«Корабль любви», Тайбэй

Глава 27

— Лора, выйди вперед, чтобы мы могли тебя видеть. Лина, просто идеально.

На всю субботу и воскресенье я с головой погружаюсь в подготовку к шоу талантов, словно от этого зависит мое душевное здоровье. Быть может, так оно и есть. Мы репетируем подальше от чужих глаз, на заднем дворе у фонтана с карпами. Я переделала наш с Меган танец для пятнадцати участниц: вместо дуэта с флагами будет три группы по пять девушек: с веерами, лентами и резкими джазовыми движениями; потом группы соединятся.

— Следите, чтобы все три круга были одинакового размера, затем разбиваетесь на три переплетающиеся друг с другом шеренги.

Преподавание дается мне без малейшего труда, а девочки — просто супер. Из пятисот ребят в лагере был отобран звездный состав. Но к концу выходных танец еще не оформился. Откровенно говоря, пока это лишь хаотичное мельтешение лент и вееров. И все же, работая со своими танцовщицами, я ощущаю душевное спокойствие и глубокую внутреннюю уверенность в себе. Родители отправили меня в «Цзяньтань», чтобы изучать наследие предков, но попутно я изучаю и саму себя, пусть я оказалась не той, кем они хотят меня видеть.

В перерывах между занятиями и танцами у меня важные переговоры с Перл по телефону в вестибюле — я советуюсь с ней насчет проблемы Ксавье.

— Когда вы, ребята, вернетесь домой, ему нужно будет найти учителя чтения для дислексиков, — заявляет Перл. — Но вы все равно можете читать вместе. Как мы с папой в детстве, помнишь? Вечерами, по нескольку часов. А еще у нас были глиняные буквы — это очень весело.

Когда моя младшая сестренка успела подрасти?

— Я помню, — отзываюсь я. Папа сидел на диване с Перл на коленях, на ее худеньких ножках лежала книжка. Перл давно пора было спать, а они все читали, пока мама не загоняла ее в постель, сердито распекая папу. Когда папа чем-нибудь увлекается, становится похожим на рассеянного плюшевого мишку. Но я не хочу думать о нем так, иначе мне трудно поддерживать в себе злость.

По вечерам, когда за окном бушуют грозы, мы с Ксавье занимаемся в холле пятого этажа. Я приношу хрестоматии, а он — коробку конфет «Борода дракона»[93].

— Чуан цюань мин юэ гуан[94], — читаю я строки стихотворения из домашнего задания, написанного пиньинем[95]. — Понятия не имею, что я только что сказала. Что-то там яркая луна тра-та-та.

Ксавье поправляет мое произношение:

— Чуан цянь мин юэ гуан. Я почти уверен, что ты сказала: «Яркий лунный свет у моей постели». Китайские дети учат это стихотворение в начальной школе.

— Почему Драконша не дает перевод? — ворчу я. — По крайней мере, мы с тобой хорошая команда. Я не понимаю и половины того, что говорю, а ты…

— А я понимаю, что ты говоришь, но не могу прочитать и половины, — ухмыляется Ксавье. Передний зуб у него немного кривой, раньше я этого не замечала. — Это довольно забавно.

Он и сам забавный, с этой его извращенной само-иронией. Надеюсь, она ему помогает: показывает, что все, во что он верил, — ложь. Я хочу принести Ксавье пользу этим летом, хоть и не знаю, смогу ли дать то, что ему нужно. Он ни на чем, кроме совместного чтения, не настаивает. Возможно, мы снова становимся друзьями. Надеюсь, что это так.

В следующий понедельник днем, на пятой неделе пребывания в «Цзяньтане» и спустя целую неделю после ухода Рика, благодаря снижению количества штрафных баллов мне снова разрешено выходить из лагеря — по предварительному согласованию с дирекцией. Встретив девушек во дворе, я спрашиваю:

— Хотите сегодня порепетировать у Национального театра? Это может нас вдохновить.

Все с радостью соглашаются. Рука об руку, распевая «Луг орхидей», мы веселой стайкой проходим мимо пруда и шагаем по подъездной аллее к выходу. Когда мы сворачиваем за угол, я замечаю Софи, идущую навстречу в желтом сарафане. На фоне регбиста Маттео она кажется совсем малюткой.

— Я не болтун! — Лунообразное лицо Маттео и голос с итальянским акцентом дрожат от гнева. Он яростно дергает мускулистой рукой воротник полосатой рубашки поло, сжав другую руку в кулак.

— Прости, котик. Ты не болтун. Просто я не в настроении, ясно? Обещаю загладить свою вину.

Софи берет дружка под локоть, но костяшки пальцев, сжатых в кулак, по-прежнему белые. Они с Маттео тискались во время автобусных поездок в бывшую резиденцию Чан Кайши[96] и зоопарк и, как я слышала, тайно перебрались в свободную комнату. Но из-за взрывного характера Маттео Грейс Пу пришлось покинуть лагерь — ясное дело, Рик этого не одобрил бы. А ведь он просил меня присматривать за Софи.

Тут Софи замечает нас. Она переводит взгляд с меня на остальную компанию. Ее безупречный макияж — вплоть до зеленой подводки на глазах — и белоснежный сарафан резко контрастируют с моими шортами, майкой и ненакрашенным лицом. Я больше не боюсь, как прежде, но все же, перед тем как заговорить, собираюсь с духом:

— Мэйхуа закинула твои вещи из химчистки. Я положила их к тебе в шкаф.

— Я заберу.

Что-то похожее на сожаление в ее глазах причиняет мне боль. Я видела, как Софи приносила в холл коробки с лунными пряниками, чтобы угостить ребят, а потом убегала, не слушая благодарностей. Типичная для Софи щедрость. Но сейчас ее плечи поникли, взгляд погас. Мы поладили с первого дня. Она помогла мне сбросить смирительную рубашку. Жаль, что я не могу поговорить о ней с Риком.

Она уже проходит мимо и вдруг оборачивается.

— Эвер!

— Ну?

— В метро ведутся строительные работы. Вам лучше перейти на тот берег и взять такси.

Это хороший совет. Так мы сэкономим пятнадцать минут.

— Спасибо.

Софи берет Маттео под руку и уходит. Я мысленно добавляю пункт к плану Эвер Ван: «Уладить ссору с Софи. Любым способом».

Такси высаживает нас на площади Свободы — обширном общественном пространстве, перед которым находятся очередные белые пятиарочные ворота, увенчанные пятью изогнутыми ярко-синими крышами. За воротами начинается широкая аллея, обсаженная фигурными деревьями, которая ведет к белому храму с синей двухъярусной крышей — Мемориалу Чан Кайши.

По обе стороны аллеи высятся два традиционных китайских здания: Национальный театр и Национальный концертный зал. Каждое из них само по себе является произведением искусства: широкие каменные ступени, поднимающиеся к галерее, окружающей здание, красные колонны, поддерживающие двухъярусные оранжевые крыши с драконами, фениксами и другими мифологическими существами на каждом из углов в виде ласточкина хвоста.

В душном воздухе носится легкий ветерок. Я веду девушек по ступеням на галерею Национального театра. Мы отражаемся в стеклянных дверях, как в зеркалах балетной студии. Афиши анонсируют предстоящие выступления Пекинской оперы и Джу-льярдского струнного квартета.

— Нельзя и мечтать о более подходящем месте для репетиций, — ликую я. — Похоже на Карнеги-холл. Или на Национальный театр в Вашингтоне.

— Здесь я училась ездить на велосипеде, — сообщает Лина, теребя крестик и провожая глазами маленького мальчика, который занимается тем же самым под бдительными взглядами родителей.

— Правда? — Я училась кататься в парке рядом с домом, папа держался сзади, стараясь не отставать. — Ты приезжала сюда в гости?

Я здесь родилась. — Теперь я улавливаю в ее протяжном южном говоре тайваньский акцент. — Мы с семьей переехали в США, когда мне было одиннадцать.

— Не могу себе представить, каково это: приходить сюда, как на собственный задний двор.

Неужели мама училась ездить на велосипеде на такой же площади? А папа играл в карты, как те мальчишки в уголке? Слушали ли они поп-музыку, флиртовали ли или всегда были серьезны и сосредоточенны?

— Эвер, — зовет меня Дебра. — Ты готова?

Я осматривала площадь, наблюдая за призраками.

— Да, — говорю я. — Давайте начнем.

Из динамиков Дебры звучит «Ланьхуацао», «Луг орхидей», — старинная песня, с которой меня познакомила Мэйхуа. Мне по душе простота этой мелодии — в самый раз для вступления. Мои девочки растянулись по галерее, их отражения пляшут на стеклянных дверях. Когда начинается следующая песня, я вношу изменения, чтобы уравновесить длинные спирали лент, взмахи вееров из розового дерева и группу джазовых танцовщиц, у которых нет реквизита. Для третьей песни движения еще не поставлены, и приходит черед спонтанного свободного танца — всю репетицию мы хохочем.

Наконец, обливаясь потом, мы плюхаемся на ступеньки и пьем воду из бутылок.

— Лина, ты танцуешь, будто сделана из воды, — говорю я, и девочки громко соглашаются. У нее такое же тело, как у Меган, — гибкое и стройное. Мне не приходилось видеть, чтобы она танцевала, до того как я собрала наш коллектив; Лина никогда не шлялась по клубам и искренне увлеклась еженедельным изучением Библии, которое проходит на пятом этаже. Я удивилась, что она согласилась присоединиться к нам, и очень ей благодарна.

— Моя мама танцовщица. — Лина убирает черные волосы под красную эластичную повязку. — Она отказалась от карьеры, чтобы воспитывать меня. Я тоже хотела стать танцовщицей, но обсудила это с мамой — балетный мир беспощаден. Хуже, чем профессионал ьный спорт, где ты, по крайней мере, выигрываешь или проигрываешь. А в балете все очень субъективно.

— И чем же ты будешь заниматься?

— Выучусь на физиотерапевта. Хочу работать с танцорами. Таким образом я останусь в танцевальном мире и буду выбирать такой режим, чтобы оставалось время на танцы.

— Тебе повезло, что ты можешь поговорить об этом с мамой.

Почему она может, а я нет? Потому что мы с родителями принадлежим к разным культурам? Если бы мама и папа выросли в Америке или я в Азии, как Лина…

Самые важные вопросы в жизни я задаю своей лучшей подруге или библиотекарю. Я никогда не говорю с родителями о прочитанных книгах, любимой музыке или о танцах, которые придумываю. Мне не верится, что они не выбросят те заветные мысли и чувства, которыми я хочу поделиться, в помойку.

— Мама сказала, что я должна найти другой путь к танцам, который даст мне нечто большее, чем просто красивое тело. Но я не такая, как ты. — Лина прижимает руку к сердцу и лукаво улыбается, играя ямочками. — Я всего лишь танцовщица. А ты — хореограф, такое не каждому по плечу.

Я слишком ошеломлена, чтобы, как обычно, машинально отнекиваться. Меган часто называла меня хореографом. Я — хореограф? Если да, то что это означает?

Но солнце уже садится за Тайбэем. Пора заканчивать.

— Готовы к последнему прогону? — спрашиваю я.

Девушки стонут, однако послушно встают и растягиваются. С каждым разом движения рук и ног становятся все слаженнее, все синхроннее. Но что-то по-прежнему ускользает — я не могу избавиться от хаотичности. Наблюдая за повторением финала, я понимаю, чего не хватает.

— Чтобы поставить палатку, нужен опорный шест, — говорю я, когда Дебра и Лора нечаянно сталкиваются. Наш с Меган согласованный дуэт, переделанный для пятнадцати девушек, — это всего лишь бесформенный кусок брезента, трепыхающийся на ветру.

— Танец и так потрясающий, — говорит Дебра. — Просто нужно хорошенько его разучить.

— Серьезно, Эвер, танец классный, — говорит Лора.

— Он классный, потому что ты классная! — улыбаюсь я, благодарная им за поддержку.

Но хореограф во мне — я примеряю на себя новую сущность — желает большего.