— Так вот, значит, у нас три народа живёт — пернатые, хвостатые и просто люди, — звучал негромко голос Гундольфа.
Они лежали на горячем песке, обсыхая. И этот ненавистный разведчик сидел неподалёку, прислонившись к камню, и слушал. Плавать он с ними не плавал, а всё же потащился следом.
— Пернатые и у вас раньше жили, пока один из них не пошёл против своих. Всех истребил, кроме родного брата да его дочери.
— Так мора, значит, не было? — спросил Кори без особого удивления.
— Какой там мор, враньё одно. Уж я об этом точно знаю. Друг, которому доверяю, слышал это от самого Альседо, который и приходился братом вашему Мильвусу Пресветлому — тьфу! Перерезал этот гад всех ради власти, и родных не пожалел. А чтобы землями с толком распорядиться, на то ему ума не хватило. Загадил всё и сбежал.
— В это мне верится легче, чем в сказки, которыми люди себя утешают, — задумчиво произнёс разведчик.
Опять они завели речь о скучном. К чему говорить о том, что было десятки лет назад?
— Нравилось ему машины строить, и столько понастроил, что уже топлива не хватало, — продолжался между тем рассказ. — Леса не успевали расти, да и запасы угля истощились. Да ещё я так думаю, не только из-за этого земля пришла в запустение. Сами пернатые как-то с нею связаны, без них всё умирать начинает. Вот и у нас так…
Гундольф зевнул и потёр глаза. Они у него сегодня были покрасневшими — не выспался, видать, и ясно, почему. Кори каждую ночь так громко кричит из-за кошмаров своих, что половина корабля просыпается.
А историю эту про другой мир уже доводилось слышать не раз. Для разведчика она была в новинку — наверное, для него Гундольф и повторяет. Он вообще что-то слишком много возится с этим Кори.
— О чём я?.. Ну, у нас сейчас только одна пернатая и осталась… — пробормотал Гундольф и умолк. Флоренц ждал-ждал продолжения, обернулся и увидел, что его новый товарищ крепко спит, уронив голову на руку.
— Не шуми, — прошептал Кори, прижимая палец к губам. — Давай отойдём в сторонку.
Выглядел он виноватым — не иначе, понимал, что всё из-за него. А отходить с ним Флоренц никуда и не хотел, только ради Гундольфа и пошёл, чтобы не разбудить ненароком.
— Ты говорил, у тебя брат в городе, — начал Кори, когда они уселись в тени большого валуна. — А кем работает? Может, я его встречал.
А вот это уже было интересно. И чего Флоренц сам не догадался спросить раньше? Действительно, может, этот разведчик на что-то сгодится!
— Брата зовут Эрихом, — с готовностью ответил мальчишка. — Восемь лет назад он ушёл в город, был тогда чуть постарше, чем я теперь. Семнадцать, кажется, ему исполнилось. Но только весточки не успел подать. Пещеры, где мы жили, обрушились, и все наши погибли, а я отходил тогда, потому уцелел. И мы с тех пор не связывались с Эрихом — он не знает, что я жив, а я не знаю, как он устроился в городе.
Сказал и сразу пожалел. Собирался же с этим разведчиком и не разговаривать даже, а вот пожалуйста, едва рот открыл, как всё о себе выложил. Даже досада взяла.
— Сочувствую, — мягко сказал ему Кори. — Что ж, жизнь здесь такая — у многих за плечами есть то, о чём больно вспоминать. Эрих, значит? Не припоминаю такого имени, но как вернусь в город, могу поспрашивать. Сообщу ему о тебе, если найду, хочешь?
— Да, было бы неплохо, — буркнул Флоренц. — А сам ты в город как попал, когда?
— Когда? Пожалуй, года четыре назад. Отца моего тогда не стало, других близких не было, а жили мы недалеко от Раздолья, к северу. Ну, я и не раздумывал особо, решил счастья попытать, и как раз повезло, место нашлось для меня.
— И что, вот так быстро стал разведчиком?
Кори улыбнулся краешком губ.
— Ты думаешь, эта работа какая-то особенная? — спросил он. — Делать-то почти ничего не приходится, глядеть по сторонам только. Если наблюдательный и зоркий, этого достаточно. Конечно, ещё лодкой учат управлять, но это уже по ходу дела. Ставят в напарники кого-то опытного, да и всё. Я пришёл, место пустовало, человека искали. Как раз меня и взяли.
— Везучий ты!
— Да не то чтобы. Это ведь и не такое интересное дело, ты не думай. Чаще всего приходится летать в Запределье к источникам, принадлежащим городу, бочки забирать да отвозить. Да и присмотр нужен, не то родник занесёт песком да пылью, и он умрёт. Не везде людей смогли поставить. Реже пустоши осматриваем, места, где карты заполнены не подробно. Есть надежда, что там вода отыщется. Просто стоишь у борта и вглядываешься вниз, пока перед глазами не начнёт стоять каменистая равнина, даже когда смыкаешь веки. А ещё иногда летаем к поселениям, о которых знаем, чтобы проверить, как идут дела, если вестей долго нет. Бывает, они пустеют по разным причинам, тогда источник сразу отходит городу, чтобы вода не пропадала зря.
— И причины эти, конечно, от вас никогда не зависят? — пробормотал мальчишка, к которому вернулись прежние подозрения.
— Правители города — не злодеи, — спокойно ответил ему разведчик. — Не стали бы они губить людей ради источника, да вот хоть у брата своего спросишь, когда отыщешь. К тому же, из таких поселений в Раздолье приходят новые жители, достаточно взрослые, чтобы сразу трудиться. Это выгоднее, чем давать кому-то из семейных горожан разрешение на дитя.
— Что за разрешение? — раздался сонный голос Гундольфа.
Видно, негромкие голоса его всё же разбудили, и он подошёл поближе. Сел, почесав щёку, на которую налип песок, и поглядел на Кори.
— Слышал уже, наверное, — ответил тот, — в Раздолье следят за числом жителей. Там каждый трудится. Рассчитано уже, сколько нужно людей для рыбной фермы, сколько для теплиц, сколько для тканья и шитья одежды. Не выйдет стать тем, кем хочется — подберут первое же свободное место, куда сгодишься, и всё. Пока человек трудится, ему выделяют еду, воду, необходимые товары. Тем, кто не работает, не дают ничего, ведь и они не приносят пользы другим.
Гундольф хмыкнул.
— А как же забота о стариках и детях? — спросил он.
— Вот об этом я и говорю. Дети долго не могут работать, да ещё мать какое-то время не способна трудиться. Чтобы их вырастить, родители делятся своей частью воды и пищи, и бывает, из-за этого сами слабеют и болеют. Дети — лишняя трата сил, городу куда выгоднее, чтобы люди приходили со стороны. И всё равно, несмотря ни на что, многие горожане выбивают разрешение на детей, если есть свободное место.
— Так дети и без разрешения могут получиться.
— Тогда всю семью выпроваживают в Запределье, — пояснил Кори. — Раз законы города им не писаны, пусть живут своим умом.
И добавил с кривой усмешкой:
— Если, конечно, они хотят оставить этого ребёнка.
— Не так и хорошо в вашем Раздолье, как погляжу. А старики как же? Ведь они в своё время трудились на благо города.
Кори замолчал. Довольно долго он сидел с мрачным видом, прежде чем продолжил.
— Есть такое место, — сказал он, — Свалка. Для негодных людей и вещей. Раньше там обитали преступники, калеки, больные, кого не вылечить, и старики. Доживали век, по мере сил сортировали хлам. Питались объедками, что после горожан оставались. Тем, что зачерствело, испортилось, залежалось на складах, что доесть не захотели и выбросили. Заношенная одежда, сломанные вещи — тоже им. И людей туда возили, показать, как оно, на Свалке. Вот, говорили, жизнь надо так прожить, чтобы в старости нашлось кому тебя кормить. А если ты угрюмый и недружелюбный, уж не обессудь, что в конце пути угодишь на помойку. Потому люди и стараются детей заводить, хоть и трудно это. Хотя и дети, бывает, отказываются помогать, тут уж как повезёт.
— Несправедливо это! — не выдержал Флоренц. — Зачем со стариками — так? Почему не выпустить в Запределье?
— А это такая доброта, — краешком рта усмехнулся Кори. — В Запределье они бы умерли от голода и жажды прежде, чем прибились хоть к какому-то поселению, да и кто бы их принял, бесполезных? Лишние рты никому не нужны, а на Свалке худо-бедно могли дожить. Но пару лет назад закон всё-таки изменили, и теперь не всех стариков вышвыривают на помойку. Если силы есть у них хоть немного, отправляют смотрителями к источникам. Пищи, правда, много не выделяют, но тому, кто уже не работает, и этого хватит.
— И то хорошо, — проворчал Гундольф. — А преступники и калеки откуда берутся? Неужто так много бед в вашем крошечном городишке?
— Этих не так много, — хмуро ответил Кори. — Бывает, люди горячатся, один в пылу ссоры убивает другого. Или кто-то хочет вещь, но ленится поработать, чтобы её получить. Так хочет, что даже страх наказания не останавливает. А калеки… рука может в станок попасть, нога. У нас ведь старые устройства остались, с прежних времён, новые сейчас как создашь? Громоздкие, опасные, чиненые-перечиненые. Кто дома подновляет, на того балка упасть может. Металл расплавленный проливается, кого лодкой прижмёт — да мало ли работ, где можно пострадать. Этих уродов сразу на Свалку.
— Почему это — уродов? — спросил Гундольф. — Где ж тут правда? Человек трудился, подорвал здоровье, а его ещё и вышвыривают вместо помощи?
— Так ведь калеки же, — сказал Кори, удивляясь его непониманию.
— Ну и что? Я вот одного знал с искусственной ногой, так он и экипаж водил, и танцевал. Я б и не догадался, что с ним что не так, если б он сам не признался.
— Так он потому и жил среди нормальных людей, что не признавался, — убеждённо сказал разведчик. — Если бы все в его окружении узнали, от него бы отвернулись.
— Чушь порешь!
— А вот и не чушь!
И пока они спорили, мальчишка задумался. У них в поселении, по счастью, калек не было, но доводилось, конечно, слышать о таких. Бесполезные они, да и просто мерзкие. Где-то, говорили, таких сразу добивали. В Раздолье к ним ещё по-доброму относились, раз позволяли жить.
И впервые пришла мысль: когда отца завалило, а с ним ещё нескольких мужчин, умерли ли они сразу? Ведь тот обвал был не так страшен, как последний. Но покалеченных не осталось, схоронили всех.
— Флоренц! — окликнул его Гундольф. — Скажи, неужели в ваших землях и вправду на человека иначе глядят, если он руку потеряет или ногу?
— А как же, — кивнул мальчишка. — Это ж всё уже, не человек.
— Да? А если бы такое с твоим братом случилось, ты бы то же самое сказал?
Флоренц захлопал глазами растерянно. Он попробовал представить Эриха без руки или ноги, и до того это было отвратительно и страшно! Не должно, не могло подобное произойти с его братом!
А что, если уже произошло? Если Эрих ползает по Свалке, и разведчик именно потому не встречал его в городе?
И тут Флоренц понял, что брата бы он не бросил, вытащил любой ценой. Может, видеть его потом и не смог бы, и жить с ним рядом не пожелал, но устроил бы как-то и кормил. Но даже думать о таком мальчишке было гадко. А что, если теперь это начнёт сниться?
— Не случится такого с моим братом никогда! — закричал он, вскакивая на ноги. — Калеками становятся только те, кто этого заслуживает! Те, у кого душа гнилая и мысли чёрные, а Эрих таким не был! Нельзя даже представлять такое о людях, ясно? Нельзя, нельзя!
И он, забыв на камнях рубаху, убежал в сторону причала.
Гундольф или притворялся, или в их мире что-то было не так. Какие нормальные люди могли бы одобрить уродство? А это именно что уродство во всех смыслах: и выглядит жутко, и человек уже не тот, что прежде.
Красота, она в силе. В том, чтобы на ногах держаться, чтобы пересечь пустошь, если понадобится. Рыбы наловить, вещи выстирать, ложку до рта донести. Грузы таскать, жабой, как у Стефана, управлять, заливать вёдра в опреснитель — для всего нужно целое тело. А если ты калека, то ничего уже не можешь. А значит, ты больше не человек, а просто никто. Даже о себе не позаботишься, и другим ты лишь обуза, добра уже никому и никогда не принесёшь. Так лучше уж сразу умереть.
Флоренц сел на валун у причала и принялся, подбирая небольшие камешки, зашвыривать их в море. Он старался забыть о разговоре, но перед глазами теперь, как назло, вставал искалеченный Эрих. Опасно в голову пускать такие мысли, они же так и сбыться могут!
Эмма, расправляющая сети неподалёку, бросила своё дело, подошла — её только и не хватало.
— Что стряслось? — спросила она.
— Ничего, — буркнул мальчишка.
С другой стороны подошёл Гундольф, протянул забытую рубаху.
— Ты что натворил? — спросила Эмма.
Она поглядела на пришедшего хмуро, уперев руки в бока, будто Флоренц был маленьким и нуждался в защите. И зачем? Только позорит его.
— Скажи, женщина, — обратился Гундольф к Эмме, — кто это мальчишке вбил в голову, что калеки — не люди?
— Калеки? А кто они, по-твоему? — сурово ответила та. — Свою жизнь они уже потеряли, и если им позволить, отнимут её и у близких. Не знаю, как в твоём мире, чужак, а в нашем и с руками-ногами, с крепким телом выживать тяжко. А уродам и вовсе никак. Неужто не понимаешь, отчего здесь такая участь хуже смерти?
— И ничего я не понимаю, — упрямо ответил Гундольф. — Руки целы если, можно и рыбу ловить, и шить, и обед готовить, и стирать. Ноги целы — ну, воду носить да полы мести и с одной рукой можно. Человек-то прежний остаётся.
— Вот и видно, что не сталкивался ты ещё с этим. Именно, что не прежний. Душа у таких ломается. Сила, свет — всё уходит. Одна гниль остаётся да яд, и если не остережёшься, такой и тебя отравит. Они в жизни больше радости не видят и другим не позволяют.
С этими словами Флоренц был согласен. Звучали они разумно и справедливо. Пришлый, конечно, хороший человек, и многому у него поучиться можно, да только и он не всё о жизни понимает.
Кори тоже пришёл, стоял со стиснутыми губами, нахмурившись, и кивал. Сколько-то последних слов услышать успел, и видно, он тоже согласен. Вот уж не думал Флоренц, что в чём-то они с разведчиком однажды окажутся на одной стороне.
— Неправы вы все, — только и махнул рукой Гундольф. — Человек — это же не только тело, главное-то внутри. И если в такого не тыкать пальцами и не наседать с причитаниями, что жизнь его кончена, так он преспокойно заживёт себе дальше. Я что, думаете, такого не видал? А, что с вами спорить, пойду вздремну лучше.
И он ушёл, и Эмма вернулась к делу, только Кори остался рядом. Как назло, в голову не приходило, чем отговориться, чтобы отделаться от этого парня.
— Так ты, значит, всё-таки в другой мир не уйдёшь? — спросил разведчик. — Раз брат у тебя здесь, наверное, его сперва отыскать желаешь?
— Сам не знаю, — ответил Флоренц. — И любопытно мне поглядеть на другой мир, а всё-таки о встрече с братом я уже много лет мечтаю. Останусь, пожалуй. Мир-то этот никуда не уйдёт, я туда и позже могу отправиться.
— Хотелось бы мне поглядеть на другой мир, — задумчиво произнёс Кори. — И почему раньше мы о нём не слышали?
— Ну, ты не знаешь, а врата могут открывать только пернатые, — важно пояснил Флоренц. — В Лёгких землях, откуда Гундольф родом, осталась одна такая девочка, слыхал ведь от него? Вот она только и может проложить между мирами путь.
— И где ж он, этот путь, чужак не говорил?
Тут Флоренц вновь насторожился.
— А что это ты разнюхиваешь? — спросил он с подозрением. — Тебе зачем знать, где врата?
— Говорю же, сам поглядеть хочу, — улыбнулся Кори. — Мне, конечно, надо бы вернуться в Раздолье, потолковать с напарником и о его поступке доложить кому следует. Да только думаю: может, плюнуть на всё да и начать новую жизнь в новом мире.
— С Гундольфом тогда договаривайся, — ответил мальчишка. — Это вот он знает, куда путь держать, а я и не спрашивал.
Флоренц лукавил. Новый знакомый уже говорил ему, что врата стоят на высокой горе, которая зовётся Вершиной Трёх Миров. И не только говорил, но даже и показывал на истёртой карте, хранящейся в брюхе жабы. Так что мальчишка при необходимости и сам бы смог их отыскать, эти врата.
Да только этому он выдавать ничего не станет. Если бы Гундольф хотел, давно бы сам с ним поделился.
— Спрошу, — сказал Кори, — как проснётся.
— Слушай, а что это тебе снится такое? — спросил мальчишка о том, что давно интересовало. — Ну, что орёшь ты каждую ночь. Кошмары, понятно, все видят иногда, но не так же часто!
Улыбка тут же исчезла с лица разведчика, и оно совсем переменилось. Таким стало, что мальчишке показалось даже, собеседник готов его ударить.
— Снится, что падаю, — негромко ответил Кори, поднялся и добавил:
— И больше никогда о том не спрашивай.
С этими словами он ушёл. Что ж, теперь Флоренц знал, как от него легко отделаться! Правда, разведчик просил больше не спрашивать, но мальчишка не был уверен, что послушает его. А если при других спросить, Кори не посмеет ничего ему сделать.
Тут Флоренца кликнули помогать на кухне, чистить рыбу. Скукота! Рядом Ханна месила тесто, липкий ком из разведённой водой муки. Прежде у них такой пищи не было, это из запасов Гундольфа, из другого мира. Тесто пойдёт на лепёшки, их испекут в горячей золе, и мальчишке уже не терпелось попробовать, каковы они выйдут на вкус.
А Кори этот — тряпка просто. Подумаешь, упал с небольшой высоты в море, не больно совсем. И испугаться не успел, как Гундольф его вытащил. Да это весело даже — прыгать в воду, а этот трус напугался так, что ночами рыдает от страха. Нет, с Флоренцом, конечно, такой глупости бы никогда не случилось. И если этот рохля не собирается возвращаться в Раздолье, самое время пойти туда самому и занять его место.