«Корабль любви», Тайбэй

Глава 26

Я пытаюсь дозвониться из вестибюля до Меган, но она не берет трубку. Наверное, уехала с Дэном или все еще путешествует с родителями. Остаток дня я прячусь в холле пятого этажа, прогуливая занятия и избегая Ксавье. Но до конца смены остается еще четыре недели, а до поездки на юг — две. Рано или поздно мне придется встретиться с ним лицом к лицу.

В конце концов голод выгоняет меня в столовую на обед, где я отыскиваю в дальнем углу Дебру и Лору и прячусь среди них. Сидящая напротив Минди вскакивает, презрительно отбрасывая назад черные волосы.

— Потаскуха! — шипит она, уходит за соседний столик и начинает шушукаться с девочками со второго этажа. Все они бросают на меня уничтожающие взгляды. Мои глаза щиплет от слез, но тут Лора пожимает мне руку:

— Ты такая смелая. Не смолчала перед парнями.

— Софи поступила по-свински. — Дебра накладывает мне на тарелку мапо тофу[85]. Она знает, что это мое любимое блюдо, и я жадно набрасываюсь на него, радуясь, что хоть кто-то обо мне заботится.

— Мы тебя ненавидим, ясно? — смеется Лора. — Я имею в виду — если бы у меня было такое тело, я бы сама раздавала всем свои фото. — Она протягивает мне пакет, завернутый в салфетку. — Мы собрали шесть штук. Сколько еще осталось?

Они на моей стороне. Я с трудом проглатываю острый тофу, которым набит мой рот.

— Я не в курсе, — лепечу я. — Надо выяснить. Фотограф знает, но мне запрещено покидать лагерь. И позвонить я не смогу — не настолько хорошо говорю по-китайски.

— Мы позвоним за тебя, — обещает Дебра. — И разыщем все снимки.

— Спасибо, — отвечаю я. Но если не рыться в каждом кармане, блокноте и ящике в «Цзяньтане», получить все фотографии назад можно, если только их отдадут добровольно.

После ужина я направляюсь к себе комнату, надеясь избежать встречи с Софи и лечь спать пораньше. В холле на синем шелковом диване развалилась Мэйхуа, положив голову на полосатую красно-желто-зе-леную подушку, сшитую ее бабушкой — тайваньской аборигенкой. Она смотрит на меня поверх книжки, встречает мой взгляд и краснеет, а затем снова заслоняет лицо романом. Ну, вот и нянька. Которая, я уверена, никогда не делала глупостей… в общем, всего того, чем я занималась в течение последних недель. Не говоря ни слова, я прохожу мимо.

— Аймэй! Во нэн тигун банчжу ма?[86] — произносит она робким, отнюдь не осуждающим тоном.

Я замираю, стоя к ней спиной.

— Меня зовут Эвер.

— Эвер? А меня Мона.

Я оглядываюсь на вожатую. Она садится и откладывает книгу. Выдергивает из уха наушник, и до меня доносится песня.

— Это твое тайваньское имя?

Мэйхуа кивает:

— Вечно забываю, что ты не понимаешь по-китайски.

— Какое из своих имен ты предпочитаешь?

— Мне нравятся оба.

— Это тот ответ, которого от тебя ждут? — Мои слова звучат воинственнее, чем хотелось бы.

— Нет, мне действительно нравятся оба. Я аборигенка, но при этом и тайванка.

Мэйхуа похожа на меня. На Тайване она принадлежит к меньшинству, как и я в Штатах. Каким-то образом в этой девушке уживаются разные национальности: она надевает тайваньскую одежду, притащила в лагерь бабушкину подушку и пытается пристрастить людей к своей любимой музыке, при этом носит китайское имя и читает английскую книжку.

Я прикасаюсь к айподу:

— Что за песня?

Мне кажется странным, что наш с ней самый длинный разговор происходит на английском.

— «Ланьхуацао». — Мэйхуа выдергивает наушники из айпода: девичий голос исполняет песню, которую вожатая слушала в прошлый раз в кабинете Дракон-ши. Ту, свою любимую. — Это старинный китайский напев. «Луг орхидей».

Мои пальцы приплясывают в такт музыке.

— Мне нравится.

— Правда?

Вожатая как будто удивлена, так же как удивлялась я, когда выяснялось, что всем двенадцати девочкам с моих танцев нравятся поставленные мной номера. Пришлось ли Мэйхуа бороться с той же нерешительностью и страхом, что тебя примут за человека, чуждого доминирующей культуре? Может, я сама излучала снобистскую ауру? Я ловлю себя на том, что мне хочется поддержать вожатую.

— Правда, нравится. Твои песни почему-то засели у меня в голове.

— Мои родители слушали «Луг орхидей», когда я была маленькой.

— Не могу себе представить, что слушаю ту же музыку, что и родители.

Она удивленно приподнимает бровь:

— Почему?

— Просто нам нравятся разные вещи.

— Я так скучаю по родителям! — искренне и без всякого смущения признается Мэйхуа. Я ей завидую.

— Они не в Тайбэе?

— Мы живем на восточном берегу, в маленькой деревушке. В нескольких часах езды отсюда.

— Почему ты пошла на эту работу? Ведь не для того же, чтобы целое лето гоняться за нарушителями дисциплины?

Мэйхуа смеется — смех у нее нежный, убаюкивающий.

— Мне хотелось познакомиться с ребятами из других стран и помочь им узнать мою страну. — Она улыбается и дотрагивается до айпода. «Луг орхидей» закончился. — Если мне удастся увлечь хотя бы одного человека хотя бы одной нашей песней — это будет успех. А кроме того, — в ее голосе появляется задумчивость, — моя семья нуждается в деньгах. У меня две младшие сестренки. У мамы только что родился ребенок.

Я рисую в своем воображении Перл. Мэйхуа — старшая сестра, как и я. Разве я в начале лета не была такой же, как она, — уравновешенной и ответственной? Едва способной даже представить возможную беду, не то что вляпаться в нее?

— Хочешь поговорить? — нерешительно осведомляется вожатая.

Я встречаюсь с ней взглядом. Она закусывает губу, чувствуя ту же неловкость, что и я. Хорошо, что мы пообщались. И чуть больше узнали друг друга. Но какой бы дружелюбной и чуткой ни была Мэйхуа, она все равно остается глазами и ушами Драконши.

— Спасибо, но я в порядке, — говорю я. — Спасибо, что поделилась песней.

С этими словами я ретируюсь.

Шкаф в моей комнате открыт — ни одежды, ни вешалок. Мои мятые вещи навалены грудами, словно Софи намеренно их расшвыряла. От черной шифоновой юбки разит прокисшим пивом. В корзине для стирки все еще лежит грязное белье Софи, но сама она, похоже, съехала. Это означает небольшую передышку.

Я вытираю пол и убираюсь в ночи, пытаясь вернуть в свою вселенную хоть какой-то порядок. Под кроватью лежат мятая сиреневая футболка с V-образным воротом и джинсовые шорты, которые были на мне во время полета. Теперь я бесконечно далека от той девушки, которая впервые появилась на «Корабле любви». Я подхожу к комоду и достаю список правил семейства Ван. Пьянство, расточительность, мальчики, секс. Я растратила всю свою энергию на то, чтобы поступать наперекор родителям, а не на то, чего хочется мне. Я была импульсивна, глупа. И эгоистична.

— Во чжи сюйяо гэнь та шохуа, — доносится из коридора голос Ксавье.

Мэйхуа отвечает по-китайски. Она повышает голос, затем раздается стук в дверь.

— Эвер, это я, — говорит Ксавье.

Я вцепляюсь в шорты, лежащие у меня на коленях. Мое тело до сих пор помнит всё. Я не смогу смотреть Ксавье в лицо. Не сейчас. А может, и никогда.

— Пожалуйста, не отталкивай меня.

Ксавье напуган. Его страх задевает какую-то струну в моем сердце. Но он не должен пострадать. Плейбой, который добивается всего, чего хочет. С чего ему быть таким уязвимым?

Мэйхуа, возвращаясь к роли взрослой вожатой, отчитывает его. Я представляю, как ее крошечная решительная фигурка тащит Ксавье по коридору, доказывая тем самым, что рост не имеет ничего общего с силой; у меня даже появляется слабое желание выйти, чтобы избавить их обоих от неловкости.

— Извини, сегодня я не в состоянии разговаривать, — произношу я в конце концов, но Мэйхуа и Ксавье уже ушли.

Я пишу Перл, чтобы проверить, не погибла ли она при пожаре, потом изливаю душу Меган в трехстра-ничком электронном письме. Но в итоге удаляю текст, а взамен печатаю: «Я так соскучилась. Надеюсь, вы с Дэном отрываетесь по полной».

Я просыпаюсь. Сон про балетную пачку с белыми перьями тает. Я цепляюсь за его ускользающие обрывки: смех Рика, испачканные краской пальцы Ксавье. Почему мне приснились они оба? За окном серое утро. Все еще спят, кругом неестественно тихо.

Я изучаю правила семейства Ван. В моей голове возникает новый список: вместо «Учиться только на отлично» — «Сконцентрироваться на том, что нравится»; вместо «Комендантского часа», «Не выпивать» и «Одеваться как монашка» — «Все в меру».

Но правила до сих пор определяются родителями. Не мной.

Я комкаю листок с правилами семейства Ван и отправляю в мусорное ведро. Бросок засчитан. За окном, внизу, во дворе, Марк и его разгневанные азиатские мужчины бредут по колено в воде. Мой взгляд падает на голубые носки, подарок Рика, лежащий на краю стола. Я натягиваю мягкую шерсть на руки и тихо хлопаю в ладоши, ощущая странную пустоту утраты. Словно потеряла какую-то вещь.

Без вечно включенных мини-динамиков Софи в комнате стоит душная тишина. Я начинаю настраивать радиобудильник и наконец натыкаюсь на тайваньскую поп-песню с задорным фоновым ритмом. За ней следует американская песня восьмидесятых. Почти против воли музыке поддаются сначала мои плечи, потом бедра и ноги. Руки в носках медленно рисуют в воздухе кривые линии, набирая скорость по мере того, как песня набирает темп. Пальцы пульсируют в эластичном трикотаже, запястья дергаются в такт. Я начинаю танцевать. Одна песня. Потом другая, третья, мои ноги отбивают ритм на полу. Я вихрем влетаю в пространство между комодами, моя длиннорукая тень оленем прыгает по стенам, пока в глубине души я не осознаю то, что никогда не сумела бы выразить словами.

Когда пятая песня подходит к концу, я начинаю медленно кружиться. Мои голубые руки рисуют круг вокруг тела и к последней ноте опускаются. Глубоко внутри меня пульсирует кровь, бурлит в сердечных камерах. Наверное, стоило в минувшие выходные очутиться на самом дне, чтобы услышать столь нужный мне сигнал к пробуждению.

Я открываю блокнот и составляю новый список. Я уступаю родителям и не противоречу им.

1. Выяснить отношения с Ксавье.

2. Помочь ему с чтением.

3. Подучить китайский (было бы неплохо понять, о чем тайком переговариваются родители).

4. Поставить оригинальный танец для шоу талантов, даже если я не смогу в нем участвовать.

5. Натанцеваться всласть до начала учебы на медицинском.

Я аккуратно складываю носки, подаренные Риком, и кладу их на стол. Разглаживаю крошечные фигурки танцоров.

Через мгновение снова строчу:

6. В следующий раз обязательно дождаться любви.

А потом пишу на верху листка новый заголовок:

План Эвер Ван

Чтобы открыть дверь комнаты, приходится четырежды дернуть за ручку, рискуя ее оторвать. «Да что ж такое!» — мысленно слышу я голос Софи и ощущаю острую боль.

Я спускаюсь по лестнице на площадку, где до сих пор висит приклеенная скотчем голубая афиша:

Я отдираю афишу от стены и разыскиваю в холле второго этажа Дебру и Лору. Растянувшись на красных ковриках для йоги, они тренируются под Тейлор Свифт. Я сворачиваю афишу в трубочку, нервничая больше, чем перед первым свиданием.

— Привет, Эвер! — говорит Дебра, заканчивая упражнение «подъем ног» и расстегивая на груди принтованную рубашку с бабочками.

— Что случилось? — интересуется Лора, сворачивая свой коврик в рулон.

Я демонстрирую подругам по клубным похождениям голубую афишу:

— Хочу спросить, не согласитесь ли вы, девочки, поработать со мной над танцевальным номером. — Шоу талантов должно соответствовать цзяньтаньской тематике, но это не столько ограничение, сколько возможность немного рискнуть. — У меня есть идея, основанная на танце, который я сочинила для нас с подругой дома. Можем включить ленты и веера с ваших факультативов. Что касается музыки, то я подумываю о миксе американских и тайваньских песен.

— Круто! — восклицает Дебра.

— Не слишком странно?

— Нет. Я в деле, — говорит Лора. — Сдается мне, Лина тоже захочет к нам присоединиться. Она профи.

— Репетировать можно в строении «Б», — предлагает Дебра.

— Должна кое в чем признаться, — говорю я. — Формально мне запрещено выступать в шоу талантов.

— Из-за фотографии? — хмурится Дебра.

— Да. — У меня начинает сосать под ложечкой. — Нельзя, чтобы Драконша узнала, что я к этому причастна. Я не буду участвовать в шоу. Просто поставлю вам танец. Вдобавок ко всему после злосчастной фотосессии мне лучше не появляться на сцене. Чтобы на меня никто не пялился!

— Чушь собачья, — говорит Дебра, но я спешу выговориться, пока не потеряла самообладание:

— Можем начать завтра после факультативов.

— Завтра экскурсия в храм. А в четверг на Мемориал Сунь Ятсена[87], — напоминает Лора. — В пятницу — Национальный дворец-музей.

Уже так много препятствий, с каждой неделей наше расписание все плотнее. Забавно, что, когда вы позволяете себе чего-то хотеть, страх не получить желаемое возрастает. Однако я шаг за шагом двигаюсь вперед, вооружившись «Планом Эвер Ван».

— Тогда в субботу, — говорю я.

Мне надо объясниться с Ксавье. Извиниться и поговорить. Но я чувствую облегчение, оттого что не вижу его в столовой — он никогда не был ранней пташкой. Отстояв очередь на раздачу, я кладу на поднос баоцзы со свининой, когда мимо двойных дверей проходит Марк. Он одет для пробежки — в спортивные шорты и майку-безрукавку.

— Марк, — кричу я и, поставив поднос, бросаюсь к двери, но тотчас сталкиваюсь с Драконшей, держащей в крепких руках стопку хрестоматий. Меня окутывает тяжелый аромат ее духов.

— Аймэй!

Учительница оценивает длину моей юбки и поджимает губы. Но, прежде чем она успевает высказаться, я проскакиваю мимо.

— Марк!

На полпути по коридору тот оборачивается. Его волосы, разделенные посередине пробором, как обычно, падают на щеки прядями цвета молочного шоколада. Взгляд Марка вспыхивает, и он вытаскивает из-под мышки длинный пакет, завернутый в коричневую бумагу.

— Привет, Эвер. Я тебя искал…

— Рик ездил в Гонконг, чтобы встретиться с Дженной?

В этот момент я нагоняю Марка, и он отводит взгляд.

— Чрезвычайная ситуация.

— Что случилось?

— Все… сложно.

— Кто-то пострадал? Отец Дженны?

Марк сует мне в руку бумажный пакет:

— Рик просил тебе передать.

— Что это?

Я разворачиваю бумагу и достаю элегантный, сужающийся к концам посох бо из легкого ротанга с тигровыми полосками.

— Мы были на рынке, ждали, когда Лихань отвезет Рика в аэропорт, и он купил посох.

— Зачем?

— Для палочного боя.

Я краснею.

— Это и так понятно.

Я провожу рукой по полированной поверхности посоха. Он безупречен — заноз не насажаю. Делаю полный оборот. Я бы восхитилась его уравновешенностью, если бы сама не была так неуравновешенна. Рик хочет сказать, что помнит тот несостоявшийся поцелуй? Я уже влюблена в этот посох, мне самой такой не по карману.

— Скажи ему спасибо, — через силу выговариваю я.

— Рик просил передать, что просит прощения и что поговорит с тобой через несколько дней, когда вернется.

— За что он просит прощения?

За поцелуй? За испорченные выходные? Может, пытается извиниться за то, что тетушка воспылала ко мне ненавистью?

Марк пожимает плечами:

— Я думал, ты знаешь.

Я не знаю. И не могу объяснить его доброту, хотя, скорее всего, дело именно в ней.

— Надеюсь, никто не пострадал, — говорю я и, сунув посох под мышку, ухожу на завтрак, но тут же возвращаюсь.

— Кто затеял драку?

— Рик. — Марк закусывает губу. — Но они вроде как с самого начала были на ножах.

— Но почему? Я не…

— Прости, Эвер. Не уверен, что Рик хочет, чтобы я все рассказал. — Марк со страдальческим выражением на лице комкает бумагу. — Он скоро вернется. Тогда и поговорите.

Я избегаю Ксавье на китайском, пересев вперед, поближе к Дебре и Лоре, и уношусь прочь, как только нас отпускают. Следующие дни проходят как в тумане: домашние задания в пустом классе под присмотром Мэйхуа, разговоры с ней о музыке и ее семье, пока весь остальной «Цзяньтань» запускает в небо фонарики с балконов «Гранд-отеля». Теперь я не разгуливаю тайком по ночным клубам, но мне все равно.

— Видимо, я потеряла всякий интерес к клубам, — сообщаю я Меган, наконец дозвонившись до нее с телефона-автомата в вестибюле. — А может, их затмили остальные события.

— Или ты в кои-то веки занимаешься тем, что тебе действительно по душе, — мудро замечает она.

Теперь я под столом выстукиваю ритм на своем бедре, сочиняя новый танец, пока Драконша талдычит про ключи иероглифов[88]: три закорючки — «вода», языки пламени — «огонь», кровоточащее сердце — «сердце». Я декламирую стихи, пою «Лян чжи лаоху», слушаю рассказ Мэйхуа о четырнадцати племенах аборигенов, которые составляют 2,3 % населения острова, или пятьсот тридцать тысяч человек, — и все время чувствую на затылке взгляд Ксавье.

Рика нет уже три дня. Ненавижу себя за то, что считаю дни. Ночью у себя в комнате я верчу подаренный им посох бо. У посоха без полотнища так много возможностей, и я экспериментирую с фигурами, выпадами, ударами по невидимым врагам. Дерево со свистом рассекает воздух, и я вспоминаю, как задела Рика по костяшкам пальцев. Вот уж не ожидала, что его отсутствие полностью завладеет моими мыслями, даже во время танца. Дома он был ненавистным чудо-мальчиком. А здесь?..

Не знаю, что все это значит. Если вообще что-то значит.

В четверг мы с Лорой поднимаемся по ступенькам к Мемориалу Сунь Ятсена — квадратному зданию, увенчанному желтой кровлей с углами в виде ласточкина хвоста. Внутри находится огромная, в два этажа высотой, бронзовая статуя Отца государства (смахивающего на моего дядю Джонни), который восседает на резном каменном кресле. По бокам от него — красно-бело-синие тайваньские флаги.

— Прежде чем стать революционером, Сунь Ятсен был врачом, — сообщает Лора.

— Слегка перестарались.

— Точно! Мне это напоминает Мемориал Линкольна[89].

— Мне тоже. Или наоборот? Может, туристы с Тайваня смотрят на Линкольна и думают: «Круто, совсем как у Сунь Ятсена, жаль, нет часовых для пущего почета».

Лора смеется.

В пятницу после обеда мы садимся в шикарные автобусы и отправляемся в Национальный дворец-музей. На подъезде к изумительным воротам (пять белых арок, увенчанных кровлей цвета морской волны) начинается теплый ливень. Мы с Лорой открываем зонтики и, сопротивляясь дождевым потокам, идем по широкой аллее, выложенной плитами и обсаженной деревьями с мясистыми листьями. Сам музей — огромный светло-желтый дворец — расположен у подножия большой лесистой горы. В центре и по бокам здания возвышаются пять пагод с изумрудно-оранжевыми крышами.

На полпути мы наталкиваемся на Сэма и Дэвида, стоящих на четвереньках; с их черных волос капает вода. На их спины забираются Питер и Марк, чтобы построить пирамиду, пятый парень фотографирует на свой телефон.

— Что вы делаете? — интересуюсь я, решив притвориться, будто не помню, что у Дэвида была моя фотография в голом виде.

— Ломаем стереотип, — отвечает Марк.

Я в замешательстве:

— Это для факультатива?

— Нет, это наше обращение к миру. Манифест «Банды четырех».

Я смеюсь. Странная компания: кряжистый Сэм, поджарый Дэвид со своей козлиной бородкой, нежнокожий Питер и долговязый Марк.

— Какой стереотип?

— Ты разве не поняла? Киношный папаша-азиат, без передышки щелкающий фотоаппаратом.

— Вы вроде называли себя разгневанными азиатскими мужчинами, — подает голос Лора.

— «Банда четырех» лучше, — возражает начинающий журналист. — Так прозвали четырех высокопоставленных сволочей, которые возглавили «культурную революцию»[90], а после смерти Мао были обвинены новым правительством в государственной измене. Не то чтобы я на их стороне, но название клевое.

Лора протягивает мне свой телефон:

— Сфоткаешь меня с ними?

Пока я делаю снимок, кто-то выбивает сумочку у меня из рук. Мимо проносится Софи в развевающихся алых шелках, под руку с Бенджи. В прошлый раз я слышала, что она встречается с Крисом, полная решимости найти своего мужчину. Бенджи испуганно, словно Бэмби, оглядывается на меня через плечо.

— Софи не просто помешана на парнях, — говорит Лора. — Она полоумная.

— Это ее семья виновата.

Зачем я пускаюсь в объяснения? Софи нужен муж, а не случайные связи. Лора поднимает брови, будто я несу чушь. Поскольку многие девушки отказались общаться с Софи, я в некотором смысле выиграла битву. Но я не ощущаю себя оправданной, а испытываю странное чувство ответственности, словно теперь ее несчастье — моя вина. Софи поступила недостойно, но я тоже ее обидела и теперь не понимаю, как нам обеим оправиться от этого.

Сзади к нам подходят еще несколько парней.

— Тайвань хочет свободы! — Спенсер, как обычно, талдычит про политику. — На протяжении всей истории эта страна находилась под гнетом — сначала японских оккупантов, потом Гоминьдана[91]. Придут ли острову на помощь США, или он окажется во власти Пекина?

— Если тайваньцев это устроит, — отзывается Ксавье.

— Быстрее, Лора. — Я в панике устремляюсь вперед, пока они нас не догнали. — Я вымокла до нитки. Пойдем скорее внутрь.

Лестница, устланная красным ковром, ведет в галереи, где хранятся удивительные сокровища: резные шары слоновой кости, вложенные один в другой; фигурки животных, лодки, маски демонов из орехов и камней оливкового цвета. Нефритовая статуэтка — обнимающиеся мальчик и медвежонок — заставляет меня вспомнить о Рике. Может, Дженна пронюхала о наших фиктивных отношениях и расстается с ним? Может, к этому приложил руку ее отец? Но что, если я принимаю желаемое за действительное и на самом деле Рик прогуливается рука об руку с Дженной по вечерним рынкам Гонконга, а Эвер Ван стала далеким воспоминанием?

Я стараюсь сосредоточиться на китайских сокровищах, вывезенных — или похищенных (в зависимости оттого, чью сторону вы занимаете) — гоминьда-новцами. Я обхожу Ксавье и его друзей, стоящих у монгольской юрты, и вместе с Лорой и несколькими девушками окружаю витрину со знаменитым шедевром — кочаном пекинской капусты, вырезанным из цельного куска бело-зеленого нефрита. Нам объясняют, как отличить настоящий нефрит от подделки: надо посмотреть его на свет.

За обедом выясняется, откуда взялись все те вещи, которые я считала родительскими причудами: свежевыжатый арбузный сок с мякотью, половинки маракуйи, подаваемые с крошечными пластмассовыми ложечками… Я даже натыкаюсь на мамину любимую пурпурную питтайю, исходящую темным соком, не похожую на белые высохшие плоды, завозимые в кливлендский магазин китайских продуктов. От ее тяжести мне становится не по себе, я кладу фрукт обратно на лоток и продолжаю осмотр.

Подкрепившись, я в одиночестве случайно забредаю в большой зал со стеклянной витриной, запруженный народом. Сзади напирают потные тела, я медленно продвигаюсь вперед, словно зубная паста в тюбике, пока меня не прижимают к стеклу. С трудом переводя дыхание, упираюсь в витрину рукой и разглядываю коричневый ломтик свиной грудинки на золотой подставке. Прослойка жира и полосы сочного мяса отражают свет. Свинина выглядит довольно аппетитно: хочется взять палочки для еды и полакомиться ею, но — чудо из чудес — она сделана из яшмы!

— Это изделие единственная вещь, которую обязательно надо увидеть в Тайбэе, — раздается дразнящий голос позади меня. — Тебе удалось.

Мое сердце бешено колотится, пока Ксавье проталкивается ко мне. Под воротником его сшитой на заказ рубашки мерцает золотая цепочка. Когда мы выбираемся наружу, Ксавье берет меня под локоть, защищая от толпы. Синяк у него на лице — темножелтое пятно на переносице — до сих пор не сошел. Прикосновения Ксавье, его запах будоражат мое тело воспоминаниями о поцелуях, о наших переплетенных телах.

— Привет, — тупо мямлю я.

— Тебе понравилось? — звучит на фоне гула толпы его низкий голос.

— Каменное мясо? — Я с трудом сглатываю. — Забавно, с каким усердием наши предки поклонялись еде.

Он улыбается одними губами:

— У них было много желаний, которые мы недооцениваем.

Я краснею и сосредоточенно разглядываю пятицветную вазу с изображением бессмертных[92], сотни оленей, плодов, разных животных и благодатных голубых облаков.

— Ты меня избегаешь, — говорит Ксавье.

— Я не знаю, что сказать, — отвечаю я.

Его поза непринужденна, но руки, лежащие на ограждении, отделяющем нас от вазы, напряжены.

— Для меня это не случайная интрижка.

Я облизываю пересохшие губы:

— Мне не хочется сожалеть об этом…

— Тогда не надо. — Ксавье нежно гладит меня по волосам. — Ты цепляешься за того, кто уже сделал свой выбор.

Я снова тревожно вздрагиваю. Ксавье слышал все его телефонные разговоры. Видел все открытки. Однако посох бо… Вот бы позвонить Рику, но раньше у меня не было нужды в его телефонном номере, поэтому я им не располагаю.

— Из-за чего вы подрались?

Ксавье отводит взгляд.

— Он взбесился из-за того поцелуя в доме тетки. Это не его ума дело.

Я ненавижу Рика за то, что он знает про поцелуй. Но тем не менее он счел, что это его ума дело.

— Может, он еще не сделал выбор, — выпаливаю я.

Ксавье поворачивается ко мне, раздраженно разводя руками:

— Тогда почему он с Дженной в Гонконге?

— Откуда ты это знаешь?

— Подслушал его телефонный разговор в клинике, ясно? Дженна перенесла свой рейс из Тайбэя. Они договаривались, что он встретит ее в аэропорту.

— Из Тайбэя? — бормочу я. — Дженна собиралась в Тайбэй? Я не знала.

Почему Рик не сказал? По-видимому, он наконец набрался мужества и намеревался заставить родных принять ее. Какая же я дура. Годы безответной любви обрушиваются на меня мучительным одиночеством. После Дэна я так ничему и не научилась. И вот опять одержима парнем, влюбленным в другую. Парнем, который снова и снова давал понять, что относится ко мне лишь как к сестре.

У меня теснит в груди. Я перехожу в соседний зал, по которому эхом разносится стук зубила по камню: это приглашенный художник вырезает именные печати за столом в углу. Остальную часть помещения занимает шелковый свиток с панорамой: хребет под названием Лу, со скалистыми вершинами и вечнозеленой растительностью таких глубоких и насыщенных синих тонов, что их можно ощутить на вкус.

Когда Ксавье приближается ко мне, я начинаю отодвигаться, но его ладонь накрывает мою руку, лежащую на ограждении.

— Есть ли… Был бы у меня шанс, умей я читать? — тихо спрашивает он.

Я резко вскидываю голову:

— При чем тут это! Как такое вообще взбрело тебе в голову?

Ксавье отворачивается. С нашей первой встречи его волнистые волосы успели отрасти, и он заправляет их за уши, отчего кажется моложе. Я обдумываю свое поведение: слиняла на следующее утро, избегала его, потому что мне было слишком стыдно признавать собственный выбор. Я вела себя недостойно… Весьма.

— Твой отец не хочет, чтобы ты рисовал? — спрашиваю я.

Ксавье бросает на меня быстрый взгляд. Усмехается:

— Отец купит картину, если это хорошая инвестиция. Но его тупоголовый сынок не должен тратить время на идиотскую мазню.

— Ну, его здесь нет. Так что дерзай. Рисуй всласть до самого конца смены.

Ксавье проводит рукой по ограждению, все еще не глядя на меня. Затем достает из кармана шорт альбом и сует мне в руку. Бумага нагрелась от близости к его телу. Я неохотно листаю страницы. В этих набросках чувствуется какая-то неуверенность, которой не было в моих портретах, словно Ксавье рисовал из-под палки. Каменные колонны храма с резными чешуйчатыми драконами и тисненными золотом иероглифами. Художник в заляпанной красками блузе, подносящий кисть к мольберту. Мраморное чайное яйцо, лежащее на собственной тени. Ни одной девушки, хотя я в глубине души этого ожидала. Только мои портреты. Вот я у тетушки Клэр, выуживаю из супа последнее волоконце акульего плавника; сегодня утром за завтраком вычерпываю себе на тарелку соленое яйцо. Вот мой профиль — я сижу в классе на переднем сиденье, повернувшись лицом к Дебре для парного чтения. Мой затылок на подушке, изгиб обнаженного плеча, складки простыни, натянутой до локтя.

Альбом едва не выпадает из моих рук. Рисунки изменились. Теперь они более содержательные. Страстные. Лихорадочные.

Дрожащими руками я возвращаю альбом владельцу. Подхожу к рабочему столу, за которым художник вырезает на мыльных камнях размером с прямоугольные тюбики губной помады тройные иероглифы китайских имен — печати, чтобы ставить красные штампы на картинах в этом музее и в коллекции тетушки Клэр. Я покупаю одну — бледно-зеленую, с более темными зелеными прожилками.

— Ни цзяо шэньмэ минцзы? — Резчик спрашивает, какое имя вырезать, но я мотаю головой и протягиваю камень Ксавье.

— Ты должен сам вырезать свое имя, — говорю я. — Чэнь Лаоши говорит, что так делают большинство художников. Как балерины, которые сами пришивают ленты к своим пуантам… Извини, — я делаю глубокий вдох и выдыхаю через рот, — но ты больше не можешь меня рисовать.

— Почему?

— Ты знаешь почему.

— Нет, не знаю.

Он переворачивает печать, проводит большим пальцем по краю.

— Не усложняй.

— Это не я усложняю.

— Подожди!

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но рука Ксавье обхватывает меня за талию, не отпуская. Его следующая фраза звучит где-то у меня в волосах.

— Эвер, все, что мне нужно, — это шанс.

Давка в музейном зале помогла снова раздуть пламя страсти.

Все телефонные разговоры. Все открытки.

Я ловлю себя на том, что наклоняюсь к Ксавье. Прижимаюсь лбом к его плечу, а он обнимает меня, и я боюсь, что причиню ему боль. Но у меня больше нет сил отталкивать его.

— Мы могли бы почитать вместе. — Его рубашка заглушает мой голос. — Я помогу тебе с английским, а ты мне с китайским.

Его руки напрягаются. Он кладет подбородок мне на волосы.

— Было бы здорово.