонили мои родители. Мне нужно перезвонить им, но я подойду к вам позже.

Мэйхуа запечатлевает на моей щеке благоухающий цветами поцелуй и исчезает.

Вернувшись в очередь, Рик протягивает мне тарелку и тут же забирает обратно, потому что я чуть не роняю ее на пол. У меня трясутся руки. Вокруг нас стоит приглушенный гул голосов. Наверное, мне не следовало затевать скандал.

Но к тому времени, когда мы садимся за стол, к нам уже подходят Спенсер и Марк. Софи разговаривает с Ксавье за его столом, потом берет свою тарелку и присоединяется к нам.

— Одна женщина крикнула моему отцу: «Проваливай к себе в Китай», — говорит Рик. — Мы просто шли по тротуару. Мне было шесть лет.

— С моей мамой тоже такое случалось, — признаюсь я.

— Папа не сказал ни слова в ответ, — продолжает Рик. — Тогда я ненавидел его за это. Но теперь мне кажется, он просто устал бороться.

Мы нарушаем еще один запрет, говоря о расизме. Впрочем, я только что нарушила куда более значительное табу: публично, перед всем рестораном, наехала на того типа, пренебрегая пресловутой азиатской бесконфликтностью. Но с этими табу необходимо бороться! Что творится в душе ребенка, когда он видит, как третируют его родителей? Что творится в душе родителя? Адская мука, отвечаю я. Как странно: надо было улететь на далекий Тайвань, чтобы понять это. Рик берет мою руку и крепко пожимает.

— У моей семьи вечно возникали трудности с пересечением американо-канадской границы, — говорю я. — Однажды нас — маму, Перл и меня — задержали на всю ночь, когда мы возвращались от дяди.

Бесцеремонные вопросы, пистолеты в кобурах, которые я пожирала глазами, мама, от страха уронившая и разбившая очки, ночь в загаженном мотеле, который был нам не по карману…

— Когда я подросла и получила права, на границе садилась за руль сама. Ко мне относились чуть снисходительней. Нужно только усвоить определенное выражение лица и тон, чтобы тебя оставили в покое, верно?

— Или играть в футбол, чтобы тебя уважали, — тихо добавляет Рик.

Я сжимаю его руку еще крепче. Танцы научили меня очаровывать ради самозащиты. Как бы то ни было, возможно, это сходство и свело нас.

— У нас в Лос-Анджелесе не так плохо, — замечает Марк. — В некоторых районах азиаты, даже полукровки вроде меня, составляют большинство. Меня дразнили на баскетбольной площадке, только и всего, но дети ведь жестоки.

— Некоторым приходится куда тяжелее, — вставляет Спенсер, разламывая печенье с кунжутом. — Один мой приятель непременно надевает деловой костюм, когда проходит через службу безопасности аэропорта. Он говорит, что в противном случае его будут обыскивать, потому что он чернокожий, а это отнимает слишком много времени. Когда окажусь в Конгрессе, первым делом возьмусь за реформирование иммиграционной службы и управления транспортом.

— Я бы поспособствовал твоей кампании, — говорит Марк, — но собираюсь стать голодающим журналистом. Хочешь, буду тебя пиарить? «Голосуете за Сюя — голосуете за себя!»

— Рик будет финансировать вашу предвыборную кампанию, — говорит Софи.

— А ты — ее проводить, — предлагаю я.

— Я бы справилась. — Софи встряхивает волосами. — И как только ты водворишься в Овальном кабинете, Эвер станет главным военным хирургом[104].

— Мой отец на радостях вскрыл бы себе вены.

Я представляю себе, как консультирую Президента Соединенных Штатов в качестве его главного врача. Никакой крови, только мудрые рекомендации. Я бы солгала, сказав, что подобная перспектива меня совсем не занимает, но впервые отчетливо понимаю, что это — из чьей-то другой жизни. Не из моей.

— Если Эвер хочет быть хирургом — пожалуйста.

И Рик целует меня в ухо, удивляя всех сидящих за столом. Как получилось, что он еще не знает, какой у меня любимый цвет, но прекрасно понимает мои устремления — даже лучше, чем я сама?

Я улыбаюсь ему:

— Первым делом распоряжусь сопроводить саке со змеиной кровью предупреждающей этикеткой: «Опасно для здоровья!»

Ребята смеются. Мы, конечно, только мечтаем. Вся жизнь наших родителей была сплошной борьбой. И все же нам хочется верить.

Привычный шквал ветра сотрясает здание, заставляя белые бумажные лампы раскачиваться над нашими головами. Капли дождя все яростнее барабанят по стеклам. Затем свет гаснет, и ресторан погружается во тьму. Раздаются испуганные возгласы.

— Электричество отключили, — говорит Софи.

За столиками начинают вспыхивать огоньки зажигалок.

Менеджер отеля обращается к нам на китайском, и Рик переводит для меня:

— Над Тайдуном, на юго-восточном побережье, очередной тайфун. Затопило шесть деревень.

— Шесть деревень! — Я вспоминаю куклу, плавающую в мутной воде. — А что будет с людьми?

— Кто знает? — говорит Спенсер. — Наш гид говорил, что из-за тайфунов береговая линия меняется каждый сезон. Местные постоянно живут под ударом.

— Как такое вообще возможно?

— Нам очень повезло со страной, — говорит Рик, и даже после наших разговоров о расизме он прав.

Мы выходим из ресторана в подавленном настроении. Коридор освещен бледно-желтыми аварийными лампами. Я натыкаюсь на Мэйхуа, которая тащит за собой чемодан на колесиках. Ткань так изношена, что вожатой пришлось обвязать чемодан веревкой; моя мама поступила бы так же, чтобы сэкономить деньги, а не покупать новую вещь.

— Ты ведь не уходишь? — испуганно спрашиваю я.

Мэйхуа и бровью не повела, когда на нее орал турист, но сейчас ее глаза наполняются слезами.

— На наш дом в Тайдуне обрушился тайфун. Мою деревню смыло. Я возвращаюсь туда, чтобы помочь родителям.

— О нет! Твои сестры! А родители — они в безопасности?

— Да, но мы потеряли все: одежду, фотографии, мебель. Все пропало.

Мэйхуа — точно пустая сцена, с которой ушли танцоры, всю ее жизнерадостность как ветром сдуло. Из горла вожатой вырывается судорожное рыдание. Я обнимаю ее, вдыхая цветочный аромат, когда она прижимается ко мне.

— Я живу на университетскую стипендию, — говорит Мэйхуа. — Как я теперь смогу учиться? Как они выживут? Что будут делать?

Я представляю себе ее родителей, которые и так перебиваются с хлеба на воду, принадлежа к меньшинству в собственной стране, жертвуя собой, чтобы дать дочери образование. Не родись я по счастливой случайности в Штатах — вполне могла бы оказаться на месте Мэйхуа.

Ветер распахивает дверь, обдавая нас потоками дождя. Я ощущаю собственное бессилие, прощаясь с вожатой.

— Мы танцуем под «Луг орхидей», — говорю я. — Спасибо тебе за эту песню.

На ее лице мелькает искренняя улыбка, прежде чем снова исчезнуть в сумраке.

— Тебе спасибо, Эвер.

— Пожалуйста, дай нам знать, если мы можем что-нибудь сделать для вас.

Мэйхуа кивает, вытирает слезы и вытаскивает свой чемодан под неослабевающий ливень.