Нет звёзд за терниями

Глава 2. Флоренц. Чужак в поселении

Мальчишка потянулся, жмурясь. Не хотелось размыкать веки: казалось, сон тогда сразу улетит и забудется. А сон был хорошим.

Снился Эрих, снились прежние времена…

Койка мягко покачивалась, но мальчишка так уже привык к постоянному движению, что вовсе его не замечал. Он всё-таки раскрыл один глаз, чтобы поглядеть на портрет.

Прямо над его головой по низкому потолку каюты расползалось ржавое пятно, очертаниями напоминающее лицо Эриха. Вот здесь изгиб — улыбка. Неровности по краям — как будто кудри, такие же светлые, как и у самого Флоренца.

Мальчишка однажды развёл комок глинистой почвы с водой, подкрасил пятно, как умел, добавил теней. Наверное, если бы Эрих увидел, то пожурил за грязь над кроватью. А может, и не стал бы. Если бы понял, как Флоренц тосковал по нему все эти годы, как хотел, чтобы они были рядом — хотя бы вот так.

Но сейчас, приглядевшись, мальчишка вздохнул разочарованно: во сне брат выглядел куда более живым и похожим на себя, чем эта жалкая попытка его нарисовать. И образы, что приснились, конечно же, сразу умерли. Воскресить их никак не удавалось, даже если зажмуриться вновь.

Их отцов родила одна мать. Эрих был братом и лучшим другом, хоть и старше на добрый десяток лет. Сколько мальчишка себя помнил, он находился рядом. Всегда терпеливо выслушивал, мастерил нехитрые игрушки, неизменно улыбался. Ни единого раза не случилось, чтобы подосадовал или отослал. А ведь нашлись бы у него, надо думать, дела интереснее, чем с мелочью возиться. Да и обязанностей хватало.

Жили они тогда в другом месте, у небольшого источника, ближе к Раздолью. В пещерах, где тянуло влагой — не здоровой, солёной морской влагой, а сыростью больного камня, незаметно выпивающей жизнь. У всех, кто постарше, ныли кости. Флоренц помнил ещё, как жаловались старики.

В том поселении насчитывалось три десятка человек, больше даже, чем здесь, в приморском. Люди выращивали сладкие мучнистые корни — и жарили их, и варили, а чаще сырыми грызли, стараясь беречь огонь и воду. Иногда ходили к городу, обменивали запасённую воду или хворост на сушёную рыбу, на чёрствые лепёшки — их полагалось размачивать в воде, пока не выйдет жидкое месиво. Из одной лепёшки выходил обед на троих, и мальчишка хлебал через край, передавая миску матери, а та — Эриху. Завтраков и ужинов у них не бывало, да и с обедом везло не всегда.

Эрих брал его с собой, отправляясь за хворостом. Часами бродили по пустоши, ноги уставали, но никогда бы мальчишка в том не признался брату. А то в другой раз, пожалуй, и не взяли бы, а он эти прогулки любил.

Брат рассказывал ему о Раздолье. О настоящем живом городе, единственном в Светлых землях, где ночуют не как придётся, не в осыпающихся пещерах, а в красивых домах.

Жилища в Раздолье, уж наверное, были хорошо укреплены и не обрушивались людям на головы, как непрочные каменные своды. Когда Флоренцу исполнилось года три, так погиб его отец вместе с частью поселенцев. Они пытались установить подпорки, но, видно, камни уже едва держались, и для работ оказалось слишком поздно.

Ещё брат говорил, что в Раздолье хватает еды и воды, там не накатывает страх, что придётся голодать. Этого Эрих всегда боялся: его собственный отец умер в голодный год однажды давно, ещё до рождения Флоренца. Мать ушла и того раньше.

Если день стоял не слишком ветреный, братья забредали далеко, к старым руинам. Вот там было веселье! Эти дни мальчишка любил больше всего.

Там тоже стояли дома, пусть побитые непогодой, но настоящие, с четырьмя стенами, некоторые даже и с крышами. И хотя булыжник во многих местах вспучился, а то и раскатился, вытесненный жёстким кустарником, всё-таки брошенный город расчерчивали настоящие дороги! Шаги по ним звучали звонко и непривычно, ноги двигались легко, не ожидая подвоха. Не то что на каменистой или изрытой выбоинами почве.

У дорог встречались машины. Чаще всего небольшие, с сиденьями внутри и четырьмя колёсами по бокам. Флоренц любил, забравшись внутрь, дёргать рычаги. Правда, те, заржавевшие, обычно не поддавались.

— Эрих, — спрашивал он, — а отчего прежние глупые люди строили машины с колёсами? Они что, не знали, что такие нигде не проедут, или катались на них только по городу?

— А что, если раньше дороги пролегали везде? — задумчиво отвечал ему брат. — Что мы с тобой знаем о прежней жизни, а?

Если время позволяло, они добирались до башни — самого высокого строения, которое только существовало. Серой горой возвышались стены её над городом, и с верхней площадки можно было разглядеть все дома, все дороги между ними, и брошенные экипажи, и остатки иссохших садов, и пробитые спины теплиц. А дальше, за городом, тянулась бескрайняя бурая пустошь, как ржавчина, покрывающая землю. Спустившись по непрочным ступеням, предстояло идти туда, к далёкому поселению, да ещё и хворост тащить. Эта часть дня была мальчишке не по душе, но что поделать — неизбежная плата за развлечение.

— Представь, Фло, что этот город живой, — говорил Эрих. — Стёкла в окнах целы, стены крепки и крыши на месте. На каждой — печная труба, и в холодный сезон трубы дымят, потому что дров достаточно, и жителям тепло, и они едят горячую пищу. А дороги ровные, как гладь воды, и по ним разъезжают колёсные машины туда-сюда. Слышишь их шум?

Мальчишка закрывал глаза… нет, тогда ему и глаз не требовалось закрывать, чтобы живо представить подобное. Он глядел вокруг — и видел город таким, как описывал брат.

— А вокруг люди, и нет на их лицах тревоги. На них чистые и новые одежды — и на нас тоже. А вот наш дом, и перед ним живые растения, зелёные. Вон та комната с балконом на втором этаже — моя…

— Я тоже хочу комнату с балконом! — выкрикивал Флоренц.

— Хорошо, она твоя. У меня другая, с выходом на крышу. По ночам я лежу в гамаке и гляжу на звёзды.

— И я…

— И ты, конечно. Крыша ведь большая. Там висит и второй гамак, для тебя. А знаешь что, Фло? Всё это у нас будет взаправду, слово даю. Ещё год подожду и двину в Раздолье. Если стану сильнее и крепче, меня обязательно примут.

— И я с тобой!

— Конечно, только не сразу. Сам знаешь ведь, детей не берут, не то я прямо сейчас бы пошёл, не ждал. Ты подрасти, и я заберу тебя. А до тех пор буду передавать гостинцы из города, если получится. Ох, до чего там, наверное, хорошая и вкусная еда! Да и всё остальное тоже.

— Эрих, а вдруг тебе откажут? — спрашивал мальчишка, и в душе его мешались страх и надежда.

— Не откажут, — уверенно отвечал брат.

Прищурившись, он глядел вдаль с лёгкой улыбкой, и казалось, ясно видел будущее, где всё складывалось так, как нужно ему.

— Я всё сделаю, Фло. Слово даю, всё, что в моих силах, только бы попасть в Раздолье. Хуже нет, чем голодать и думать всякий раз: неужели вот он, конец? Я так устал. Хочется жить и знать точно, что завтра будет еда, и после будет. Да и вам с матерью помогать смогу, я надеюсь.

Мечталось легко и приятно. Но когда Эрих ушёл, взаправду ушёл, Флоренцу стало совсем не радостно. Два дня он проплакал, затем стащил припасы и в одиночку сбежал к заброшенному городу.

— Вот это наш дом, — бормотал он, — и сад перед домом. А комната с балконом — моя.

Но без Эриха город не оживал, оставаясь пыльным и пустым. Сад не появлялся, на улицы не выходили весёлые горожане, лишь чудились недобрые взгляды из провалов разбитых окон. И что-то скрипело в домах от ночного ветра, и тянулись чёрные тени, стремясь поймать случайно забредшего мальчишку, опутать сетями, оставить и его таким же холодным и неподвижным, как всё вокруг. Самая страшная то была ночь.

Вернувшись домой на следующий день, Флоренц получил от матери как следует. Было всё — и крики, и побои. Удрал, не сказавшись, унёс еду, предназначенную двоим на три дня. Вина немалая, конечно, что тут спорить. Но мальчишка, опустошённый первой большой потерей, видел лишь одно: новую несправедливость. И едва только смог, он вновь сбежал, твёрдо решив остаться в заброшенном городе, да там и помереть. И пусть мать жалеет, что избила, и пусть Эриху станет совестно, что бросил…

Странно, но это его и спасло. На четвёртый или пятый день — со счёта сбился — мальчишка вышел на шум. Думал, за ним явилась мать, а может, даже Эрих, но то оказались незнакомцы. Они пришли в брошенный город в поисках материалов и инструментов.

По счастью, у них с собой оказалась вода. Флоренц не помнил, чтобы до того времени или после его так мучила жажда. С собой-то он прихватить флягу не догадался, а в окрестностях города источников не было. Не зря же это место забросили люди.

— Да так и нам на обратный путь не останется, — со смехом сказал один из мужчин, и мальчишка тогда только с испугом оторвался от горлышка. — Ты откуда здесь, птенец?

— Я из поселения, недалеко оно, в паре часов пути всего. У нас источник есть, вам позволят взять немного, должны позволить! Я расскажу, что вы со мной делились.

Чужаки переговорили и решили сделать крюк, но не ради воды, а чтобы отвести мальчишку домой.

— А то ведь родные, поди, с ума сходят, куда запропастился. Да и опасно мальцу такому в одиночку через пустошь идти. Люди-то всякие могут повстречаться.

— Ну, мать вряд ли обрадуется, — угрюмо пробормотал Флоренц. — Опять три шкуры сдерёт небось…

Он шагал впереди, показывая дорогу, и чем дальше, тем труднее становилось идти. В горле комом стояло неприятное предчувствие. Прошлые синяки не сошли ещё, теперь заработает новые.

А позже, уже у поселения, он понял: что-то не так. Ни единой души вокруг, и драгоценная влага утекает в сухую землю, переливаясь через край широкой металлической ёмкости. Обычно всегда кто-то крутился рядом, наполняя бочки и фляги, подставляя под тоненькую струю вёдра для полива. До наступления ночи воду вычерпывали почти всю, и к утру она не успевала достичь даже середины стенок. Что же случилось, что об источнике забыли так надолго?

— Мама! — закричал мальчишка дрожащим голосом, забыв напрочь о том, что опасался тумаков. — Мама, мама!..

Он бросился вперёд, и спутники догнали его лишь у входа в пещеры. Точнее, у того места, где прежде был вход. Каменные жилища, все три, обрушились. И случилось это ночью, раз ни единого поселенца было не видать снаружи.

Чужаки попробовали разобрать завал, но валуны наверху шатались опасно, а изнутри не доносилось ни звука.

— Пещеры глубоки? Другой выход из них есть? — спрашивали мальчика.

На оба вопроса ответ был — нет. Значит, рассудили его спутники, в живых не осталось никого.

Они взяли мальчишку с собой, хоть он им приходился никем. Не сын, не брат, не ахти какой помощник в шесть-то лет. Да ещё и заболел после, долго провалялся, ослаб — лишний рот да лишние заботы, не больше.

В прошлом Флоренц слышал разные страхи — и такое, что в пустошах Запределья можно встретить охотников на людей. Изголодавшие, пожирают они себе подобных. Мать всякий раз напоминала о том, отправляя их с Эрихом за хворостом, и приказывала не задерживаться.

Так что боялся мальчишка тогда, не к таким ли попал, но ему повезло. Эти люди оказались приморцами с побережья и жили совсем неплохо. Тут он и провёл восемь лет, больше половины жизни.

Домом для всех служил старый корабль, а пищу и тепло давало море.

В этих синих водах, обычно спокойных, водилась рыба, попадались и крабы. Один терпеливый рыбак мог, потратив половину дня, обеспечить едой всех остальных. Море приносило и удивительные растения — полупрозрачные зелёные, без корня, и красные, напоминающие крошечный сухой кустарник. А ещё на камнях росли бурые, длиной с руку, а то и больше, разлапистые. Зелёные шли в пищу, остальное просушивали на палубе и пускали на растопку.

Жаль только, что морская вода не годилась для питья. Обидно: много её, но она горько-солёная… Подумав об этом, мальчишка так и подскочил на койке, едва не ударившись головой.

Как же он мог забыть про опреснитель! Вечером следовало слить остатки и набрать морской воды в ёмкости, но отвлёкся на что-то, а там и спать отправился, не завершив дело. Ох, только бы ещё никто не встал! Может, удастся всё провернуть незаметно.

Сунув ноги в башмаки, он заторопился на палубу. Но там уже был Джакоб, и не где-нибудь, а именно у опреснителя. Он опрокинул ведро над ёмкостью, а заметив мальчишку, поглядел на него укоризненно.

Неподалёку лежали снасти — видно, старик собирался на рыбный лов, да прежде проверил баки.

— Я сам, — произнёс негромко мальчишка, стыдливо втягивая голову в плечи. — Я закончу…

— Иди уж, — неприветливо бросил Джакоб, угрюмо глядя из-под седых косматых прядей, спадающих на лоб. — Развлекайся, спи, или чем таким важным ты там был занят, что обязанности позабыл. Что прежде от тебя толку не было, что сейчас. Нахлебничек…

Хотелось возразить, да не в первый раз такое случалось. Только на прошлой неделе Флоренцу уже делали выговор. Тогда получилось даже хуже: к вечеру иссякли запасы, и лишь затем поселенцы узнали, что весь этот день опреснитель простоял пустым. До обеда следующего дня у них не было ни капли.

С того дня все и взялись проверять, что там с водой. То один, то другой подходил, откидывал крышку. В ёмкости эти заливалась солёная вода, а пресной она становилась позже, прогревшись от раскалённых металлических стенок, пройдя по изогнутым трубкам. И вытекала совсем в другой сосуд, так что люди, глядящие под крышку, могли преследовать только одну цель. Проверяли они, как сегодня сработал Флоренц.

И мальчишке каждый раз делалось тоскливо и неуютно. Разве ж он не старался? И рыба у него не клюёт, а в прибрежной мастерской у печи однажды поставили — огонь погас, как он ни бился. Казалось бы, что уж проще опреснителя — залил десяток вёдер с вечера, да и всё. А вот нет, и это дело он провалил в который раз.

Гремя башмаками по металлу, Флоренц спустился на берег так быстро, как получилось. Сходни, вытертые сотнями шагов, так и норовили подвести, ускользнуть из-под ног. Когда-то мальчишке нравились и этот берег, и корабль, но сейчас он всё ненавидел. Сбежать бы в Раздолье! Да и сбежал бы, если б только знал точно, что там примут. И плевать, что путь отсюда долог и опасен.

Там Эрих, с которым не видались вот уже восемь лет, если подсчёты не врут. Все эти годы брат наверняка считает его мёртвым, ведь если приходил проведать, то видел, что стряслось с пещерами. Вот бы дать ему знать, уж Эрих-то сразу бы его отсюда забрал. И не такой он, Флоренц, и растяпа, он просто умеет мечтать и пребывает всё время в других местах, а не на этом скучном проржавевшем корабле. Но здесь этого никому не объяснишь, да ещё, пожалуй, и обидятся — ведь заботились, как могли, растили, а он недоволен и уйти хочет.

— Э-эй, далече ль собрался? — раздался оклик за спиной. — Ну-ка иди сюда.

Эмма. Эх, не удалось проскользнуть мимо — глаза у неё на затылке, что ли?

Худенькая женщина в широкой рубашке и мужских брюках, заправленных в сапоги, глядела в упор, скрестив руки на груди. Светлые, бесцветные почти пряди волос трепал ветер.

— Сети бери, — кивнула она на землю. — Со мной поедешь.

Эмма постоянно щурилась — то ли от солнца, то ли от ветра. Она казалась старше своих лет из-за этого прищура, из-за расходящихся глубоких морщинок. Только в тёмном помещении широкое лицо Эммы разглаживалось, но морщинки оставались белыми линиями на потемневшей коже.

Цепкие голубые глаза тщательно осмотрели мальчишку. Флоренц был уверен, Эмма заметила его недовольный вид, хоть ничего и не сказала.

С самого начала женщина эта взялась опекать приблудного мальца, своих-то детей небо ей не дало, но Флоренцу такая забота оказалась лишь в тягость. К ласке он не привык, второй матери не желал, а тех, кто считал его несмышлёнышем, нуждающимся в чужих указаниях, хватало и без Эммы. Не повезло оказаться здесь самым младшим.

Мальчик собрал сети, уложил в лодку и толкнул судёнышко в воду.

— Садись, — мотнула Эмма головой. — Башмаки твои худые, ноги промочишь. Дальше я. Да хоть разуйся сперва!

Но мальчишка упрямо оттащил лодку дальше, и когда вода заплескалась уже у коленей, влез внутрь. Спутница его забралась тоже, села напротив, взялась за вёсла.

— Дай мне грести, — протянул руку Флоренц.

— Да найдётся тебе работа, — отмахнулась Эмма. — Сетями займёшься. Хмурый чего, за что тебя старина Джакоб отчитывал?

Мальчишка промолчал. Вот же интересно ей обсуждать его промахи! Тюкает вечно: чего недоволен, за что ругали? Будто его и похвалить не за что. Лодку толкнуть, думает, он не может, вёсел не доверяет…

— Сети раскидывай, говорю! — достиг его ушей голос Эммы. Судя по тону, повторяла она не в первый раз. — Ты куда опять ушёл?

— Да, да, — проворчал мальчишка. — Слышу я, сейчас займусь.

Сети наполнились быстро. Был как раз тот сезон, когда морские растения в изобилии болтались у берега. Даже не пришлось долго возиться в воде, срезая бурые стебли.

А когда сборщики повернули, направляясь обратно, Эмма замерла, прикладывая ладонь козырьком ко лбу.

— Случилось что? — задумчиво произнесла она. — Наши собрались.

Лодка плыла не быстро, округлившаяся сеть тянулась позади, плавно покачиваясь на волнах. Мальчишка весь извертелся, пытаясь сообразить, из-за чего это все стоят на берегу, когда у каждого свои дела. Ох, только бы не из-за него! Что ещё он мог сделать не так?

Но дело оказалось не в нём. В толпе стоял чужак, светловолосый высокий человек. Увидев его со спины, Флоренц дёрнулся так, что едва не перевернул лодку. Неужели Эрих?

Но человек обернулся, и мальчик едва не заплакал от острого разочарования. Этот лет на десять старше, если не больше. Хорошо ещё, не успел окликнуть незнакомца именем брата, вот стыда было бы.

— Да сядь ты! — прикрикнула Эмма. — Опрокинемся же.

— Сижу, — угрюмо ответил мальчишка.

И всё-таки, кто же этот человек и зачем явился к ним?