Нет звёзд за терниями

Глава 1. Гундольф. Вокруг Вершины

Лето третьего года новейшего мира подходило к концу.

В этот солнечный, но не жаркий день на Вершину Трёх Миров взошли двое — широкоплечий светловолосый мужчина лет сорока и тоненькая девочка, едва достающая ему до плеча. Белые пряди её волос трепал ветер.

Девочка ненадолго отвернулась. Скрестив руки на груди, она оглядывала зеленеющие окрестности. Повела плечом, и плащ, укрывающий её сзади до колен, качнулся.

Впрочем, если приглядеться, становилось понятно, что это вовсе не плащ, а серебристо-белые крылья, сложенные сейчас. Перья едва заметно мерцали, будто окутанные лёгкой дымкой.

— Наверное, я пожалею, — сказала девочка, оборачиваясь и жалобно поднимая брови. — Я уже жалею. Глупость мы задумали…

— Договорились ведь уже, — твёрдо сказал её спутник. — Я буду осторожен, обещаю. Оружие у меня есть, припасы…

— Как и у других, только их шло два десятка, а ты один!

— Так мне потому и легче будет. Одного, глядишь, никто и не заметит, если там враги. Я далеко не пойду, осмотрюсь, а через две недели встретимся с тобой на этом самом месте. Если не смогу прийти в положенное время, я весточку оставлю. В убежище на той стороне, в тайнике.

Девочка всё молчала, грустно глядя на него, и мужчина поторопил:

— Давай же, Марта, открывай врата, пока нас не хватились!

Пернатая вздохнула, покачала головой и повернулась к серебристым аркам, возвышавшимся неподалёку.

Арки эти состояли из цельных стволов, причудливо изогнутых, и не людская то была работа. Корни необычных деревьев уходили в толщу земли, лозы росли и сплетались, оставаясь живыми. Почву вокруг усеивали семена, маленькие, светлые, будто из четырёх половинок сердечка. А вот листьев у серебряных лоз не было.

Однажды их пытались сжечь, убить в них жизнь, и лозы долго стояли чёрные, помертвевшие. И надо же, как изменились за последние годы.

Девочка погладила тонкие стволы, к чему-то прислушалась, ведомому лишь ей, и выбрала одну из арок. Вынула из складок белых одежд нелепый нож, грубо выструганный из дерева. Поморщившись, провела лезвием по ладони и тут же прижала её к серебристой коре.

Арку затянуло туманом, и сквозь его зеленоватый морок проступили очертания иного мира.

— Ну, до встречи, — сказал мужчина, поправил лямку заплечной сумки и торопливо шагнул вперёд.

— Удачи тебе, — донеслись до него прощальные слова. — И обязательно вернись, слышишь?

Открытые ненадолго, врата растаяли, оставив человека один на один с незнакомым ему, неприветливым миром. Первым делом странник огляделся.

Миров было всего три: Лёгкие земли, оставшиеся позади, Ясные, куда пока никто не совался. И Светлые, родной мир Марты, где она когда-то родилась в первый раз.

У пернатых, в отличие от людей, два рождения. Сперва — яйцо. Затем из него, согретого родительским теплом, на свет появляется младенец. Дальше уже дитя растёт, как самое обычное. Крылья прячутся до поры, и со стороны ребёнок пернатых выглядит сущим калекой с кривой спиной.

Это меняется в день пятнадцатилетия, когда дитя проходит Испытание. Поднявшись на Вершину, бесстрашный малыш делает шаг с самой высокой точки, и в падении раскрываются крылья. С этого дня пернатому не повредят уже ни яд, ни оружие, ни болезни — лишь клинок из древесины лозы может разрезать плоть. Глаза меняют цвет, становясь прозрачно-голубыми, точно подсвеченный изнутри лёд. Пернатый, прошедший Испытание и принявший свой истинный облик, может песнями ускорять рост всего, что рождает земля.

Лёгкие земли благодаря Марте вновь начали зеленеть и дышать. Такая юная, да ещё в одиночку, не могла она сделать многого, но и этого хватило, чтобы спасти людей от голода. Его костлявый призрак надвигался уже на деревушки и города, истощённые бездумным правлением господина Ульфгара.

Путник вздохнул, припомнив, как Марта проходила своё испытание три года назад. Не было у неё ни поддержки родителей, ни положенных почестей, ни праздника. Лишь страх да спешка, да кучка случайных спутников, и солдаты господина Ульфгара стреляли вслед. Сам он, Гундольф, пытался тогда остановить девочку, в последний миг узнав, что Испытание не проходят до пятнадцатилетия. Марте в тот год исполнилось лишь одиннадцать.

Он потерпел неудачу, а девочке повезло. Долго потом все удивлялись этому и в конце концов решили, что могли считаться годы от первого рождения.

Ведь несколько десятков лет яйцо, из которого на свет явилось это дитя, держал при себе господин Ульфгар. Это он, ни на что не годный пернатый, у которого даже не оказалось крыльев, в своём стремлении захватить власть истребил собратьев в двух мирах. Двоих только и оставил — родного брата, искалеченного и беспомощного, и его дочь, застрявшую между первым и вторым рождением. Не жалостью руководствовался господин Ульфгар, вовсе нет. Ведь только кровь пернатых могла открывать врата между мирами, а он, отступник и убийца, оказался не способен даже на это. И когда Светлые земли задохнулись, истощённые, превратившись в бесплодную пустыню, кровь брата проложила господину Ульфгару дорогу в Лёгкие земли. А после он задумывал покорить и третий мир.

Путник усмехнулся, подумав о том, что Марта могла сейчас быть старше него самого, сложись всё иначе. Правда, тогда он и не встретился бы с девочкой, да и в другой мир никогда бы не отправился. Как всё могло пойти, не приди на их земли однажды господин Ульфгар?

Гундольф покачал головой. Толку выдумывать то, чего никогда не случится. Здесь он не за тем.

Марта, узнав больше о родных землях, однажды захотела получить ответ, что происходит там сейчас. Господин Ульфгар, уходя, прихватил с собою приспешников и лучших мастеров, но прочие жители остались. Сумели ли они уцелеть в иссохшем краю, продержался ли хоть кто-то до нынешних времён?

Отправили два десятка крепких ребят, но сперва выстроили на Вершине Светлого мира дом-укрепление. Наполнили подвалы припасами, способными храниться долго, устроили пост для дежурств. Два месяца назад эти парни, закончив с приготовлениями, отправились разведывать окрестности.

На связь они больше не вышли, а в доме остался журнал. Предпоследняя запись — о том, как шесть человек, вооружившись, двинулись вниз. Вернуться намеревались спустя день-другой, сделав пробную вылазку. Хотели поглядеть, что происходит в окрестностях Вершины, долго ли можно продержаться. Ведь воздух был так тяжёл и сух, что люди с непривычки страдали от удушья.

С последним, впрочем, придумали, как бороться. Лучшие мастера Лёгких земель соорудили шлемы, закрывающие лица и соединённые трубками с заплечными сумками из металла и прозрачного стекла. В сумках зеленели жёсткие листья с тёмными поперечными полосами и жёлтой окантовкой. Гундольф никак не мог запомнить сложное название этого растения, очищающего воздух и почти не требующего воды.

Когда небольшая партия отправилась с Вершины вниз, это стало первым серьёзным испытанием для изобретения. Может, листья не так уж хорошо справлялись, а может, повлияло что-то ещё, только люди не вернулись.

О том шла речь в следующей записи. Все оставшиеся, прождав почти неделю, решили пуститься на поиски. Они не хотели идти на риск, собирались при первых же опасениях отступить к убежищу. Но когда в условленный день со стороны Лёгких земель открылись врата, пришедших никто не встретил, дом-крепость оказался пуст.

С того дня в Светлые земли больше никого не отправляли. Размышляли, как лучше поступить, чтобы не потерять людей вновь. Не помешали бы машины, возможно, даже летающие, вот только узкие арки не пропускали крупных предметов. Так что мастера трудились над деталями, а собрать их намеревались уже на той стороне. Работа шла всего месяц и не была пока сделана даже наполовину.

Нашлись, конечно, и те, кто осуждал промедление. Может быть, пропавшие оставались ещё живы, и если пуститься на поиски прямо сейчас…

Впрочем, даже сторонники этой идеи не знали, как избежать при этом неведомых опасностей и не пополнить число бесследно исчезнувших.

А Гундольфу было тошно, до того тошно, что он не радовался, просыпаясь по утрам.

Всё у него шло ладно: работал в охране, да не где-нибудь, а в самой столице, при Марте. Девочка жила во дворце, хотя, конечно, не могла по-настоящему править из-за малого возраста. Многому ей ещё предстояло учиться, и главную работу делали советники. Но население, особенно простой люд, почитали Марту едва ли не как божество. Так что попасть в охрану считалось великой честью, а он, Гундольф, без труда попал. Не просил даже, его самого попросили.

И с друзьями ему везло. Он ведь ничего для этого и не делал, а вот пожалуйста, нынешний главный советник — его лучший друг. Когда-то давно, мальчишками, росли они вместе на Моховых болотах. Враждовали, ладили, опять враждовали. Да что там, много всего случилось, из-за чего товарищ имел полное право от него отвернуться. И лучше б отвернулся. Может, всё не так гадко было бы на душе. Потому что не мог Гундольф глядеть на счастье друга и страдал вдвойне — и от счастья этого, и от осознания собственной низости.

Так уж сложилось, оба полюбили одну женщину. Гундольф до сих пор не мог смириться, что выбрала она не его, хотя времени прошло предостаточно — считай, вся жизнь. Он всё ещё искал встреч, о которых после жалел. Надеялся на их размолвку, желал своему другу неудачи и тут же с отвращением гнал от себя такие мысли. Наконец, однажды утром понял, что готов пустить себе пулю в лоб, только бы всё это уже прекратилось.

И тогда, упросив Марту, он отправился в Светлые земли. Отправился тайно — кроме девочки, никто о том не знал, никто не дал одобрения. Гундольф не испытывал страха и не боялся смерти. Он лишь надеялся, что сумеет принести хоть немного пользы, а большего ему и не требовалось.

И вот он здесь. Врата закрылись, и в ближайшие две недели дома ему не видать.

Путник обошёл убежище снаружи, огляделся. Рука ветра стёрла следы с пыльного склона, свежих не оказалось. Значит, никто тут не побывал с прошлого раза.

Отпер дверь ключом, сел за стол, притянул к себе журнал, взятый из тайника в стене. Задумался ненадолго и сделал запись:

«Похоже, с того времени, как написаны последние строки, в убежище никто не возвращался. Я, Гундольф, спущусь с Вершины и направлюсь на восток. Каждые сто шагов буду бросать на землю семечко лозы. Далеко уходить не собираюсь, но если не вернусь, сможете проследить мой путь».

Он хотел было прибавить что-то ещё. О любви, толкнувшей его на этот шаг, или пожелание счастья оставшимся в другом мире и просьбу о нём не жалеть, или подобную глупость. Но удержался всё-таки, захлопнул журнал и вернул его в потайной отсек. Мало ли кто мог сюда прийти, вломиться внутрь. Записи должны находиться в безопасности, где позже их отыщут свои.

И тут путник насторожился: над головой раздался звук. Лёгкий совсем, будто кто негромко стукнул раз или два. А после всё затихло.

Может, конечно, и разболталось что на кровле от ветров. Или птица, если есть здесь птицы, прилетала ненадолго. Звук был негромок, больше не повторился, и Гундольф думать о том забыл.

Он проверил бочки, наполненные ещё два месяца назад. Вода в них застоялась, и осталось её немного. Вскарабкался на крышу, где находились баки, но не обнаружил ничего, кроме сухой пыли. Такого он не ждал.

С собой-то он, конечно, брал и питьё, и припасы, но не на две недели же. Рассчитывал найти что-то здесь или пополнить фляги при первом дожде, но иного плана не было. Ладно, цветку за стеклом подойдёт и затхлая вода, а сам он постарается расходовать запасы бережливо.

Причин долго сидеть в доме Гундольф не видел, потому уложил сумку заново, прихватив лишь самое необходимое, и решил до темноты прогуляться в окрестностях Вершины. Выйдя наружу, он натянул маску, чувствуя себя глупо, и порадовался, что никто его не видит. Поступающий по трубкам воздух тонко пах травой, что было куда приятнее, чем давиться сухой и жаркой пылью, но окружающий мир сжался до двух круглых затемнённых стёкол. Гундольф не видел, что творится по сторонам, да и звуки стали глуше, хотя в области ушей кожаный шлем имел вставки из ткани. Ветер, со свистом вьющийся у скал и налетающий на дом-крепость, будто примолк. Путник ощущал его толчки, но мало что слышал.

— До чего неудобно, — проворчал Гундольф себе под нос. — Вот не удивлюсь, если те оступились сослепу и найдутся внизу со свёрнутыми шеями.

Маску он, впрочем, не снял. Запер дом и побрёл осторожно по каменистой тропе, то и дело пропадающей. Раз или два пришлось спускаться с высоких валунов, пачкая рубашку и обдирая руки, стараясь не разбить стекло заплечной сумки. Наверное, удалось бы отыскать и путь удобнее, да лень было петлять по склону.

У подножия путник остановился, чтобы отдышаться и оглядеться.

Куда ни глянь, тянулась бурая равнина. Ветер гонял пыль, то рождая небольшие вихри, то рассеивая их. Пыльная волна внезапно накрыла Гундольфа с головой, и где-то с полминуты он ничего вокруг не видел. Даже попытался машинально протереть глаза и в первое мгновение удивился, наткнувшись на стёкла. Да, если б не маска, долго пришлось бы откашливаться.

Он поглядел на компас, закреплённый на запястье, а затем по сторонам. К востоку, куда Гундольф изначально собирался, тянулась скучная пустошь — кое-где валуны, кое-где жёсткий коричневый кустарник, а по большей части голая пыльная земля. Потому он решил для начала обойти здешнюю Вершину по кругу — глядишь, наткнётся на следы пропавшего отряда. А перед тем, как идти, бросил под ноги семечко лозы, как и собирался.

Он шагал неторопливо, тщательно оглядывая землю в поисках следов. Наверное, четверть пути осталась за плечами, когда под ногами что-то блеснуло. Присев, Гундольф поднял небольшой запылённый осколок. Не пришлось долго думать, чтобы сообразить: от заплечной сумки. Такая была у каждого в том отряде.

Путник оглядел всё вокруг. Коричневые стёкла маски спасали от солнца и пыли, но вот обзор затрудняли порядочно. Не доверяя глазам, Гундольф руками ощупал землю, но больше ничего не обнаружил. Странно, ведь если сумка разбилась, не мог же отлететь всего один осколок! Хотя, может быть, остальное собрали, надеясь позже склеить. Но отчего могло разбиться стекло? Тот человек здесь упал?

Гундольф ещё немного постоял в задумчивости, решая, то ли ему вернуться в дом и оставить запись о находке, то ли этот пустяк не стоит и упоминаний. Склонившись к последнему, он продолжил путь вокруг Вершины.

А ветер между тем разыгрался. Порой он налетал с такой силой, что Гундольф, никогда не считавший себя слабым, оступался, опираясь рукой о камни. Клубящаяся пыль застила небо, покалывала открытые ниже локтя руки, с тонким песчаным звоном колотила по стеклу заплечной сумки. Путнику стало ясно, что пора или поворачивать назад, или искать ближайший путь наверх, к дому. Из чистого упрямства он решил двигаться вперёд, держась вплотную к Вершине, что вставала здесь крутой стеной. Дорогу к убежищу он рано или поздно найдёт, да ещё и осмотреть успеет больше, чем если бы вернулся.

Справедливости ради, стоило признать, что при таких обстоятельствах можно проглядеть и весь пропавший отряд, даже если он окажется прямо перед носом. Но Гундольф надеялся, что ему повезёт.

Путь преградил здоровенный, выше плеча валун, почти не присыпанный пылью и по виду лежащий здесь недавно. Путник поглядел на него с опаской, затем перевёл взгляд наверх. Не собирается ли упасть ещё один такой?

Но пылевая буря окутала Вершину, скрывая из виду её склоны.

Гундольф решил идти вперёд не мешкая. Может быть, прошлый отряд заплутал именно в такой пыльной круговерти, а позже люди не отыскали дорогу назад? Хотя сложно не заметить Вершину, когда ветер уляжется. Вон она какая…

Позади раздался то ли скрип, то ли треск, приглушённый тканью шлема. Гундольф долго не раздумывал: если это камень, нужно скорее убраться с дороги, а глазеть не время. Он ринулся вперёд, надеясь лишь, что не окажется на пути летящего валуна, а за спиной раздался вроде бы человеческий крик, точно окликнул кто. Да и треск утих, ничего не катилось с грохотом, не рушилось. Потому, отбежав немного, Гундольф остановился, чтобы поглядеть назад.

То, что он принял за валун, оказалось машиной. Замшелая и нелепая, покачивалась она на четырёх подпорках, приподнявшись над землёй. И что-то ужасно напоминала.

— Жаба, — прошептал Гундольф, догадавшись.

Он, выросший на Моховых болотах, в детстве видел этих тварей едва ли не каждый день. Но никогда они его так не пугали, как это страшилище в полтора человеческих роста. И ведь знал он, слышал не раз, что в Светлых землях тоже мастерили механизмы в прежние времена, пока не истощились запасы топлива. Только Гундольф представлял поезда, экипажи, но уж никак не механических жаб. Как же она движется, что даёт ей эту силу? И если такая прыгнет, останется ли от него хотя бы мокрое место?

— Стой! — раздался окрик. — Не беги!

Теперь голос прозвучал отчётливее, и Гундольф разобрал слова.

Чудищем, похоже, кто-то управлял, и поди разбери, что в голове у незнакомца. Один на один вести с таким беседы не хотелось. Рука невольно потянулась к револьверу, висевшему на поясе, хотя не было уверенности, что оружие поможет.

Жаба дёрнулась вперёд, и Гундольф, плюнув на револьвер, бросился бежать. Он надеялся на то, что вверх по склону машина не заберётся или отстанет, выискивая удобный путь, тогда получится спрятаться в доме, за крепкими стенами. Но успел пробежать не больше шести шагов, как почувствовал, что его охватывает ремень.

Кожаная петля натянулась, сбивая с ног, и земля полетела навстречу.