Славка вернулась в терем под вечер.
Олегом с Игорем хныкали полдня, кашу не ели, от черники с малиной носы воротили, в ладушки с мамками не играли, — чай, не маленькие. Игорю — четыре, а Олегу уж шестой годок пошел. Олегом с Игорем хныкали полдня, кашу не ели, от черники с малиной носы воротили, в ладушки с мамками не играли, — чай, не маленькие. Игорю — четыре, а Олегу уж шестой годок пошел.
Требовали княжичи только Славку и ее новых сказок.
Она рассказала им про колобка, про гусей-лебедей, а опосля поняла, что становится какой-то скучной занудиной — пугает детушек тем, что может с ними случиться, коли старших ослушаться. Неспроста, конечно, — пыталась через сказки вразумить княжичей, вокруг которых злые сети плетут, — чтоб не попалися.
Все ж потом исправилась и рассказала мальчишкам про то, как водяной новые песни разучивал, а одно бульканье и выходило, — не для воспитания, просто на потеху. Сидели они с Олегом и Игорем на полу и по очереди пытались пробулькать друг другу песенки, что б другие угадали, значит, что водяной поет.
— Ты на что это намекаешь? — строго спросила Морица, внезапно появившись на пороге детской горенки. — Зачем братьев против меня настраиваешь? Дразниться учишь — язык горланский коверкаете?
Принесла нелегкая эту мокрицу! Что за девка-то такая?!
Платье цвета фиалки на ней, да такое соромное, все оладушки, как у Ванды, видать. Губы вишневые надутые, волосья темные кольцами дыбятся, — поди, спит, стоя, за-ради прически. Сколько ж надобно желудев, тьфу, — желудей, или желудИ, чтобы накрутить таку башку?
— Да, мы играем просто, Морица, — Олег тут же вступился за любимую няньку. — Хочешь с нами?
— Морица, иди к нам? — позвал и малыш Игорь. — Очень весело!
— Еще чего! — фыркнула старшая сестра.
Она захлопнула дверь и убралась к себе.
«Вот же ж какая поперечина, — усмехнулась Нежданка. — Попросили бы ее выйти, игре не мешать, она бы ни за что не поддалась, а так — раз и готово!»
К вечером Морица подкараулила
«Вот же ж какая поперечина, — усмехнулась Нежданка. — Попросили бы ее выйти, игре не мешать, она бы ни за что не поддалась, а так — раз и готово!»
К вечером Морица подкараулила новую няньку в саду, сдернула с нее платок
— Так я и знала, что нет у тебя косы! — злобно захихикала Морица.
— Волосы — не зубы, поди, отрастут, — с улыбкой ответила девчонка.
Она даже слегка выпятила подбородок в целях самообороны.
— «Поди»? — Морица обошла Нежданку по кругу, медленно рассматривая с ног до головы. — А ты, я смотрю, совсем дура деревенская? — наконец, вывела она.
— Деревенская, да не дура, — отшутилась Славка.
Прежняя Нежданка бы так не смогла.
— Языкатая еще? — Морица зашла на второй круг, что коза карусельная.
«Уже языкатая стала, — усмехнулась про себя Нежданка, — поколеси с мое со скоморохами, с народом разным потолкуй.»
Вслух она просто ответила:
— Сказки сказываю, потешки, прибаутки, частушки — все при мне.
Славка не давала себя в обиду.
— А коса-то твоя где, чудо фольклорное? — Морица снисходительно улыбнулась.
— На Купалу неудачно через костер скакнула — спалила волосья, — выдала Нежданка давно заготовленный ответ.
— Что за дичь? — Морица глядела уже с любопытством. — Смелая что ли? Дерзкая?
— Да, мы из деревеньки все такие! — снова шуточкой ответила Славка.
Никакой особой отваги не требовалось, чтобы через костер с разбегу перелететь, по сравнению со всем остальным, что еще Нежданке испытать пришлось. Она три лета подряд разъезжала со скоморохами по долам и весям, отмечала Купалу и в Еловых Лапах, и в Небылицах, и в Расстегайке — везде было весело. Везде одно и то же — венки плели, хороводы водили, через костер сигали, потом в реку лезли. Самое сложное было — загодя отлепиться от скоморохов, чтоб девку в ней не распознали, как все в воду в одних рубахах, а то и голышом попрут.
— На пир пойдешь? — строго спросила Морица.
Нежданка уже и думать забыла про энтот пир по поводу предстоящей свадьбы Белояра. А ведь скоморохов для того в Град и позвали, чтобы на пиру плясать.
— Не знаю, — неуверенно ответила Славка.
— Все пойдут, — тряхнула башкой княжна. — Мелкие, поди, без тебя и не согласятся, в юбку клещами вцепятся.
Нежданка про себя улыбнулась, когда услышала «поди» от «цвелизованной» Морицы.
— Со мной пойдем, платье тебе выбирать буду, — строго велела княжна. — Я тебя в подруги выбрала.
Олега с Игорем увели учиться ездить верхом, и Нежданка потому и слонялась по саду без дела. Не нашлась она сразу, чем отговориться, а Морица уже схватила ее за руку и упрямо потащила за собой.
Вона как! «В подруги выбрала»! А ее, Нежданку, кто спросил?
Ох, и сколько же платьев можно вместить в одну горницу! Если их рядком плотненько вешать друг за другом, а рядков тех — цельных шесть по одной стене, да четыре — по другой!
Нежданка поворотилась к окну да принялась скло разглядывать. Уж и чудны же окна в терему — все-все видать через скло, что на улице делается.
Вона баба в красной рогатой кике бежит, давеча на окраине Града Нежданка ее ужО видела. Сызнова с зятем лается, орет на всю улицу: «Прощелыга! Пятигуз этакий! Пустоплет! Курощуп! Мордофиля! Остолбень! Межеумок! Чужеяд!» Через скло, конечно, не слыхать, да Нежданка еще с прошлого раза все звания зятька выучила, много разов тещенька ему их повторила.
А он такой тощий, вертлявый, усишки на желудИ навил, щеки напомадил да вопит: «Маменька-теща! Маменька-теща!» А что «маменька-теща!», поди, сам не знает — продолжения не придумал пока. А она его уж гоняет, прям с лопатой за ним бегает на этот раз — вот потеха! Кажется, рогами забодать хочет.
Ой, чудны портки на нем сегодня — как в рукава рубашке ноги свои курячьи всунул, облепила его тканина со все сторон — смотреть соромно.
Меж тем Морица нашла платье, которое, по ее мнению, должно было Славке подойти. Красивый цвет — темно-голубое, как морская вода, — ну, тут Морице виднее, это она горланский язык за морем учила.
— Твой цвет будет, запоминай, — важно велела она. — Я тут всем какой-нибудь цвет назначаю!
Ну, вот, а говорили, что Мокрица влюбилась, ей не до чего дела нет. Куды там! Прилипла, что банный лист. Раскомандовалась, как воевода.
— Примеряй! — крикнула Морица и кинула девке платье.
Нежданка испугалась, что такая красота упадет на пол, и поторопилась, на лету подхватила.
Понятно, что Морица нашла себе новую игрушку, и будет забавляться со Славкой, пока ей нянька не наскучит. Поди, все остальные в терему уже наряжены, всем княжна свой цвет назначила.
— Ну, же! Что стоишь?! — Морица прикрикнула. — Тебе княжна велела!
Она уперла руки в боки и требовала немедленно облачиться Славке в платье. От нетерпения даже ножкой притопнула.
Потом подумала и сменила гнев на милость:
— Извини, я избалованная. Нельзя так с народом… То есть, — с друзьями разговаривать. Тебя подруга просит. Тут так одиноко в терему… Так скучно…. Давай на самом деле дружить?
«Интересно, куда подевались все остальные твои подруги, с которыми горло зверобоем полоскали — язык горланский разучивали?» — подумала Нежданка.
А вслух сказала:
— Что, прямо тута?
— Давай уже скорее! — взвизгнула избалованная Морица. — Страсть как охота на тебя красивую глянуть.
Ей на самом деле не терпелось посмотреть на новенькую деревенскую девку в шелках.
Платье струилось, обволакивало, приятно холодило тело.
— Ой! — пискнула Неждана, когда увидела, насколько оголилась грудь.
Она всплеснула руками и попыталась натянуть платье повыше, чтобы хоть малость прикрыться.
— Опусти грабли свои! — уже на правах подруги по-свойски велела Морица. — Платье не цепляй, порвешь еще.
Нежданка отдернула руки от шелка, как от печеной картошки, что только-только из углей вытягнули. На самом деле жаль было попортить такую красоту.
Морица одернула платье еще ниже, чем оно изначально село.
— Так хорошо! — заключила она, снова обойдя Нежданку по кругу.
Она потащила деревенскую дурочку к большому зеркалу, чтобы та сама рассмотрела, как она хороша.
А какие тут яблочки поспели, — приговаривала княжна, цокая языком. — Урожайный нонче год, оказывается.
Нежданка залилась краской. В отражении она видела настоящую красавицу, и почти не узнавала себя. Как? Когда так случилось, что у нее грудь наросла?
— Все же смотреть будут? — робко поворотила она голову к Морице. — Неловко как-то…
— Неловко, когда показать нечего! — бойко ответила та. — А тут грех скрывать такое богатство. Ты знаешь какую девки власть над парнями имеют через красоту свою?
Неждана вздохнула. Второй али третий день девкой живет, а уже сама не рада, что в это ввязалась. Что со скоморохами, что в терему — одна беда, всем ее хрудь покоя не дает. Не хотела она никакой власти над миром, не хотела править ничем, кроме своей судьбы.
Ванда сказывала, что грудь с капусты растет, и лопает она ее кажный день во всех видах. Той не особо помогает, правда. А тут вона, как назло… Нежданка решила, что даже щи теперь хлебать перестанет. Навсегда! Навеки вечные!
Морица снова обходила девчонку по кругу. «А ведь вправду хороша деревенщина! — подумалось, — быстро в терему девку спортят.»
Морица представила рожи гостей на пиру, как понаедет ее многочисленная княжеская родня, все начнут засматриваться на юную красавишну в голубых шелках, будут спрашивать друг у друга, кто это. Можно даже слух пустить, что княжна из заморских земель… А, не, не получится. Она ж как скворечник свой откроет, так и посыплются «нонче» да «поди», что козий горох. Но все равно какое-то время подивятся на свеженькую деваху, не в каждой деревне такую ладную сыщешь.
А потом она, Морица, подойдет и между делом всем ее представит — девка, мол, деревенская, Славка — без роду, без племени, взяли из жалости малым сказки сказывать. А как побасенки у ней закончатся, али малым надоест, так обратно и погонят в деревню коров пасти. Или объезжать? Что там с коровами в деревнях делают?
Ну, таперича на пиру хоть будет интересно. Морица улыбнулась. Скучно в терему — сил нет. Тятька весь в заботах о княжестве, мамка — малых холит и голубит. А ее, Морицу, в дому родном терпят, причем — из последних сил.
Сначала сами от семьи силком оторвали за моря в тринадцать лет на два долгих годка выпроводили. А теперь еще и нос воротят, что чужая вернулась, все по-своему норовит… А как не по-своему? Ежели привыкла уж одна жить, сама все решать.
Думала, хоть взрослая любовь на нее нападет — потешит. На всех же рано или поздно любовь нападает. Уж ждала она ее — ждала эту неведому зверушку… Как шестнадцать годков исполнилось, так и ее зацепило.
И любовь у нее какая-то больная, тоскливая, не на радость вышла. Шиворот-навыворот все, как шубы у правобережных. Сначала, как звезды по небу рассыпались, — такие яркие чувства оахгорелись, все вокруг озарили, а потом… Потом задул злой ветер те огни. Тусклятина какая-то осталась. Хоть бери метлу, совок и выметай подчистую золу и угольки, что от тех ярких звездочек остались. Только… Только без любви тоже грустно. Хроменькая, кривенькая, кособокая, а зато своя эта любовь-зверушка. Скулит по ночам тоненько, да никто не слышит. Морицка ее подушкой душит. Клюется больно, царапается зло, а все равно у княжны силов не хватет ей шейку до конца свернуть. Боится одна совсем остаться сызнова.
Так что, коли сама себе в терему развлечение не придумаешь — так и никто не позаботится. Старичье опять скоморохов позвали — дух народный укреплять, традиции поддерживать. Тьфу, какая безвкусица! Ах, да кабы слыхали они, как красиво на горланском ваганты поют… Словей не понимаешь, а все равно заслушаешься…
«Почему-почему, я такая глупая?!» — корила себя Нежданка. Почему забыла об этой…мокрице, что в терему така гадость водится. Мало Сорока обижала, так теперь заместо Сороки — Морица будет. Сбежать бы отсюда на все четыре стороны… Да, вот беда — ни в одной стороне, нигде ее не ждут. Даже к скоморохам обратно не воротишься, уже вся правда вскрылась.
— А это даже хорошо, что у тебя волосья короткие, — зашла Морица с другого боку.
Сколько уж она тех кругов вокруг Нежданки навертела, — правда, что карусель ярмарочная кружится полдня.
— Смело. Дерзко. Представляю рожи своих тетушек, что патлы сразу после свадьбы под платок убирают, а сверху кокошник нахлобучивают, — продолжала рассуждать Морица.
Нежданка вздохнула. Уж, чай, она тоже платок накинет, три раза обернется и прикроется тем платком хоть до пояса.
— Мож, они там лысые давно под кокошниками? — сама засмеялась своей шутке княжна.
Нежданка решила промолчать на этот раз. Но терпеть выходки этой мокрицы она не собирается. Будет делать вид, что поверила в ее дружбу и приняла ее, а сама подумает, как сладить с энтой бедой.
— Ладно, ступай, — распорядилась княжна. — Коркут уже конягу на задний двор провел, малые, поди, на качелях с мамкой сидят, сказок твоих морковных хотят.
— Почему морковных? — опешила Нежданка.
— Посадил дед моркву, выросла редька большая-пребольшая… Пришли дедка, девка, бабка, теща, курочка Ряба стали брюкву из земли тягать… — эту скукоту ты им сказываешь? — сморщилась Морица.
Нежданка не стала спорить.
— Извини, опять я за старое, — снова, стараясь быть ласковой, улыбнулась княжна. — Знаю, знаю, что морква, репа, брюква и эта как ее…горькая редька — это наши корни. От корней нельзя отрываться, надо чтить все эти корнеплоды… и все такое… Да, коли одной репой жить, сдохнуть можно, как скучно. Невкусно. Есть же в мире трюфеля, шоколад, базилик, вода лимонная…
— Мне понравился шоколад, — примирительно сказала Нежданка.
Ничего плохо в том, чтобы иногда запивать пареную репу али овсяную кашу шоколадом, она не видела. Предательством корней не считала.
— Ты уже его пробовала? Шоколад? — Морица взглянула на девчонку с неподдельным интересом.
Может, не так проста деревенщина, как прикидывается.
— Да, угощали на одном постоялом дворе, — поспешила пояснить та. — Не помню уж где, но вкусно было, особенно со сливками.
Не захотелось выдавать Ванду. Нежданка знала, что шоколад — это ее маленький секрет, и угощает она им далеко не каждого. Может, указ какой запретительный про шоколад есть, — вдруг подумалось. В Граде что угодно радостное запретить могут— что свистульки, что шоколад.
— Ладно, ступай, — снова заговорила свысока Морица. — А то опять меня будут винить, что малые разревутся. В терему что ни случится — всегда княжна виновата.
Да, такое Нежданке знакомо не понаслышке, то она хорошо понимала. Даже дрогнуло что-то внутри, жаль Морицку стало.
Девчонка поторопилась переодеться в свое платье и поспешила к княжичам.