Нет звёзд за терниями

Глава 35. Флоренц. В старом убежище

Мальчишка торопливо поднялся с колен — так и глядел поезду вслед, как его выбросили — и встал, отряхивая ладони. Глянул мельком — кровь так и не оттёрлась.

— Это что там, а? Чего вы стоите? — спросил кто-то из толпы.

Флоренц разглядел его: нестарый, крепкий ещё, этот человек держал руки на плечах товарищей. Зрачки его белели, как маленькие перламутровые раковины.

— Это что за явление? — спросил другой.

Его сощуренные колючие глазки прошлись по мальчишке сверху вниз, затем поднялись. Цепкие, как рыболовные крючки, они тянули к себе — не отвернуться.

— Ты чего тут, а? Где наша еда?

— Я не знаю, — пробормотал мальчишка.

Он глянул через плечо, надеясь увидеть крылатую — что-то же она у него хотела спросить! Но Леона, видно, не вышла из поезда, а может, вообще не ехала в нём.

— Я ищу Ника, — добавил Флоренц, осмелившись, наконец, оглядеть толпу. — Он здесь?

Люди начали подбираться ближе, грязные и оборванные. Они смердели хуже дохлой рыбы, выброшенной на берег штормом. Да всё здесь, должно быть, провоняло — и земля, и груды хлама, и воздух до самого неба.

Нечёсаные, многие с патлами до середины спины, одетые в рваньё, обитатели Свалки недобро глядели на мальчишку. И он настороженно глядел в ответ, шажок за шажком отходя от края, боком, чтобы не оказаться слишком близко к этим. Быстрый взгляд подмечал тёмные лица с белыми глазами, уродливо раздутые колени, узловатые скрюченные пальцы. У одного рубаха без рукава, другой и вовсе без рубахи. Вот старуха в истрёпанном платье, иссохшая грудь наружу. Но Ника тут не было.

— Венни, Джеб, да скажете вы, олухи, что происходит? — визгливо спросил тот, что опирался на плечи товарищей. — Как нет еды? А что там тогда?

— А может, и есть еда, — оскалил жёлтые плохие зубы человек с колючими глазами.

Не сводя глаз с мальчишки, он нагнулся, потащил из кучи хлама заржавленный прут.

— Юрген, гад такой! Опять играть нечестно вздумал? — толкнул его в плечо сосед. — Ты ж слово давал в тот раз, что делиться будем по справедливости! Эй, люди, смотрите, он тут ломик припрятал!

— Да умолкни уже, а? — несильно замахнулся на него гнилозубый. — Ты о другом думай. И так держат впроголодь, а сегодня и вовсе без еды оставили. Эй, ты, недомерок, отвечай — будет нам еда?

— Не знаю я, — пожал плечами Флоренц, оглядываясь тревожно. Тоже бы прут какой поднять, да только ничего подходящего не видно.

— Так чего, как думаете, нам его привезли? — спросил обитатель Свалки у товарищей. — У кого глаза есть, гляньте. Сопляк ещё в ту пору не вошёл, когда в Раздолье принимают. Кормили его хорошо, а сейчас, видно, мамка померла, да, недомерок? Объел ты мамку?

— Никого я не объедал. Я сюда только за другом пришёл. Ник! Ник, ты здесь?

— Ну-ну, за другом, — ухмыльнулся гнилозубый и шагнул вперёд, перехватывая ржавый прут поудобнее. — Сюда на прогулки не возят. Там ты никому не нужен, и здесь ты никому не нужен, дохляк. С дробилкой не управишься, лишний рот, и без тебя дармоедов и паразитов хватает. Значит, ты и есть сегодня наша еда.

Мальчишка сам не понимал, как ещё удавалось делать шаг за шагом, отступая, ведь ноги от страха будто отнялись. Вспотевшие пальцы сквозь ткань нащупали твёрдое в кармане. Осколок! Тот самый, подобранный в доме Эриха, неясно от какой посуды, но забавный и потому оставленный. Рука тут же нырнула за ним, сжала крепко, палец пролез в дыру.

— Так ты чего, сырое мясо жрать предлагаешь? — задумчиво спросил один из толпы. — Как-то оно, ну, не знаю…

— Да ла-адно, если ты носом кривишь, я твою долю возьму!

— А вот чего можно, — предложил тот, с прутом. — Придушим его или шею свернём, потом кровь выпустим в посудину, разделим. А мясо завялим, я сушить умею. Вы пальцы не то что оближете — обглодаете!

— Ну, я в деле.

— Не помню уж, когда я мясо видал. Я так скажу, плевать мне сейчас, от какой оно твари, хе-хе.

— А честно поделим-то, Юрген, или как всегда?..

— Хватай его! — скомандовал гнилозубый, перебив этого последнего. — Брать целым, кровь не пускать!

Он стоял ближе всех. И ещё другой, с распухшими коленями. И здоровяк — тот бы мог сгрести ручищами в два счёта, но отчего-то не спешил, вертя головой в непонимании.

Раньше, чем успел подумать, мальчишка нырнул между людьми и кучей хлама. Зацепился, плечо обожгло.

— Глыба, скотина тугоухая, взять его!.. Джеб, проваливай с пути, чего встал! Виг, держи, держи его!

Кто-то успел схватить, дёрнул за рубаху.

Крики слились в ушах, зазвенели. Флоренц рванулся, с силой всадил осколок в чужое тело. В ногу, в бок — куда достал. Глубоко ли, сам не понял. Человек охнул, ослабил хватку, мальчишка извернулся и припустил прочь.

Он не соображал, куда бежать. И ног не чуял. Вперёд — вот всё, что знал. Мир будто затянулся пеленой, сжался до точки перед глазами, и было так больно и страшно, что в голове даже мелькнуло сдаться. Покончить со всем быстро, а не длить этот ужас.

Позади кричали. Люди отстали, но они знали это место лучше мальчишки. Он не понимал даже, куда летит. Путь двоился, троился, сворачивал. Всё вокруг было рыжим и чёрным, а в ушах стучало так, что уже и крики становились не слышны.

За поворотом Флоренц налетел на человека.

Тот обернулся неторопливо — совсем старик, иссохшая обвисшая кожа так тонка, что можно сосчитать рёбра. Волосы свисают аж до пояса истрёпанных штанов, редкие, почти белые, если бы не грязь. И борода такая же.

— Всё бегаете, детишки? — медлительно и добродушно спросил старик.

— Я, мне… пусти! — взмолился Флоренц.

Не обойти в этом узком проходе, а бить рука не поднималась.

— Ищешь Кори, а? — лукаво щуря слезящиеся глаза, улыбнулся его собеседник. — Прячутся они от тебя? Пойдём, покажу.

И, закивав мелко, двинулся вперёд. Страшно медленно, загораживая спиной дорогу. Осталось только идти следом, то и дело озираясь и прижимая кулак к сердцу, чтобы не выскочило из груди.

— Во-он туда он нырнул, — остановившись, указал трясущейся рукой старик. — Там его и найдёшь. Хороший он парнишка, Кори, сыром делится. Это хорошо, если дети не забывают стариков.

Флоренц поглядел, куда указывал узловатый иссохший палец, и увидел трубу — широченную, даже он мог бы пролезть. Плоский мятый кусок металла почти загораживал этот лаз, прятал из виду. Труба пронизывала гору хлама, что громоздилась выше человеческого роста, и уводила неясно куда.

— Туда тебе, — подтвердил старик.

Мальчишка сдвинул помеху в сторону и полез, не раздумывая больше, и не сразу сообразил поблагодарить. «Спасибо!» из трубы прозвучало гулко.

Проржавевшие стенки царапали локти, драли рубаху на животе, тянули за штаны. Труба качалась влево-вправо, и что-то над ней стучало и взвизгивало. Но этот путь кончился быстро, и Флоренц выпал на пятачок расчищенной земли.

Позади он услыхал голоса.

— Эй, дурень старый, видал кого?

Беглец затаил дыхание.

— А как же, — охотно откликнулся старик и на том умолк.

— Видал мальца? — поторопили его. — Ростом вот такой, волосы жёлтые. Пробегал он тут?

— Кто? — добродушно спросил старик.

— Недомерок, о котором я толкую. Был здесь кто? Говори!

Старик ещё помолчал и вдруг воскликнул жалобно и тонко:

— Да что ж такое, ботинки потерял! Где же обувка моя? Это вы взяли, над стариком подшутили?

— Да я тебя сроду в ботинках не видал…

— Идём, Венни, только время зря теряем. Чего с полоумным болтать? Всё одно ничего толкового не скажет.

— Это к обеду звонили? — с надеждой спросил старик, уже позабыв о ботинках. — А где это мы? Как отсюда выйти?

— Когда уже ты сдохнешь, дармоед старый, — ответили ему.

Вслед за тем чужие голоса утихли.

Флоренц развернулся осторожно, стараясь не шуметь, и увидал в просвете трубы тонкие ноги старика. Тот нагнулся с кряхтением, взял металлический лист за край и сдвинул, прикрыв лаз. А потом, видно, побрёл куда-то, и тихие его шаги вскоре стали не слышны.

Мальчишка приподнялся и тут же больно стукнулся головой. Охнув, он пригнулся и поглядел наверх: тень, укрывавшую это место, давало рыже-бурое чудище, в котором не сразу и угадывался накренившийся вагон. Днище, почти съеденное ржавчиной, выгнулось наружу острыми краями и нависало низко над землёй. Под таким, пожалуй, и страшно пробираться, а ну как рухнет сверху? Верная смерть. А если внутрь забраться, со стороны увидать могут, да если ещё упадёт, загремит…

— Эй! — коснулся слуха громкий шёпот. — Флоренц!

Мальчишка завертел головой и там, по ту сторону вагона, увидел лицо Ника, лежащего на боку.

— Ник! — обрадовался он.

— Вот дела, я уж думал, от голода и жары всякое мерещится. Давай сюда! Ползи на брюхе, голову береги. Вагона не бойся, он держится.

Флоренц мигом прополз опасное место и оказался в самом настоящем убежище, окружённом стенами всякого барахла. Над головой — растянутый купол небесной лодочки. Плотная ткань обвисла, выгорела на солнце, местами зияла дырами, но всё же давала тень. А на земле кто-то — наверное, Ник — соорудил лежанки из тряпья. Почему-то четыре, хотя был тут, кроме Ника, всего один человек. Светловолосый — хотя нет, седой почти, с короткой бородой, крепкий с виду, он лежал пластом. А когда повернулся, чтобы взглянуть на пришедшего, то поморщился, как от боли.

— Ты-то здесь как оказался? — спросил Ник, сдвигая густые тёмные брови.

— Ник! — только и смог всхлипнуть мальчишка и кинулся товарищу на шею — прежде ему и в голову не пришло бы так поступить. — Ник, ой, Ник…

И тот не отстранился, не высмеял этот порыв, как точно сделал бы в другое время. Хлопал по плечу, молча ждал, пока младший товарищ придёт в себя. Не сразу мальчишка осознал, что левая рука Ника висит на перевязи и ему, должно быть, больно и неудобно.

— Прости, — всхлипнул он, утирая нос. — Ты руку поранил?

— Поранил, ага, — ответил Ник, в глазах которого мгновенно вспыхнула ярость. — Мне её здешний правителишка сломал, когда вызнать пытался, где наше поселение и где мы со стариком видели чужака. Что, всё зря, да? Отыскали вас?

— Отыскали, — опустил голову Флоренц. — Но ты не виноват, слышишь? Мы корабль с места сдвинули, думали уйти, спрятаться, а нас потому разведчики и заметили.

— Плохо кончилось? — мрачно спросил Ник, и угол его рта дёрнулся.

— Там почти всех перебили. Но часть людей уходила к горе, тем и спаслись. А так, наверное, половины наших нет уже.

— Как мой старик?

В маленьком поселении все приходились друг другу роднёй, но сказать точно, кем был Нику Стефан, мальчишка не мог. И всё же эти двое крепко привязались друг к другу.

— Он к Вершине пошёл, значит, жив.

— А тётка?

— Верена? Осталась она, и мне говорили… да я не видел сам, может, тот человек ошибся…

— Ясно. А почему не видел? Где ты был-то, если ни с теми, ни с другими?

Флоренц закусил губу, собираясь с духом.

— Я брата нашёл, Ник. Помнишь, я тебе о нём говорил.

— Мечтателя своего? Да ладно! Что, город его не пережевал?

— Он, Ник, на лодочке прилетел. С другим разведчиком. Меня забрал, а его спутники со второй лодки наших всех… а я и не видел, не знал даже…

Никакие слова не подходили, чтобы рассказать. Вот, звучит как оправдание — я, мол, не знал, не виноват. До чего мерзко! И ведь правда не виноват, за что же тогда так стыдно?

Флоренц сжал пальцы и лишь теперь сообразил, что белый осколок всё ещё у него в руке. Только уже не совсем белый. Мальчишка поскрёб землю, набрал немного в ладонь и принялся оттирать в ожидании, что скажет Ник.

Но тот ничего не сказал, только потянул осколок из пальцев. Приложил к лицу, закрыв бровь и половину щеки. И так, глядя карим глазом через прорезь, спросил строго:

— Откуда это у тебя?

И Флоренц понял. Он вспомнил площадь, людей на помосте. Вспомнил слова Кори, что разведчика по имени Эрих нет во всём Раздолье. Но всё-таки Эрих был.

— Эй, Флоренц, где подобрал?

— Дома… у брата…

Ник с ожесточением швырнул осколок в сторону. Тот мягко упал в тряпки.

— Это брат тебя сюда упёк? Он, скажи?

Мальчишка не сразу сумел заговорить внятно. Не сразу понял, о чём рассказывать. Торопясь, путаясь и сбиваясь, он всё-таки сумел растолковать двоим слушателям, что стряслось в Раздолье и что привело его на Свалку.

— Везут в ящике вонючем, тело мёртвое под боком, швырнули — я думал, хоть ты здесь! А эти, они… Говорят, кровь выпустим, а мясо… А мясо засушим и съеди-им…

— Твари проклятые, — пробормотал лежащий. — Тут не отыщут, не бойся. И обороняться здесь легко.

— Ты, Флоренц, не плачь, — угрюмо сказал Ник. — Эти гады и нам жизни не давали, мы же, видишь, не работники. Алтман не встаёт, я с одной рукой. Хорошо ещё, мы убежище нашли, а живём тем, что я подворовываю. Докатился, а?

— «Убежище нашли», — усмехнулся тот, что лежал. — Будто вдвоём тут разгуливали да беседы вели, где кости бросить. Расскажи, как тащил меня, парень.

— Да ладно тебе!

— Как отстоял, когда меня хотели в пропасть отправить…

— Да хватит уже, а?

— С одной рукой. Кормишь, поишь…

— Ой, да молчи уже! Правда, хватит.

Лежащий усмехнулся.

— Вы вот что, ребята… — продолжил он. — Все мы понимаем, что дальше, да? Если в Раздолье такое творится, я уж не знаю, вспомнят ли о нас. Мне всё одно не жизнь, а вы хоть продержитесь…

— Ты что такое говоришь? — взвился Ник. — Да лучше помереть, чем до такого опуститься! Вот увидишь, я свою машину сделаю, и выберемся!

— Что ты её можешь сделать, я верю. Меня пугают сроки. Да и я обуза, морока тебе с платформой. Вам двоим и маленькой хватит, скорее управишься.

— Хватит спорить, а? Лежи, отдыхай, и голову не нагружай зря.

— Ник, а что за машина? — спросил Флоренц.

У того внутри будто лампа загорелась.

— А вот, — с готовностью указал он рукой. — Вот эта штука, видишь, с двумя колёсами? Если ты обратил внимание, у каждого вагона наверху четыре таких колеса. У первого, самого маленького, два. А нам много и не надо. Мне удалось найти почти целые — одно там, другое здесь. Кое-как извлёк, тяжко без инструментов. Я, посмотри, какую нашёл себе замену.

Рядом с колёсами, разложенные бережно в ряд, поблёскивали короткие пруты, лежала пара узких труб с расплющенными концами, изогнутый ломик, сломанное полотно пилы и самый настоящий ключ, неведомо как найденный здесь. Правда, наверное, бесполезный для таких работ.

— Так вот, — продолжил Ник. — К колесу я прикручу ручку, когда её найду. Оба колеса соединю при помощи этой детали — Флоренц, ты слушаешь? Вниз пойдёт труба, её у меня пока тоже нет, а на ней закрепим платформу. Колёса на канат, вертишь ручку и едешь. Доберёмся до той стороны, а дальше я пока не придумал. Обмозгуем, как машина будет готова.

— А она удержится, на канате-то?

— Вагоны же держатся. Почему моя машина не должна?

— Да я так просто, ты не сердись. Я ведь в этом не разбираюсь. А всё-таки, может, за нами кто и придёт? Как думаешь, Ник?

— Придёт, не придёт, чего гадать? Я вот этого терпеть не могу. На себя всегда полагаться нужно, на то, что сам сделать можешь.

— Да, да, я понял.

— Такие вот мечтатели, как ты, сидят и видят наяву, как за ними придут и из беды выручат. Да только в жизни, запомни, редко бывает, что о тебе думают. Свои, и те не всегда. Потому — думай сам, делай сам, время на мечты не трать. Тогда не разочаруешься.

Это уже был прежний Ник. Флоренц как будто очутился дома, на побережье. Только тут от нравоучений не сбежишь.

— Хорошо, Ник. А что нам сейчас делать?

— Да вот прикидываю, — нахмурился тот, уставившись в одну точку. — Раньше я выбирался, пока светло, железки подходящие искал, но если местные с катушек съехали, лучше день пересидеть. Эх, и жалко время терять! Ну, ляг, отдохни пока.

Флоренц поглядел на ближайшую лежанку. Тряпьё казалось до того грязным, что лучше уж на земле устроиться.

— Там у нас две фляги с водой. Бери, только если совсем невмоготу, потому что больше нет и не достать. А еды, уж прости, ни крошки.

— А я и не голоден, — сказал мальчишка.

— Это пока. Я ещё ночью собираюсь на вылазку, как местные спать лягут. Может, что и раздобуду.

И он растянулся на тряпье, глядя в дырявый купол.

— Надо бы вздремнуть. Лучшее дело, когда других занятий нет, и хоть голода не чуешь. Алтман, посторожишь?

— Конечно, — согласился тот. — Всё равно сна ни в одном глазу.

Флоренц взялся перетряхивать ветошь, но эти тряпки со всех сторон были одинаково заскорузлыми и вонючими. В досаде он растянулся прямо на земле, подложив руки под голову.

Здесь, над ним, на куполе зеленело пятно. Мальчишка пригляделся и понял: четверо оставили отпечатки ладоней, испачканных в краске. Вышел как будто крест или цветок, каким его рисуют — четыре лепестка. Один заметно меньше остальных.

Флоренц поднялся, дотянулся до провисшего купола, приложил свою ладонь. Она совсем закрыла ту, маленькую, а с остальными почти совпадала.

— Ник, как думаешь, кто это оставил? — спросил он. — Тут, выходит, жили не только старики и калеки?

— Наверное, — сонно откликнулся его товарищ.

— А как думаешь, что стало с этими детьми?

— Не знаю и знать не хочу.

— Мне, знаешь, этот ход показал старик один, так он откуда-то знает Кори, — задумчиво продолжил мальчишка. — Неужели она жила здесь прежде? А ладони все правые.

— Слушай, Флоренц, — рассерженно сказал Ник, садясь и открывая глаза. — Как по-твоему, легко уснуть, когда рука болит, а брюхо будто насквозь пробили? Ещё и в горле пересохло. Дай отдохнуть, ладно? Мне ночью на вылазку идти, не забывай.

И добавил ворчливо, укладываясь:

— Всё равно я не знаю твоей этой Кори, и мне дела до неё нет.

— А я парня с таким именем знал, — подал голос Алтман. — Мы работали вместе время от времени.

— Так это, может, она и есть, — сказал мальчишка. — Она же рядится и руку свою прячет. Рука из металла вроде бронзы, а как живая. Я видел, ох и жуть! Ник, а ведь она работала на правителей, на тех, из-за кого ты здесь, и жабой нашей управлять могла.

— Да ладно, — оживился его товарищ. — Жабой, говоришь? Мне двое бежать помогали, паскуды такие. Один точно мужик, патлы длинные, тёмные, лысоватый. А второй — паренёк. Мне ещё странным показалось, что тело-то у него крепкое, и по росту выше меня, а лицо как для парня юное совсем, много лет бы я ему не дал. Провели они меня за ворота, я на радостях, дурак, разболтался, жабу показал, а дальше ничего не помню. В каком-то доме в себя пришёл, там со мной всё больше господин Второй беседовал.

И он указал на перевязанную руку.

— Второй и этот, лысый. Ладно, сейчас думать надо, как выберемся и наших на севере отыщем. Хорошо бы с этим справиться… Всё, я сплю.

Ник поворочался немного, а затем притих, и оживление последних минут быстро угасло. Навалилась душная, тяжёлая тишина Свалки. И с нею вернулись страхи, дотянулись цепкими пальцами, сжали горло.

Теперь стало заметно, что Ник осунулся, как после болезни, пропал его всегдашний крепкий румянец. Грязь это скрадывала, вот Флоренц не сразу и заметил.

Справится ли Ник с машиной, в которую так верит? Хватит ли ему сил? А даже пускай всё получится, как они уйдут, если вокруг маленького убежища бродят обезумевшие люди? Флоренц подумал, что и одного такого не одолеет, а Ник тоже слабый, с рукой на перевязи, а третий — тот и вовсе лежачий. Похоже, и встать не в силах.

Ник говорил вот, мечтать не стоит, а если уже ясно, что у них самих ничего не выйдет? Если не верить, что кто-то спасёт, то…

Что-то скрипнуло неподалёку, и Флоренц дёрнулся, насторожился. Пытаясь не шуметь, чтобы не упустить звук, если тот повторится, мальчишка подполз к лежанке, схватил осколок. Нет, его при встрече с врагом будет мало… И Флоренц осторожно, чтобы не звякнуть, потянул ломик из инструментов Ника, а осколок сунул в карман. Тоже, может, пригодится.

Покачал ломик в ладони, примерился. Как его лучше взять, какой стороной? Взмахнул рукой.

Рядом опять скрипнуло и загудело негромко и протяжно, затрещало, защёлкало. Мальчишка в страхе оглянулся на Ника — не пора ли его будить? — и встретился взглядом с Алтманом.

— Не бойся, — сказал тот. — Это ветер шумит, не люди.

Ветер! А Флоренц и позабыл его голос в этом стеклянном городе. Даже не узнал сразу. Ветер поднялся и дышал, раскачивая всё, что держалось непрочно, перетряхивал мелкий хлам пыльными пальцами, хлопал старым куполом и тонко гудел, выискивая щели. Ветер — единственное добро, которого тут было больше, чем в Раздолье.