Нет звёзд за терниями

Глава 24. Кори. Зелёный день

Боль терзала, не оставляя в покое.

Донимал и жар, но его Кори не боялась. Такое случалось и прежде, стоило растревожить руку. А вот боль — боль никак не уходила. Как плохо, что не удалось раздобыть снадобье у Леоны…

Кори не всегда понимала, что она уже дома. То узнавала эти стены, и становилось легче, то, наоборот, приходил страх, что сюда заявятся, а она как в западне, ещё и так слаба. Кто-то ведь уже заглядывал, обшарил всё, унёс бумаги.

Время растянулось. Казалось, она здесь давно, но умом понимала, что прошла лишь пара часов.

В её отсутствие ничего не изменилось. Сюда по-прежнему ходили ночами, собирая припасы к Зелёному дню, когда гружёная лодочка улетит за стеклянный купол. Улетит, и никто её не заметит — некому, потому что все на площади. Проворачивать такое в Зелёный день безопаснее, чем ночью. Никаких случайных свидетелей, никогда.

Чужаки заметили человека снаружи и вроде бы узнали, если только не ошиблись в потёмках. Их сюда отправлялось много, мало ли кто это мог быть, но Кори ожидала с надеждой и страхом, временами проваливаясь в беспамятство. Она уже сама не понимала, хочет видеть Гундольфа или нет, особенно когда услышала, как темноволосый проходится на её счёт. Что она калека и урод, Кори знала, а что ещё при этом некрасивая женщина, не задумывалась. Теперь задумалась.

Правда, сразу же постаралась о том забыть. Не до таких пустяков сейчас.

Жар, видно, снова её одолел, потому что она не помнила, что было прежде. Услышала шаги, открыла глаза — и здесь уже стоял Гундольф, только смотрел не на неё, а на Конрада. Тот, смочив тряпицу, пытался сбить жар. Кори чувствовала холод у ключиц, неприятный до боли.

— Ну-ка дай сюда, — мрачно сказал Гундольф, протягивая руку.

— И ты здравствуй, — ответил ему седой.

— Ага, здравствуй. И полотенце отдай, дальше я сам. И отойди от неё.

Он ничего не догадался пояснить Конраду, и тот глядел, подняв брови. Потом обернулся к Кори.

— Вы знакомы?

— Да, — сказала она беззвучно, потому что в горле пересохло.

— Мне вас оставить?

— Говорю же, да, — ответил Гундольф, но седой на него и не глядел. Он дождался кивка Кори и только потом, оставив миску с тряпицей на столе, полез наверх.

Новый гость сел на его место. Нахмурившись, осторожно коснулся лба прохладными пальцами. Взялся за тряпицу. Ткань была холоднее, но пальцы приятнее.

— Из-за руки жар? — спросил он.

Кори кивнула. Гундольф опять нахмурился, покачал головой.

— Знаешь, я многое хотел тебе сказать. Скажу просто: рад, что ты жива. И ещё, знаешь… ты прости меня за те слова. Ты, конечно, тоже хороша, но и я виноват.

Кори указала глазами на кружку, и он напоил её осторожно, поддерживая рукой. Кашлянула — голос появился.

— Парни говорят, ты их вытащила. Мы с ними, правда, недолго болтали, так что я не всё понял. Что за люди-то вас в плену держали? Это они, я так понимаю, наших перебили?

Если кто и мог ещё помочь, то только Гундольф.

Есть, должно быть, предел и его доброте, и не хотелось бы достичь его сейчас. Но стыд возможного отказа пугал не так, как то, что может случиться, если не выйдет справиться в одиночку. Нужно рассказать… хватило бы только сил.

— Леона, — сказала Кори самое важное. — Запомни это имя. И если сможешь, помоги ей. Если я не смогу…

— Это ещё кто такая?

— Мы росли вместе, нас выкормила одна мать. Только меня с рождения рядили, кроме матери, никто не знал… С Леоной так не получилось. В плохом месте жили, её отдали в уплату за воду, чтобы мы спаслись, а она…

— Ага. Так где она теперь?

— Там, где эти… Где были твои люди.

— Ты, значит, парней вытянула, а её не смогла? Ну, подумаем, что сделать. Что, запирают её, значит?

Проклятая боль выводила из себя. Если бы не она, Кори легко нашла бы слова, да и не лежала бы беспомощно. Не нуждалась в чужой помощи. Но вот, пожалуйста, мысли теряются, и даже объяснить ничего не удаётся.

— Не запирают, это другое. Молчи, хорошо? Слушай. Когда случилось это… с моей рукой, Леона мне жизнь спасла. Пыталась выходить меня, как умела, тогда и узнала только, что я не парень. После того, что с ней случилось… Она… Она понять не могла, почему меня защитили, а её — нет. Её как будто предали, понимаешь? Да и рука эта — мне сбежать хотелось. У Леоны не хватило бы сил, и я решил… я решила её бросить. А когда у меня ничего не получилось, она меня не бросила.

Гундольф молча подал кружку. Вовремя, потому что Кори уже и сама почти не слышала, как звучит её голос.

— Но мне всё равно… — продолжила Кори. — Мне суждено было там умереть. Такая рана, и никто не знал, что со мной делать. И всем было плевать, а Леона… она упросила, чтобы мне помогли, и опять заплатила собой. Всем, что у неё было, понимаешь? Там, куда нас забрали, мне и сделали руку. Видишь, даже могу жить почти как человек. А Леоне ничего этого не надо было, у неё было здоровое, целое тело! Но её кроили, резали на куски. Любимая игрушка старого мастера, и всё это ради моей бесполезной жизни… Гундольф, пожалуйста! Это мой долг, я знаю, и только мне его платить, и я не имею права требовать, но если сможешь… Если я не смогу… Она столько раз меня спасала, а я её раз за разом подвожу!..

— Понял, — ответил он. — Так ты, значит, думала пробраться в то поселение и её отбить? Много там народу? И как узнать твою Леону, что с ней сделали-то?

— Пробираться никуда не надо. Они сами хотят прийти, попробуют взять город. Там сотня людей, может, больше, но эти тела сильнее обычных. А у Леоны крылья…

— Да ладно, — удивился Гундольф. — Рабочие или для красоты?

— Она может летать…

— Так чего ж она ещё не сбежала от тех людей?

— Куда, в Раздолье, что ли? И ей голову задурили. Рафаэль, он главный там, сказал, что она как Хранительница, что люди должны ей поклоняться. И Леона поверила. Она ведь как ребёнок, Гундольф, она так и не повзрослела, а ещё ей приходится пить капли, чтобы унять боль в теле. Она живёт в тумане, верит Рафаэлю, а тот её использует. Если будет атака на город, многие погибнут. Городских, уродов — мне никого не жалко, но Леону нужно спасти. Если с ней что-то случится, это будет из-за меня. Как я искуплю эту вину?

— Тихо, тихо. Пока ещё ничего не случилось. Так известно, что у них за планы, когда думают идти на город?

— Я не знаю, — ответила Кори. — Рафаэлю нужна была моя помощь, но мы сбежали. Это, наверное, его задержит. Не так-то просто сюда попасть.

Гундольф поглядел на часы. Занятные, круглые. Кори даже показалось, она где-то уже такие видела. Не вспомнить, да и плевать на это.

— Мне пора, — сказал гость. — Про Леону я понял. Я тут, правда, не свободен — работать приходится. Все ждут какого-то Зелёного дня, а мне и в этот день уже дело подыскали. Поправляйся, тогда и будем думать, что делать.

И он ушёл, оставив Кори в тревоге. Всё казалось, что-то важное не сказано, забыто. Но что? Не уловить.

Следом пришёл мальчишка. Упомянул брата и вывел из себя. Как может быть такое, что ищешь человека и понимаешь уже, что нет его в Раздолье, а он оказывается здесь и не прячется даже? Если его поставили разведчиком на опустевшее после Кори место, почему не на простые дела? О вратах, о чужаках не говорили кому попало!

Проклятая рука подвела. Когда казалось, что вот она, разгадка, всё растворилось во тьме.

А позже кто-то дал воды, и случилось чудо — боль утихла. Она, терзавшая так долго, отступила, и Кори впервые за долгое время удалось уснуть. И сладок был сон после чёрного беспамятства, не дарующего отдыха.

Когда Кори открыла глаза, было темно. Голоса, негромкие и спокойные, долетали из светлой щели в потолке. Что за место? Точно, ведь это дом. Она успела добраться до Леоны, предупредила вовремя. Попалась-таки Рафаэлю, но сбежала. А дальше? Гундольф с часами господина Первого, мальчишка — что из этого было правдой, а что игрой воображения?

Кори приподнялась на локте, нащупала на столе механическую лампу, завела. Жёлтый огонь, разгораясь, блеснул на стекле пузырька. Откуда это здесь? Кори ясно помнилось, что дома запасов не осталось.

Она поднялась, вытянула руку, согнула в локте, пошевелила пальцами. Проверкой осталась довольна, но всё-таки приняла ещё капли и лишь затем поднялась по лестнице.

Чужаки прервали беседу, заметив её. Темноволосый сидел с ножом, глядя в миску вместо зеркала — видно, скоблил щёки. Отполированная, блестящая, как серебро, миска эта обошлась Кори впятеро дороже обычной, но уж очень захотелось именно такую.

Седой держал эту самую миску. Себя он уже привёл в порядок, уничтожив следы долгого сидения в клетке. Тщательно старался, до красноты. Их младший товарищ дремал на постели, а Флоренц торчал у окна, отодвинув край занавески. За окном был день — светлый луч прорвался, позолотил встрёпанные кудри мальчишки, наполнился пляшущими пылинками и утёк в щели пола.

— Как ты сегодня? — спросил Конрад. — Сядь, подкрепись.

И кивнул на стол, где разложены были припасы: сыр, яблоки и вяленая рыба. От запахов рот наполнился слюной.

— Только особо не налегай, — добавил темноволосый, — а то там, где мы добыли жратву, её больше нет… Конрад, выше подними, я ж не грудь брею!

Второй раз просить не пришлось. Кори ела и думала.

Мешал мальчишка — сел напротив, уставился на руку. И что смотреть, тут ею не воспользуешься особо. Если рыба или сыр попадут в сочленения, замучаешься вычищать. Нужно было надеть перчатку.

— Так кто твой брат? — спросила она.

— Разведчик, — упрямо повторил мальчишка.

— Уверен? Что ты знаешь о его работе, расскажи.

— Да тебе-то что за дело до Эриха? — спросил этот недомерок.

Взъерошился весь, нахмурился. И ведь отчего-то сбежал, не остался с братом. Помнилось, упоминал про Ника. И всё-таки защищает своего Эриха, как понимает, и боится сказать лишнее.

— Видишь ли, помог мне однажды в жизни один человек. Не было надежды, что попаду в Раздолье, если бы не он, — сказала Кори.

Она взяла нож, ненадолго отложенный темноволосым, протёрла тряпкой и рассекла яблоко одним движением. Помедлила, выбирая половинку.

— С тех пор всё хотелось его отыскать, но когда меня приняли в город, он уже не работал на прежней должности. Не знаю, правда, твой ли это брат. Надеюсь, что он. Вы похожи, а я его лицо до смерти не забуду.

— Помог, правда? — оживился мальчишка. — А что он сделал для тебя?

— Куда девался нож? — спросил чужак, оглядел стол и нашёл пропажу. — Эй, я вообще-то его мыл!

— Мой нож, беру когда хочу.

— Так что с Эрихом? — поторопил Флоренц. — Что он сделал-то?

— Я расскажу тебе однажды, — пообещала Кори. — А ещё больше мне хотелось бы, чтобы он сам тебе рассказал. Так объяснишь, как его найти?

— А ты вот скажи сначала всю правду о Нике, — заупрямился мальчишка. — Что с ним сделали в городе, а?

Не дал поесть спокойно.

— И мы бы послушали, — встрял темноволосый, переходя ко второй щеке. — Давай, поделись, что тут случается с людьми, которые болтают о другом мире. Сама понимаешь, нам узнать полезно.

И так как он пытался говорить и действовать одновременно, то обрезался — и поделом.

— Ваш Ник, — сказала Кори, — явился к воротам…

— Ты знала! — взвился мальчишка. — Лгунья!

— Тихо, — осадил его Конрад. — Сядь и остынь, дослушай сперва.

— С цветком. Захотел обменять его на припасы и вещи, но в Раздолье никто прежде не приносил зелёные растения. Стражи не вправе были решать такие вопросы, так что Ник дождался, когда к воротам выйдет госпожа Первая, Золотая Маска.

— Почему её так зовут? — спросил парень, разбуженный шумом. Он приподнялся на локте и тоже слушал рассказ. Рыжеватые волосы смешно примялись и торчали хохолком.

— Когда-то Светлыми землями правил Пресветлый Мильвус, — пояснила Кори, — один из детей самой Хранительницы…

— А, эту сказочку мы слышали, ещё когда гостили у Рафаэля, — перебил её темноволосый. — Давай ближе к делу.

Кори вообще не хотелось ничего пояснять, тем более так. Хотелось задавать вопросы. Как только она вызнает всё, что нужно, пойдёт своей дорогой, и плевать на этих людей. Пусть решают сами, как им быть. Только мешают.

— Пресветлый Мильвус ушёл, — продолжила она.

— Сбежал, — подсказал темноволосый.

— Прошу, продолжай. Я вижу, ты знаешь больше меня.

— Только до этого момента.

— Джо, — укоризненно произнёс седой. — Ты бы правда не мешал.

Темноволосый развёл руками, но промолчал. Вернулся к миске и своей бороде.

— Пока люди не успели сообразить, что случилось, трое вышли к народу. Говорят, они были из числа тех, кто и при Мильвусе стоял у власти. Не знаю, отчего он не взял их с собой. Эти трое сказали, правитель ушёл на поиски Хранительницы, чтобы просить о помощи, а в его отсутствие назначил их главными. Так или нет, но некому было оспорить эти слова, и трое начали править. За ними — их дети, дети детей…

— А маски? — напомнил паренёк.

— Принимая власть, отрекаются от личных стремлений. Клянутся жить уже не для себя — для Раздолья, чтобы было не совестно перед Мильвусом, когда он вернётся. В знак этого прячут лицо и принимают новые имена — Золотая Маска, Серебряная Маска, Белая Маска.

— Да говори уже про Ника! — встрял мальчишка. — Хватит увиливать!

Он был прав. Кори тянула, не желая сознаваться. Не тот был поступок, которым можно гордиться.

— Госпожа Золотая Маска пригласила твоего Ника в город, — нехотя сказала она. — Позвала других правителей. Она думала, если иной мир существует, с его людьми к нам придёт и надежда на лучшую жизнь. Но Третий и Второй опасались, что всё не так просто. Кто, в самом деле, добровольно станет предлагать помощь? Нам тут проще поверить, что чужаки явятся, чтобы отнимать. Ника просили показать, где видел путника, а он отказывался. Госпожа Первая отнеслась к нему по-доброму, устроила как дорогого гостя, но он одно заладил: дайте товаров за цветок и отпустите, я уйду.

— И вы принялись его пытать! — вскричал мальчишка, стукнув по столу кулаком. — И убили, да? И ты это знала с самого начала?

Темноволосый дёрнулся от этого крика и зашипел. Оглядел щёку, коснулся пальцами нового пореза.

— При мне не убивали, — мрачно сказала Кори. — Намекнули, что его ждёт, и устроили побег. Он клюнул, дошёл с парой человек до механической жабы, на которой явился сюда. Слово за слово, пояснил, как работает машина. Нам ведь нужно было её убрать с прежнего места, чтобы замести следы. А как рассказал, вновь попал в Раздолье, только госпожа Первая о том уже не узнала. Думала, он вернулся домой.

— Ну и гнусная же ты! — заорал Флоренц. — Дрянь! Жила у нас на корабле, жизни радовалась, улыбалась! Видела, что мы места не находим, и ни слова не сказала! А я ещё за лекарством тебе ходил!

Кори удивилась. Так это он добыл капли, и где, интересно? В этом городе кое-кто ими пользуется, но о том всегда молчат.

Только и это сейчас не так заботило — укололи обвинения. Может, потому, что она и сама себя винила.

— А что прикажешь делать, если выбор невелик? Если господа Второй и Третий требовали так поступить на благо Раздолья? Меня убрали бы сразу, пойди я против. Меня, скорее всего, потому и сбросили в море после, чтобы не проговорилась Золотой Маске. Теперь только один человек, Йохан, во всём городе и знает, что сделали с Ником, если сам ещё жив.

— А он вчера к нам заходил, — сказал мальчишка. — Так и он замешан в этом? Ну конечно, если Эрих…

Но Кори, поднявшись с места, его уже не слышала. Казалось, в глазах потемнело и слух пропал, так оглушила её догадка. Это же надо! Все эти годы он был под носом, руку протяни…

Обойдя стол в два шага, она вцепилась мальчишке в плечо. Должно быть, крепко сжала — он захлебнулся словами, округлил глаза.

— Где сейчас твой брат? Веди!

— Эй, эй, ты чего? — вмешался темноволосый. Подскочил, оттянул её в сторону.

Кори толкнула его в грудь. Давно хотелось. Он отлетел на пару шагов, с грохотом врезался в умывальник, не удержался и упал. Таз покатился, звеня, по дощатому полу, расплескалась вода.

Седой бросил миску, парнишка спрыгнул с кровати.

— Хватит! — крикнул седой. — Что на тебя нашло?

— Я не собираюсь вам ничего объяснять, — отрезала Кори. — Выспрашиваете и лезете во всё, как палка в колесо. С самого начала говорила, лучше вам не встревать. А теперь я ухожу.

Тот, в углу, поднялся, потирая грудь.

— Ничего себе рука, — сказал он и закашлялся. — Теперь жалеть начинаю, что не согласился, когда нам предлагали механические руки взамен родных. Я бы и от бритвы в пальце не отказался.

— Такие шутки неуместны, Джо, — сказал ему старший товарищ. — А ты куда собралась?

— Не ваше дело.

— Если не наше, тогда и ты его отложи. Собирались ведь найти госпожу Первую. Сегодня Зелёный день — должно быть, и она на площади? Мы только и ждали, когда ты проснёшься, да ещё Гундольф обещал зайти ночью, но не явился до сих пор. Вот, всё надеемся, ещё придёт.

Гундольф! Так он, значит, не привиделся. Вправду заглядывал. Что-то он говорил о работе, которая ждёт его.

— Зелёный день уже сегодня? — спросила Кори, хмурясь.

Если так, то с Эрихом всё равно не встретиться до вечера.

— А где работает Гундольф?

— У источника, — ответил мальчишка.

— Тогда, может, он и не придёт. Воду не остановить, и даже в Зелёный день кто-то должен разливать её по бакам. Скорее всего, он там. Не будем ждать, отправимся без него.

Так и поступили.

Они шагали по пустынным улицам, таким тихим сегодня, что, казалось, люди давно их покинули. Старались держаться поодаль друг от друга, чтобы не привлечь ненужного внимания, хотя и не ожидали встретить других в этот час.

Жители Раздолья чтили Зелёный день. С раннего утра тянулись к площади — все, кроме тех бедняг, чью работу не прервать. Те отдыхали раз в два месяца, но зато и за труды в этот день давали целую звезду.

Где ещё узнаешь новости города, как не на площади? Слухи-то бродят, но бывает, пока дойдут с одного конца Раздолья на другой, вымысел потеснит правду.

Где ещё встретишь друзей, а то и родных, с которыми не совпадают графики и долго не удаётся повидаться?

Но главное, за что раздольцы любили Зелёный день — удивительное чувство единства. Когда они стояли плечом к плечу и повторяли слова госпожи Первой, Золотой Маски, здесь больше не было отдельных людей. Это голос города гремел над площадью, летал и бился о купол. И каждый был городом, толпой, огромной мощью, и в этот миг казалось — возможно всё.

Только сегодня что-то шло не так. На подходе к площади Кори слышала голос Золотой Маски, усиленный рупором, но иной силы в нём не было. Он должен был катиться плавно, как большая волна, но лишь плескался слабо, неуверенно, теряя направление. И площадь не вторила эхом, а была как взболтанная бочка, вода в которой беспорядочно била о стенки.

— Что-то случилось, — сказала Кори спутникам.

Они свернули за угол, и площадь теперь лежала перед ними — людское море, тёмное и бурное. Скалой возвышалась крылатая статуя Хранительницы, у подножия которой на помосте стояла госпожа Золотая Маска. За правым её плечом виднелся господин Третий. А вот фигуры в белой маске не было. Это ещё почему?

— Мы едины и тем сильны, — повторяла госпожа Первая заученные слова.

Но в выкриках толпы не было единства.

— Мы храним этот город для Мильвуса Пресветлого, и настанет день, когда он вернётся! Вернётся благодаря нашей вере!

Кто-то вторил ей, но эти голоса слабели в нестройном хоре.

— Трое, как один, — сказала госпожа, и голос её дрогнул. — Двадцать сотен, как один…

Площадь вскипела, раскатилась до первых домов, будто море плеснуло о скалы.

Ближайший человек, обернувшись, схватил Хенрика за плечо, уставился невидящими глазами.

— Трое! А куда ж одного дели? Сами ничего не знают, народу пояснять не спешат. Ты вот что думаешь?

Похоже, ему было всё равно, кого спрашивать.

— Я ничего не думаю, — растерянно ответил парень. — Может, опаздывает?

— Да, и что ж его задержало, по-твоему? Дело нечисто, помяни моё слово! Посмотри, они же сами не соображают, что случилось!..

Госпожа Золотая Маска вскрикнула, и крик этот, пройдя сквозь рупор, прокатился над площадью. На какое-то мгновение все замерли, затихли — даже зазвенело в ушах. И сотни лиц, похожих сейчас, как маски, повернулись. Сотни взглядов поднялись наверх, туда, где под куполом, расправив крылья, кружил кто-то в белом.

— Нет, нет, нет, — прошептала Кори.

Тот, с крыльями, пронёсся над толпой, и сотни вздохов полетели ему вслед. Взмыл — и опустился прямо на светлую голову каменной Хранительницы, замер на недостижимой высоте, разведя руки-крылья в стороны.

— Жители Раздолья! — пророкотал кто-то, вынимая рупор из ослабевшей руки госпожи Первой. — Добрые люди, честные трудяги! Годы и годы вы надеялись и ждали. Вы верили, что Хранительница услышит мольбы и снизойдёт до вас, вернёт жизнь в эти земли. И вы были услышаны! Радуйтесь, перемены к лучшему грядут!

Толпа взревела.

И над всем этим шумом, над выкриками, над хлопаньем вытянутых рук летел звонкий и чистый смех той, что стояла под куполом на потеху людям.