Неждана

Глава 12 Лазоревая ниточка, или Кот-перебежчик

Тишка — толстый серый кот, которого за свистульки на ярмарке выменяли, больше всех любил в семье Забаву. Уж она-то его наглаживала и утром, и вечером, а тот мышу поймает — ей несет.

Неждана Тишку тоже любила, но мачеху еще из-за кота гневить не решалась. Она для деда ложку творога допроситься не могла, что уж там кот. Хорошо, у него Забавка есть. Та старалась потихоньку коту лакомый кусочек подбросить или сметанки плеснуть.

Мышей кот ловил, службу свою в дому исправно нес. Но мышей каждый день жрать — это ж, тьфу, гадость какая! Да, и повывел он давно всех грызунов, изредка какая приблудная полевка в сенях проскочит.

Сорока кота кормить не велела, чтоб не разленился, к сметане и творогу не привыкал. Головы курячьи Забавка ему оставляла, но то — ладно — головы все равно на выброс шли. Чай, не последний кусок доедали, чтобы самим из голов похлебку варить.

От несправедливости такой и голодухи повадился кот к Надейке на двор заглядывать. Он и там всех мышей переловил по-соседски, Надейка кота привечала. Не жалко было ей накормить его сытно, все ж таки кот — не корова, много не съест.

Так и жил Тишка давно на две избы. Сорока из-за ссоры своей с Надейкой кота еще пуще не взлюбила, стала предателем считать и перебежчиком. Она и по другим причинам его не жаловала: не от его ли шерсти в горнице Богдан задыхается — думала она иногда.

Сам Богдаша любил с котом играть. Были то все игры глупые мальчишеские, порой жестокие, — то за хвост тягает, то усы палит. Как услышит Сорока, что сынок ее хохочет-заливается, громыхалку к хвосту котейке привязал да гоняет шерстяного, то и ладно, так и быть, сама улыбнется от умиления — какой сыночек смышленый вырос. Не гонит пока Тишку со двора — пусть Богдашу забавит. После таких забав кот потом неделю у Надейки хоронится, на имя свое с Сорокиного двора не откликается. Забава ходит по деревне серого ищет, причитает жалобно. Дрогнет Тишкино сердце — простит все, и домой вернется.

Два последних дня кот, видать, тоже у соседки прятался. Когда родной двор гнилой свеклой обстреливают, это никому не по нраву.

Утром Забава зашуганного кота в сенях нашла и в избу затащила.

— Ой, на Тишку кто-то шнурок повязал, — с удивлением выдохнула она.

— Никак повесить на заборе хотели, что тех куколок, удавку накинули, — хмуро откликнулась Сорока. — Сымай шнурок и в печь закидывай, спалить надо, — мож, заговор на нем какой.

— Дай посмотреть, — потянулась к шнурку Нежданка. — Нитки знакомые — красная, синяя да лазоревые вместе сплетены, вроде где-то она уже такое видела.

— Пали, я сказала! — прикрикнула мачеха на Забаву. — Не вздумай бесовой силе в руки дать. Хошь, чтобы зло людское, на шнурок наговоренное, в десять раз на ее колдовстве, как на дрожжах, поднялось?

Забава перечить мачехе не стала, шнурок в печь кинула. Сорока и так уже сама не своя последнее время — шутка ли три дня взаперти сидеть, на двор нос не высунешь. Даже Авоську маленького вчера ни за что отшлепала, на ребенке хилом сорвалась.

А у Нежданки все шнурок трехцветный из разуму не шел. Откуда она тот лазоревый цвет знает? Где видела? Ежели каждый день краски мешаешь, оттенки подбираешь, то начинаешь такие тонкости различать, что мало кому дано.

И только, когда сидела у деда за печкой, снова долго Василя кашей кормила, вспомнила Неждана — изок, стрекозы, яблоня… Пояс такой узорчатый Ваня носил, говорил, что мамка ему сама выткала. Лазоревая нитка, красная да синяя — так они в то лето на солнце отливали… Надейкины нитки — и на поясе, и в шнурке — с одного мотка.

Не могла соседка на кота удавку накинуть, чтоб на дворе повесить, — это Неждана точно знала. Сороку она давно не любит, может, и пошибче других, Власа не особо уважает за то, что никакого укороту жене не дает, дозволяет детей Даренкиных обижать и деда в черном теле держат. Но серому Тишке Надея никогда ничего худого не сделает, даже ежели вся Поспелка семью Власа растерзать готова.

Ванькину матушку Неждана почитала, у колодца завидит — в пояс кланялась. Осмелится — так и спросит Надею, как Ивану в Граде живется, как при терему служится.

Мать улыбалась и отвечала обстоятельно, хотя сама мало что знала. Ивана со службы пока даже на денек домой не отпускали, сама Надея тоже в Град не ездила, уже и спину ломило, и ноги болели, и скотину в хлеву не на кого было оставить. Если только, кто из родни через Град по своей надобности поедет, с Ванькой там свидится, тогда хоть какая весточка о нем до матери долетит. Все, что сама узнавала, — тем и с Нежданкой делилась.

Не сразу, но догадалась девчонка, что шнурок у кота — то знак для нее был. Не зря Надея на Тишку его нацепила — сказать она что-то Неждане хочет, к себе зовет.

В избу к Власу не подступиться, Сорока дверь сейчас никому не откроет, стучи-не стучи. Значит, к себе Надея зовет, кота со шнурком заместо голубя почтового отправила.

Про птиц, с которыми послания пересылают, девчонка только от Вани, наверное, и слышала. В Поспелке таких никто не держал. Думала иногда Неждана, как ладно было, если б Ванька ей письма из Града с голубями слал. Бывает, лепит свистульки или раскрашивает, а сама представляет… Потом уж вспомнит, что грамоте не обучена.

— Надея, пусти меня, это я, Нежданка, — не стучала, а тихонечко скреблась девчонка из сеней в горницу.

В сени она через лаз прошмыгнула, знала где доски отодвинуты для Тишки. Нежданка только вверх тянулась, а сама все такая же тощая была. Где толстый серый кот пролезет, там и девчонка бочком пройдет.

Ух, и чего ж ей то стоило — без спроса со двора уйти, да в такое время неспокойное. Отец побоялся на улицу показаться, а она, девчонка, с заднего двора, через лаз в заборе, да через щель в хлеву к Надее в сени — шмыг.

Дверь распахнулась тут же. Надейка уже истомилась, пока девчонку дожидалась. Уж чего только не передумала, — может, кот со страху в подпол забился, до избы не дошел, может шнурок с себя содрал, может, загубили кота, а, может, Тишка в избе появился, да Нежданка знак не распознала…

— Заходи, детка, не бойся! Заждалась я уже! К печи садись — грейся, — Надея вытянула Нежданку из сеней за рукав, как морковку из грядки. — Разговор у нас с тобой взрослый будет.

Неждану всю, как льдом окатило.

— С Ваней что случилось? — прошептала она.

— Не, за Ванятку не переживай! — поспешила заверить Надея. — Про тебя сказ.

— Уфф, хорошо, — девчонка хоть капельку успокоилась.

— Приезжал человек один, Ванька с ним просил тебе передать, что не сегодня-завтра с княжьего двора по твою душу люди явятся, в колдовстве обвинять будут, — все, как есть, без утайки, выпалила Надея.

— Да, ладно, — выдохнула Неждана. — Вроде я привыкла к такому уже.

— Во, чудная! — Ванькина мать руками всплеснула, как утка в руду плещется, — беспокойно и неуклюже. — Что ж ты сравниваешь людей княжьих да баб деревенских, что из-под платков в спину кричат, а сами боятся до дрожи, что сила колдовская их накажет.

— А я про княжьих людей ничего не знаю, — созналась Неждана и медленно помотала головой.

Соседка укрыла ее пуховым платком, девчонка вся дрожала — то ли от страха, то ли от холода.

— Княжьи люди — лютые они, на расправу скорые, — не сдержала слезу Надея. — Им головы рубать — что бабам семечки лузгать.

Губенки у Нежданы задрожали.

— Уж, коли решились они из Града до Поспелки скакать сквозь снега и метели, добром дело не кончится, — Надея не пугала, а, как есть, правду всю говорила. — На плаху тебя потащат другим в назидание. Или толпа разъяренная прямо на дворе в клочья разорвет.

— Я же ничего плохого не делала, — девчонка всхлипнула.

Боялась шибко, но до конца в такой поворот своей злой судьбы она пока не верила.

Раньше Неждана думала, что нет ничего хуже, чем сиротой остаться, да знать, что матушка родная тебя не любила. Не помнить ее совсем, а такое знать. Потом решила, что с Сорокой, — все ж похуже будет. Утешала себя, что — не навсегда те беды. Надо потерпеть еще немножечко, а потом Нежданка вырастет. Как дедусь помрет, сбежит со двора — хоть к дядьке Ерохе, хоть еще куда. А теперь? Что с ней теперь станется?

По привычке Неждана задрала дрожащий подбородок, стараясь не показать предательские слезы. Обещала себе больше не плакать, но от таких вестей — кто хошь разрыдается.

— Как же теперь? — вздохнула она. — Дедусь с кем же останется?

— Василь длинную житя прожил, — Надея погладила маленькую соседку по головушке.

Ее перепутанные темно-русые прядки, отливали серебром.

— Не о нем сейчас думать надобно, а о тебе. Как тебя, внучку его любимую, уберечь, — напомнила Надея.

— Да, как уж тут? — Нежданка и шмыгнула носом. — Видно, на роду мне погибель написана.

— Да, что ты, малая! — Надейка снова руками, что утица крыльями заплескала. — Бежать тебе надобно, прямо сейчас бежать, даже в избу свою не воротись.

— Куда бежать-то? — девчонка, наконец, отчаянно заревела.

Она всхлипывала все громче и громче, и уже чувствовала, коли не остановится прям сейчас, то снова скатится в припадок — совой заухает, медведем заревет.

Такое с ней случалось от сильной радости или от щекотки, но это давно — когда дед катал на качелях, когда в ночное брал, и искры в небо летели… Как слег Василь, радости у Нежданки заметно поубавилось.

Чаще накрывало от обиды, когда уже не хватало никаких сил, чтобы держаться, задирать повыше подбородок и слезы горючие обратно в душу закатывать. Вот тогда резко перехватывало дыхание, переставало хватать воздуха, и приходилось жадно хватать его открытым ртом, с каждым разом побольше куски неба откусывать. А сколько там того неба в одну тощую девчонку поместится? И все тут же начинало рваться обратно, биться в груди и клокотать чужими лесными голосами. И только, когда выкричит Нежданка свою боль дикими птицами, медведем ее прорычит, тогда только ее отпускало.

В такие случаи все в дому, даже сердобольная Забава, от нее шарахались, подальше отступались. Сорока боялась, что в один какой-нибудь раз сила злая выплеснется не криком яростным, не рыком звериным, а чем пострашнее обернется.

— Что ты?! Что ты?! — перепугалась Надея, когда поняла, к чему все клонится. — Услышат с улицы, в избу ворвутся. Потерпи, родная, потерпи…

Ванькина мать заметалась по избе, она хватала тулупы, пуховые платки, одеяла, укрывала ими Нежданку, чтоб не так слышно было, если та все-таки раскричится.

Не за себя боялась, что в ее избе чертову девчонку найдут, — толпы под окнами опасалась. Все уже на взводе третий день, меды хмельные не по чаркам разливают, а ковшиками уже прям на улице хлебают. Этак они и княжих людей дожидаться не станут, сами на месте девчонку порешат. Видала уже Надея мужиков с топорами под Сорокиными окнами.

Но платки и одеяла только душили, не давали воздуха глотнуть, срывала их Неждана с себя яростно. Надея не знала, что делать, а потом просто обняла девчонку, к себе прижала крепко да не выпускала, пока не успокоится.

Удержалась в этот раз Нежданка, — на самом последнем камушке над обрывом устояла, вниз в пучину не сорвалась. Продышалась, и попустило ее немного.

— Тетка у тебя есть по матери — Любава, в Медоварах за рекой живет, далеко ее замуж просватали, — начала рассказывать Надея. — Про нее все уж и думать забыли, откололась она от родной семьи, как замуж вышла, двадцать лет в Поспелке не появлялася. Там тебя точно никто искать не будет.

— Так ей, поди, и до меня дела нет, коли совсем откололась, — шмыгнула носом Нежданка.

— Не скажи…, — протянула соседка. — Говорили ей о судьбе твоей горестной, через чужих людей я вести передавала.

Девчонка даже плакать перестала от любопытства. Надо же! Оказывается, у нее есть еще одна тетка, и ей про нее, Нежданку, вести передавали в далекие Медовары за реку. Что еще сегодня откроется?

— Три раза она к Власу на ярмарку приезжала, когда он в Граде торговал, просила тебя ей отдать, — Надея постаралась рассказывать побыстрее, без подробностей.

— А тятька что? — Неждана таращила глазищи от изумления.

— Первый раз еще при Дарене дело было, Влас ясно все понимал, но отказался — сказал, что нельзя тебя с дедом разлучать, и что Дарена, может, еще выправится, переменится к тебе, — объяснила соседка. — А потом он уж под приворотным зельем плохо соображал, смотрел пустыми глазами и на все «нет» у него — один ответ. Отступилась Любава, когда поняла, что Сорока тебя из своих когтистых лап не выпустит, пока все сундуки соболями не набьет.

— Каким зельем? — не поверила ушам Неждана. — Мачеха тятьку приворожила?

— Не о том речь, — отмахнулась Надейка.

«Как же я так проболталась-то?!» — ругала себя Ванькина мать. У девчонки и так своих бед, что елок в лесу, и конца и края тому лесу не видать. А тут еще такое в тринадцать годков услышать.

— К Любаве тебе надо добраться, приютит она тебя, примет, никому не выдаст, — торопливо поясняла Надея. — У нее своих детей восемь душ, но почти все взрослые уже, там уж и внуки твоего возраста подрастают, затеряешься в большой семье.

— А как же я до Медоваров доберусь? — прижала ладошки к щекам девчонка.

— Вот это, да — самое сложное, — согласилась Надея.

— Далеко это? — все выспрашивала Неждана.

— Далеко, — кивнула головой соседка. — Но это ж и хорошо, что далеко — не найдут там, не доберутся!

— Хорошо, — кивала головой девочка.

— Ванька тебя завтра на переправе будет ждать, — начала обсказывать детали Надея. — По тракту идти нельзя, там княжьи люди поедут, да и заприметить кто из местных может. — Через ближний лес напрямки беги, там ни волков, ни медведей нет, — одни зайцы разве что, те сами от тебя попрячутся. Лису, может, встретишь — не бойся, она человека не тронет.

— А потом? — выдохнула Неждана.

— В трактире переночуй, — продолжила обсказывать соседка.

— В «Хохотушку» самой пойти? — не поверила ушам Неждана.

Трактир «Толстый хохотун», или по-простому «Хохотушка», пользовался дурной славой.

— Не, ты внутрь-то, конечно, не заходи, никому на глаза не показывайся — неспокойное место, лихие люди собираются, девке там одной делать нечего, опасно очень — предостерегла Надея.

— А как тогда? — удивилась девчонка.

— Там, где лошадей привязывают, там сено под навесами сложено, — туда тебе просочиться надо, — соседка старалась обсказать все подробно, от этого жизнь Нежданкина зависела. — Закопаешься в сено — переночуешь, так не холодно. Коли мыша прошуршит, не визжи, и все ладно будет.

— А утром? — Неждана смотрела на Ванину мать во все глаза

— Утром из сена тихонько выберись и по ручью до реки ступай, а там и увидишь по санным следам, где все на другой берег переправляются. На той стороне тебя Ванька встретит уж и в Медовары отвезет.

— Все? — спросила девчоночка и подскочила, чтобы бежать.

— Нет, погоди, что-то еще я тебе сказать должна, — наморщила лоб Надея.

— А, вот что, — вспомнила она. — Именем везде чужим называйся, про то, откуда ты, никому не сказывай и куда путь держишь, тоже правды не говори.

— Почему? — не поняла Нежданка.

— На случай, если погоня будет, — нехотя пояснила Надея.

Не хотела взрослая женщина девчонку пугать, но предостеречь надобно.

— Скажи всем, что ты, например, Прекраса из Небылиц, — пояснила Надейка, — имя выбирай частое, что на каждом шагу встречается. Этих Прекрас в Небылицах, — на каждом дворе водится, да, не по одной штуке.

— Понятно, — мотнула головой Неждана. — Прекраса из Небылиц.

— А едешь ты в Сосновку, — запомнишь все? — с тревогой спросила Надея.

Виданое ли дело, девчонку, что нигде не бывала, одну в такую даль отправлять. Да, еще зимой! Душу чистую хрустальную обману учить. Справится ли? Упомнит?

— Почему в Сосновку, — непонимающе замигала Нежданка. — Тетка Любава же в Медоварах живет, как отломилась?

— Откололась от семьи, — улыбнулась Надея, — не отломилась.

— Ну, ладно, — согласилась Нежданка.

Хотя разницы особой она не видела.

— Умница ты моя, — погладила девчонку по лохматым косицам Надея и протянула вареную куриную ногу, — Все ты правильно запомнила — тетка Любава в Медоварах, тебе туда надобно. Но ты всем будешь говорить, коли спросят, что едешь в Сосновку к дядьке Добрыне, — это чтобы как лисица следы заплести.

— Аааа, — протянула Нежданка, — хитро…

— Не обман это вовсе, — захотелось вдруг пояснить Надее, — правильно тебя дед Василь учил, жить честно надобно. Но иногда приходится говорить неправду, чтобы спастись — такое прощается, худого ж от этого никому не будет.

Нежданка вгрызалась в куриную ножку, как голодный зверек, жир пачкал щеки. Надея даже отвернулась, чтобы не смотреть. На Богдаше штаны говорят, давеча треснули, тулуп, что по осени купили, застегнуть на толстом пузе не могут, а тут такая девчонка голодная рядом растет, и Сороке дела нет. Как она, сама матерь, перед богами древними отвечать за то будет?

— Если б раньше узнать, Ванька бы сам за тобой примчался, а теперь нельзя времени терять, — пока он из Града до Поспелки доскачет, да потом отсюда вы вдвоем до переправы… — долго это, и крюк значительный сделать придется. Поэтому и встречу назначил на полпути, — пояснила Надея. — Не серчай на него.

Нежданка молча закивала, рот у нее был набит курицей. Как можно было обижаться на Ваньку, который и на службе в Граде про нее не забыл.

— Вот еще что важное тебе сказать надобно, — снова вспомнила Надея. — Реку зимой по льду в любом месте перейти можно, но ты ж все-таки до переправы ступай. Там санями все укатано, и дорога на том берегу дальше продолжается. А на дикий берег выйдешь — по горло в снегу застрянешь, не пройдешь.

Надея молча подсунула Неждане пирог с капустой. Не известно, когда теперь еще поесть доведется. До Медоваров, почитай, два дня пути.

Как же ей хотелось уберечь эту девочку от всех напастей. Как бы хотела Надея сама пройти за нее этот сложный путь. А ведь даже проводить через лес не сможет — уж ноги не те стали, не протопает она столько, только задержит ее в дороге.

Нежданка за свои тринадцать лет ничего, кроме Поспелки не видела, а люди разные по ту и эту сторону реки живут, к ним ко всем подход нужен — кого-то лучше по большому кругу обходить, а кому и довериться можно, — трудно одной через снега путь держать.

Пока Нежданка пирог жует, решила Надея еще немного рассказать, хоть как-то к дороге подготовить:

— Ты как из трактира утром уйдешь, можешь на сани кому подсесть, чтоб до переправы довезли, я тебе пирогов дам — что сама съешь, а чем и за проезд расплатишься.

Еще пирогов? На санях? У Нежданки уже дух замирал от будущих приключений. Она как будто и забыла, что княжьи люди едут, чтоб на плаху ее тащить, а хмельная толпа и так готова растерзать прямо здесь, в Поспелке.

— Наши, правобережные, все шубы мехом наружу носят — торопилась рассказать Надея, больше черные да бурые, — к нашим в сани не садись, они по делам на тот берег скатаются, да скоро обратно сюда вернутся. Будут тебя искать — будут у них первым делом спрашивать. Да, и врать нашим начнешь, обман быстро вскроется. Скажешь, что ты Прекраса из Небылиц, а тебя допытывать начнут: А с какого двора? А того знаешь? А этого?

— Как же тогда? — сдвинула бровки Неждана. — Пешком все ж-таки лучше идти?

— В чем-то лучше… — согласилась Надея. — Но далеко. И долго. Пока идешь, всем глаза намозолишь, мало девчонок в такой путь зимой отправляются, все тебя примечать станут.

— Левобережные сани выбирать? — наконец, догадалась Неждана.

Надея кивнула и добавила:

— На левом берегу тулупы мехом внутрь шьют, да по шкуре снаружи вышивками украшают. Увидишь семью в такой одеже, к ним попросись. Чем светлее тулуп и ярче на нем вышивка, тем дальше люди от реки живут — лучше таких выбирай. Уедут они в свою глухомань на север, кто их там про тебя спрашивать станет.

— Ладно, побегу я с дедусем попрощаюсь, шубку и валенки прихвачу да платком повяжусь, — дожевала пирог и подскочила Нежданка.

— Что ты! Не ходи! — ухватила ее за руку Надея. — Нету уже пути назад, ты и через двор не проберешься. Найду я тебе одежу теплую, чай троих детей вырастила, все в дому есть — и шапки, и валенки.

— Как же я дедусю не скажу? — потихоньку вытягивала руку от соседки Неждана. — Подумает он, что бросила я его.

— Да, ничего он не подумает, не понимает он уже, — попыталась возразить Надейка.

Она с тревогой кидала взгляды за окно — начинало смеркаться, надо торопиться.

— Все он понимает! — с жаром бросилась защищать Василя Неждана. — Он иногда мне моргает, когда я с ним разговариваю.

— Да — да, — закивала Ванькина мать. — Не то я сказать хотела. Ничего он плохого про теб не подумает, знает дед, как ты его любишь.

— Как же он с Сорокой останется? Уморит она его. — Нежданка пустила слезу, да такую детскую, горючую — сиротскую.

— Он бы хотел, чтобы ты спаслась, — Надея уже заметно нервничала, время утекало, как вода сквозь пальцы. — Вон хоть Ероха его заберет, у Василя детей взрослых — двенадцать душ, кто-нибудь да подхватит старика. Уговор был семейный, что Влас с Дареной деда досматривать будут, за то им его изба достанется. Но, коли так жизнь повернула, то заберут его в другую семью, уж не бросят отца старого.

— Почему ж они раньше… — задохнулась от возмущения Нежданка.

Да, как ей объяснить, что одного Василя давно бы уже забрали от Власа с Сорокой, все боялись ее, ведьмину девчонку, в дом пускать. А куда дед — туда и она потянется, увяжется, как ниточка за иголочкой, будет бегать по сто раз на дню — не избавишься.

— Не вертайся домой, поздно уже, по темноте через лес пойдешь, — умоляюще попросила Надея.

— Я быстро, — шепнула Неждана и скрылась в сенях.