Нет звёзд за терниями

Глава 3. Кори. Кошмары и предательство

Будто рука схватила за шиворот и вытащила из липкого морока. Только всё, что виделось во сне, живо вставало перед глазами.

Это опять была Свалка. Гадкое, мрачное пристанище для изломанных механизмов, гниющих отходов и людей, не годных больше ни на что. Впрочем, одну работу они всё же способны были выполнить сообща.

Здешние обитатели сортировали хлам, отдельно складывая тряпки, отдельно — стекло. Механизмы старались разобрать, рыжий металл отделяли от серого, измельчали части в дробилках. Совсем ржавое, негодное оттаскивали в сторону. Такое или пополняло высокие кучи всякой дряни, или шло на постройку хижин, если местные жилища можно было так назвать.

Здесь обретались пойманные преступники, ослеплённые, чтобы не вздумали выбраться и отомстить. Здесь доживали век старики и доходяги, не способные уже работать, у которых в Раздолье не оказалось ни семьи, ни друзей, готовых принять и делиться хлебом. Если никто не поручался за вычеркнутых из списка, не соглашался отдавать часть своего куска, бедолаг ждала Свалка. Пищу и воду в городе получали лишь те, кто мог трудиться.

И ещё, конечно, калеки — кто без руки, кто без ноги. Все обитатели Свалки относились к ним с отвращением. Обрубки, нелюди, уроды. Ими пугали детей, в них плевали, прогоняли с пути. Да отбросы и не осмеливались выползать — мерзкие, отвратительные, в светлое время сидели они в своих норах, в остовах брошенных машин, в обрезках широких труб. Лишь по ночам выползали, рылись в отходах, отыскивая пищу. Кори было страшно на них глядеть, да и вовсе глядеть было нельзя. Если случайно встретишься взглядом с таким, трижды сплюнь и разотри левой пяткой, чтобы не стать, как он.

Детей на Свалке почти не было. Старухи не могли стать матерями, на калек никто не зарился. Даже за деньги к ним не согласились бы прикоснуться, не то что любить. Кори родила слепая воровка. Кто отец, не сказала, а может, не знала и сама.

Сперва у Кори было трое товарищей: светловолосая девчонка, которую кликали Немой, оттого что она ни слова не произнесла за свою жизнь, Ржавый — рыжий паренёк, и Сиджи, самый старший из них. Он-то и ушёл первым.

Свалка возвышалась островом посередине ущелья, где когда-то, говорят, протекала большая вода, называемая рекой. Врали, наверное — разве взаправду бывает столько воды, пригодной для питья? В ущелье выходили городские трубы, они приносили сточные воды. Сухая почва жадно впитывала влагу, лишь изредка стояли лужи, и если в такие дни ветер, пролетев по ущелью, забредал на Свалку, хотелось зажать нос. Хотя, конечно, здесь всё пахло не лучшим образом, в том числе и люди.

Края Свалки отвесно обрывались вниз, и высота была такой — не спуститься.

Попасть сюда можно было только по подвесной дороге. Небольшой состав из двух-трёх вагонов проезжал дважды в неделю, держа путь из Раздолья и возвращаясь туда же.

Тех, в поезде, ненавидели люто — и ждали. Как не ждать, если именно они привозили воду и объедки. Если б только обитатели Свалки попробовали напасть на состав, новый не отправили бы, пока все здесь не перемрут от голода и жажды.

Иногда подвозили и пополнение — выталкивали из вагона очередного старика, плачущего, цепляющегося за сопровождающих. Или выбрасывали урода со свежими повязками, запятнанными кровью — неудачника, покалеченного одной из машин. Это бывало нечасто.

Совсем редко привозили преступников: житьё в Раздолье было пределом мечты для любого обитателя Светлых земель, и совсем уж глупо потерять такой шанс и угодить на Свалку из-за воровства или убийства.

Кори хотелось узнать, почему мать решилась на кражу и что стащила, но та отказывалась говорить, даже спрашивать запретила.

Вагоны приезжали разные. Если глухие, как коробки — значит, с новым хламом. С порчеными вещами, сломанными станками и инструментами. Это всё свалят, дадут пустые ящики для сортировки, а заполненные погрузят, да и уедут.

Но если показывались вагоны с окнами, это совсем другое дело. В таких сидели люди, желающие развлечься. Сытые, румяные, в хорошей одежде, глядели они за стекло со снисходительными улыбками и лёгким презрением, порой указывая на кого-то и переговариваясь со смешком. Слова, хоть и неслышимые, жгли Кори огнём, вызывая лютую ярость. Ведь ясно было: ничего доброго не говорят.

Вагоны поражали невиданной роскошью. Резные деревянные спинки сидений обтягивала малиновая ткань с коротким ворсом, мягкая даже на вид. На круглых столиках цвели растения в кадках. Настоящие, зелёные, живые, которых в Запределье, пожалуй, вообще нигде не осталось! Каждый росток имел такую ценность, что простому человеку не выменять.

Мать говорила, мало кто в Раздолье мог позволить себе растение. Жизнь в городе хоть и хороша, да не так, чтобы много накопить. Да ещё потратить на такое, пусть чудо, но бесполезное.

А Кори хотелось бы свой цветок. Хоть узнать, чем пахнет.

Некоторые обитатели Свалки, заслышав приближение поезда, рвались вперёд. Подобравшись ближе, вертелись, ожидая подачки. Если везло, те, что в вагоне, швыряли куски из окна со смехом. Кто пробовал, хвастались, что еда свежая и очень вкусная.

Ржавый и Сиджи непременно тёрлись в первых рядах, корча гримасы, подпрыгивая и протягивая ладони. Им нередко что-то бросали, но наваливались старшие, били, пытаясь отнять. У Ржавого однажды выдернули кусок изо рта вместе с зубом.

Люди в поезде никогда не вступались. Наоборот, зрелище их веселило, и они будто нарочно подталкивали оборванцев к драке.

Кори с Немой всегда стояли в сторонке, глядя на друзей. Кори казалось, выпрашивать еду унизительно и жалко, лучше уж голодать. Да и объедки из последнего вагона сейчас ссыплют, взрослые поживятся, и детям ещё останется, и даже калекам. Почему не лезла вперёд Немая, неясно — может, боялась, затолкают. Она как-то всегда держалась за плечом Кори. И лицо этой девочки оставалось непроницаемым — не прочтёшь, страшится ли, осуждает ли.

Немая была для Кори чуть ближе, чем остальные.

Когда-то её в комке тряпья бросили из вагона. Люди разворошили свёрток, ожидая поживы, оторопели, увидев младенца, а затем обрадовались свежему мясу. Но мать Кори, даром что слепая, отстояла это дитя при помощи нескольких стариков. Она ещё кормила грудью, молока каким-то чудом достало для двоих.

Кори позже довелось узнать: Раздолье не могло вместить всех желающих. Лишь две тысячи человек, иначе не хватало воды. Никак не удавалось представить, сколько же это — две тысячи.

Немая оказалась лишним ребёнком. Или её родили без дозволения, или мать сознательно отреклась. Может, надеялась на мальчика, а дочь оказалась не к месту — такое случалось, ведь женщины слабее, им не всегда рады. Вот и избавились.

Когда умирали или попадали на Свалку старики, когда вчерашние работники становились калеками, освобождалось место. Только тогда семьи в городе, чья очередь подошла, получали разрешение на дитя. Или правители могли принять человека со стороны при условии, что пришедший крепок и готов трудиться. Совсем юным отказывали, и уж конечно, не взяли бы обитателя Свалки. Кори горько было принять, что они с друзьями обречены провести жизнь в грязи и вони, с пустыми животами, без надежды выбраться хотя бы в остальное Запределье.

С этим-то самым не мог смириться и Сиджи. Если Ржавый никогда не заглядывал вперёд, а по Немой нельзя было понять, что она думает, то Сиджи часто мечтал, как они выберутся.

Покончив с дневной работой, он вёл их маленький отряд сквозь горы проржавевшего хлама в поисках чего-то, что позволит спуститься в ущелье. Столько планов у него было: и построить крылья, и соорудить мост до другого берега, и скатиться в обрезке трубы. Нередко дети начинали что-то мастерить, но их встрёпанный чумазый предводитель неизменно забрасывал дело, осенённый новой идеей.

В тот день, неясно с чего, он вдруг ухватился за кривую подножку уплывающего вагона. Видно, загорелся мыслью и даже обдумать толком не успел, как сделал. Это понятно было по его испуганному лицу.

— Бросай, Сиджи! Бросай! — кричали ему товарищи.

Они бежали бы следом, но серый вагон проплывал уже над грудой хлама — поди вскарабкайся на такую, корявую и непрочную, оскалившую ржавые зубы. А дальше дорога, изгибаясь полукругом, пролегала над ущельем.

Сиджи стоило разжать пальцы сразу же, да он промедлил, а затем стало поздно. Люди в вагоне наверняка заметили мальчишку, болтающегося внизу, но поезд останавливать никто не стал. Помогать — тоже.

Сил у него хватило только на половину дороги.

Ржавый после нашёл место на краю, откуда видно было ущелье, водил их с Немой туда, показать тело Сиджи. Позже он ещё ходил, но только один, глядел в трубку с треснувшим стеклом. Кори и Немая отказались его сопровождать.

С того дня Ржавый переменился. Он будто лишь теперь понял, что существует смерть и что она, в том или ином виде, ждёт каждого. Не бегал он больше к поездам, не выпрашивал подачки, а бродил странный и задумчивый. То молчал днями, как Немая, то взрывался потоком слов, упрашивая друзей достроить крылья, которые начал мастерить Сиджи, или помочь ему сбрасывать хлам с края, чтобы замостить ущелье. Слова эти непременно переходили у него то в смех, то в слёзы.

Потом пришла долгая жара. Уж на что на Свалке и так было душно, но стало и вовсе невыносимо. Прежде Кори с матерью и Немой ночевали в остове старого вагона, теперь пришлось бросить место, чтобы не изжариться. Плевок на металлической поверхности шипел и тут же высыхал, а вскоре и плевать стало нечем.

Воды из Раздолья им почти не привозили — видно, самим не хватало. Работать стало трудно. Тем, кто сортировал барахло или клал стеклянные осколки в ящики, как старики, было чуть полегче, но стоящие у рычагов дробилки порой чуть замертво не падали.

Ржавый раскручивал винты и выбивал заклёпки, жалуясь, что металл жжёт ему руки. Кори с Немой разыскивали катушки, приносили матери, та перематывала тонкие нити проволоки на одну основу. Слепая, на другое она не годилась. Если катушек не попадалось, дети выуживали из кучи стеклянные осколки, бросали в ящик, помогая старикам.

Говорить стало больно — язык прилипал ко рту, губы растрескались до крови. Жар, казалось, проникал во все уголки тела, жёг изнутри, туманил голову. Однажды Кори даже показалось, что река вернулась, заполнила ущелье, заплескалась вокруг. Первым порывом стало броситься в эту воду, сверкающую, прохладную, вымокнуть целиком и напиться.

Чудо, что Немая оказалась рядом и сумела удержать. А после хотелось плакать, тело сотрясали рыдания, только слёз не было в сухих глазах.

Когда в следующий раз подвезли воду, за неё устроили такую драку, что едва не перевернули бочонок. И тогда Большой Дирк, которого все боялись и уважали — даром что слепой — установил правила. Он с парой дружков взялся распоряжаться, кому сколько положено.

Раньше делили поровну. У всех имелись фляги, даже у калек. Люди черпали из бочки и расходовали затем свой запас так, как желали. Если выпивали всё прежде, чем приезжал следующий поезд, сами были виноваты.

Теперь Большой Дирк решил, что калекам воды не полагается. Они и так почти не помогали с работой — даже слепые, если нужна была помощь зрячего, предпочитали звать стариков или детей. Так что обрубки сидели в норах, и лишь когда народ расходился, выползали, чтобы оттащить негодные ржавые куски подальше да порыться в отходах, на которые никто не польстился.

Калеки тогда впервые осмелились подать голос. Даже им не хотелось умирать, хотя Кори было очевидно, что смерть куда лучше такой жизни. Отчего сами уроды этого не понимали?

Но их часть воды Дирк пообещал мужчинам, самым крепким, которые стояли у ручек дробилки. Конечно, выступить против таких калеки не могли.

Старикам, женщинам и детям досталась половина прежней порции.

Драгоценную влагу стоило беречь, расходовать по глотку. Это было ясно для Кори. Но стоило поднести горлышко к пересохшим губам, как всё впиталось, не осталось ни капли. А может, и налили не половину — как разобрать, если фляга непрозрачная.

И снова ждали страдания, а поезд только уехал и нового можно даже не ждать ни завтра, ни через день.

— Эй, Труди! — раздался над головой голос Большого Дирка. Это он мать окликал.

— Чего тебе? — устало спросила та.

— Хочешь ещё воды, а?

Мать замолкла ненадолго, усмехнулась криво и спросила:

— А что взамен?

— Девчонка у тебя есть. Отдай её мне, а я тебе наполню флягу. И отродью твоему. Завсегда будете по полной получать. Ну как, по рукам?

Он ожидал, покачиваясь. Здоровенный, как гора, с крепкими ручищами, с сальными чёрными патлами, спадающими на плечи. У левого плеча его стоял старик, служивший Дирку глазами.

Прежде со слепым жила одна из женщин, но померла недавно. Болела чем-то, жара и жажда докончили дело.

— К чему тебе девчонка? Всё равно не видишь ничего. Может, и я сойду? — спросила мать.

— Мне старый хлам без надобности. Я ж и передумать могу, воды вовсе не получите, пока она сама ко мне на брюхе не приползёт.

Немая забилась в угол, сверкая глазами. На её лице, неподвижном обычно, сейчас отчётливо читался страх.

Мать обернулась в её сторону. Незрячая, она как-то безошибочно определяла, кто где находился.

— Иди с ним, — приказала она.

Немая замотала головой. Но Дирк шагнул вперёд, сметя Кори с пути, как щепку, ухватил девчонку, дёрнул к себе. Старик подсказал ему, где искать.

— Воду получите вечером, — бросил здоровяк на прощание.

Они получили. Мерзкая это была вода, со вкусом трусости и предательства, худшей Кори ещё пить не доводилось. Первый же глоток застрял в горле.

— Чего скулишь? — равнодушно произнесла мать. — У девочки один был путь, не сейчас, так позже. Женщинами лучше и не рождаться. Так хоть выживем все, и она тоже.

Когда ночь окутала Свалку чёрным глухим покрывалом, не приносящим прохлады, Кори не спалось. Заточенный обрезок металла, что при себе держала мать, лег в ладонь. Осталось лишь пробраться к лачуге Большого Дирка. Только бы никто из слепых не услышал!

Здоровяк храпел отвратительно, с бульканьем, запрокинув голову. Старика не оказалось рядом — видно, отослали. Немая лежала на убогом ложе, она не спала, настороженно поглядела на Кори, но даже не шевельнулась. И правильно, иначе потревожила бы Дирка, рука которого лежала поверх её худенького тела.

И видно-то ничего почти не было в этой тьме, лишь блеск глаз, но Кори всё стало понятно. И то, что подружка сопротивлялась, и то, что она оказалась избита жестоко. И злость, поднявшаяся волной, победила страх. Кривой осколок металла помедлил — и вонзился в шею Большого Дирка. У Кори был лишь один удар, один шанс, а значит, никаких сомнений, никакой жалости. Сразу и наверняка.

Храп оборвался, сменился мычанием. Кори удалось, навалившись, удержать руку Дирка, зажать ему рот. Всё кончилось довольно скоро.

Немая, нашарив в стороне обрезок, ударила здоровяка. Она била снова и снова, неумело, наверняка больше раня свои пальцы, чем это тело. Кори с трудом удалось остановить девочку.

В предрассветных сумерках, когда всё вокруг казалось серым, они ушли на дальний край Свалки, с трудом перебираясь через ржавые завалы, и выбрали место, чтобы затаиться. Здесь не найдут. У Кори ещё была при себе фляга с водой.

— Хочешь?

Но Немая покачала головой.

И тогда пальцы Кори — хоть и трудно было — вывернули пробку, и фляга перевернулась над землёй. Двое глядели, как влага утекает в сухую почву.

— И мне такая вода не нужна, — прозвучал хриплый голос Кори.

Много лет прошло с тех пор. Удалось выжить тогда и выжить после, удалось даже покинуть Свалку, но те дни въелись в кровь, они возвращались кошмарами. Снилось это — и ещё падение. Последнее ужаснее всего, и страх высоты никогда не отпускал.

Но подобные страхи непозволительны тому, кто плавает над Запредельем в небесной лодке, изучая окрестности. И Кори с лёгкостью удавалось давить тревоги в себе. По крайней мере, внешне.

А сейчас ждало дело. Отряхнувшись от мерзкого сна, натянуть штаны, застегнуть ремень, зашнуровать ботинки, выйти из дома. Вернуться, вспомнив, что следовало бы ещё умыться и придать волосам пристойный вид. Потерпеть неудачу с последним, махнуть рукой и отправиться на площадку прямо так, лихо перемахнув через заграждение, чтобы сократить путь.

— Ты опять задержался, — с кислой миной сообщил Хаган, напарник. — Полезай уже, сегодня двинем к морю.

И это была не обычная разведка. Не как всегда, когда они приглядывали за поселениями или облетали источники, нет.

Кори не удавалось до конца поверить, но верила Первая, госпожа Золотая Маска. Верили Второй с Третьим. Что важнее, верила Леона, единственная надёжная душа во всех Светлых землях. К ним пришли люди из другого мира.

Никто пока не знал, как. Неизвестно было, откуда. На что похожа эта дверь, спрятана она или нет, что именно искать. Разведчики в небесной лодочке не ведали, но всё ж таки искали.

— Кори, погляди-ка, — окликнул Хаган.

Они вышли уже за пределы берега. Внизу шевелилось и дышало море, как огромное живое существо. Под его зеленовато-синей шкурой колыхались тёмные тени.

Хаган отнял увеличительную трубку, велел подойти ближе к борту. Кори удалось сделать шаг, затем ещё один, храня невозмутимость, не показывая виду, что хочется отпрянуть с криком.

— Что ты заметил, куда глядеть?

— Туда, — непонятно ответил спутник, махнув рукой. Надавил на плечо, поворачивая.

Мир перевернулся, и внизу оказалось небо с лёгким штрихом их лодочки. Крик застрял в горле, да и не было времени закричать. Удар, и зеленовато-синее сомкнулось над головой с шумом, и тёмные тени обхватили Кори, желая никогда больше не выпускать.