Нет звёзд за терниями

Глава 29. Флоренц. Один в городе

В доме никто не стал садиться — встали в круг.

— Так, значит, — сказал старик, Конрад, складывая руки на груди, — Рафаэль прибыл на лодке, что доставляла припасы. Он умел ею управлять?

— Вряд ли, — зло ответил Эрих. — И среди его людей не помню бывших разведчиков. Или Петер, или Йохан притащили его сюда. Трусливые ничтожества, я бы на их месте предпочёл умереть.

— Только что-то ты не на их месте, — оборвал его Джозеф. — Сам-то в городе остался.

— Я брата искал!

Флоренц потупился виновато.

Значит, Эрих только из-за него не полетел? Кто знает, будь он с остальными, может, калеки бы не взяли верх!

— Ну и спасибо тогда ему скажи. Если б не брат, ты бы уже не дышал.

Эрих угрюмо промолчал.

— Знать бы точно, что задумал Рафаэль. Может, Кори разузнает хоть что-то.

— Тот мужик у источника будет и завтра работать. После обеда. Я вот думаю, стоит к нему наведаться. Первое — он с другими перетрёт, что-то да услышит. Второе — нам люди нужны.

— Так давайте вытащим Ника, — встрял Флоренц. — Он и надёжный, и крепкий — он точно вам поможет! Прошу, давайте его вытащим!

Конрад обернулся к Эриху.

— Что скажешь?

— Не выйдет, — мотнул головой тот. — Лучше скажите, на кого работал Кори. Что он успел вам рассказать? Вы говорили, встретились у Рафаэля. Уверены, что этот скользкий тип не с ним заодно?

— Кори там уж точно были не рады, — ответил старик.

— Да погодите вы! — взмахнул руками мальчишка. — Ник сейчас важнее. Почему не получится его забрать?

Эрих поглядел недовольно. Видно было, пояснять и не подумал бы, если б ответа ждал один Флоренц.

— На Свалку — только поездом, — процедил он, — и кого зря не пустят. А я туда лезть не буду: если Рафаэль меня ищет, у всех входов и выходов уже точно стоят его люди.

— Так а лодочкой!

— Там и места нет, чтобы её посадить. И ещё…

— Верёвку бросим сверху!

— Я сказал, Фло, туда не добраться, — холодным и злым голосом ответил Эрих. — Ты слышал? Вот и не спрашивай больше.

— Так а почему бы и не бросить верёвку-то? — спросил Хенрик с недоумением. — Что не так?

— Да всё не так. Если бы вы хоть раз были на Свалке, не спрашивали бы. Там не люди — твари, которые ничего больше не боятся, которым нечего терять. Без оружия соваться — верная смерть. Если лодку увидят, к ней толпа бросится. Верёвку сдуру спустишь — за неё ухватятся все, кто успеет. Этих тварей только саблями и отгонять, рубить без жалости.

Эрих, распалившись, порывистым жестом вытащил флакон из кармана, выдернул пробку, глотнул, не прерывая рассказа.

— Готовы к такому, чтобы спасти своего Ника? Промедлите — лодку перевернут, и вам конец.

И облизал губу, подхватывая каплю, пролившуюся мимо.

— Тогда и впрямь лучше не лезть, дело того не стоит, — согласился Джозеф.

— Чего же ты врал, что Нику там не опасно?

Флоренц не только это хотел сказать, но стало ему так горько, что горло перехватило, и голос задрожал. И эту слабость показывать не хотелось.

— А ему-то что? — с досадой ответил Эрих. — Пока он там, он один из них. Не думаю, что его тронут. Да ещё, может быть, Рафаэль решит наведаться на Свалку, он же собирает вокруг себя этот сброд. Может, вытащит всех. И прекрати встревать, когда взрослые говорят — сядь и умолкни.

И обернулся к чужакам:

— Вы не ответили о Кори…

Флоренц обогнул старика, но на лавку не сел, толкнул дверь.

— Ты куда убегаешь? — насторожился брат.

— Часы твои дурацкие у стены оставил, — огрызнулся мальчишка. — Заберу, жалко же.

А сам прикрыл оттопыренный карман.

— Тогда не задерживайся, — только и бросил Эрих.

Конрад о чём-то спросил брата, но мальчишка уже не слушал.

Все эти люди — жалкие трусы. Никто не настоял, что нужно выручить Ника. Как услышали про опасность, языки прикусили.

А у него, Флоренца, может, и не осталось тут никого ближе Ника. Чужаков он знает всего ничего, Эрих… это больше не его Эрих, а Гундольфа…

Мальчишка шёл сам не зная куда и ревел уже в голос, не стесняясь — кто тут услышит?

Когда жил на старом корабле, маялся, что день на день похож. Мечтал, уйдёт в Раздолье, или что-то случится такое, что разгонит скуку. И пожалуйста, вот оно.

Только нет восторга, и счастья нет. Как будто оказался в море без лодки, и берега не видать, и сил всё меньше. Спасать никто не спешит, в какую сторону плыть — неясно.

Нужно добраться до Ника, вот что.

Они, конечно, приятелями не были, разные слишком. Флоренц заикнулся однажды о старом городе, о мечтах, а Ник посмеялся обидно. Сказал, все мечтатели — глупцы, только языком трепать и могут. Мальчишке тогда не за себя даже обидно стало, а за Эриха. Накричал, помнится, всяких гадостей, до сих пор стыдно.

«Не мечтай, а делай» — вот что Ник говорил всегда. С жабами возился, каждой новой железке радовался, а если в духе был, Флоренца не гнал. Рассказывал, что и как устроено.

И слушать было интересно. Ну, до известного предела, потому как если Ник пускался в рассуждения, какие детали стоит обновить или почему одна пружина лучше другой, тут и уснуть можно было.

И всё-таки он был свой, а своих бросать нельзя. Если доведётся встретиться со старым Стефаном или с Эммой, как глядеть им в глаза? Как сказать, что знал, где Ник, и не помог ему? Хотя вот перед Эммой и без того виноват. Вспомнить только, как расстались. Она добрая, но такого не простит, наверное.

Эти ботинки на ногах — наследство от Ника. Как и умение свистеть. И управлять жабой, пожалуй, Флоренц тоже бы смог, но этому ещё и старый Стефан учил.

Удалось бы только пробраться на Свалку, найти Ника — а там сели бы на первую же найденную лодочку и улетели, Ник бы разобрался, как. Отыскали бы своих, кто остался, и уж больше бы Флоренц никогда не роптал. Навеки оставил бы мечты и о Раздолье, и о другом мире, и о прочих глупостях. Ценил бы то, что есть. И у Эммы бы прощения попросил.

Успокоившись немного, мальчишка огляделся. Заметил на стене одного из домов знакомую стрелку с ведром — источник, значит, в той стороне. А от источника выйти к дворцу не так и сложно.

Но до площади Флоренц так и не дошёл, заплутал. В узком переулке глядел на стены, выискивая хоть какую стрелку, досадовал, решил уже назад повернуть, как вдруг услышал лязганье металла. Поглядел вперёд — а там целая толпа, не заметил, как подошли. У кого рука неживая, у кого ноги. Идут, пересмеиваются нехорошо.

Бежать? Эти-то, пожалуй, и не догнали бы, да Флоренц и город не так знал, чтобы проложить себе путь. Хотя его, может, и не тронут — к чему им поднимать руку на мальчишку? Отбирать у него нечего, не угроза, не враг.

И всё-таки страшно стало до того, что мысли в голове спутались, а когда Флоренц вжался в стену, уступая дорогу, рубаха противно прилипла к спине.

— А ты чего не на площади? — спросил безногий, поравнявшись с ним. Чужая заскорузлая ладонь упёрлась в стену над плечом мальчишки, в нос ударил кислый запах.

Флоренц открыл рот, а слова не шли. Надо было бежать! Что сказать? Тело сжалось, будто ощущая удар, который вот-вот получит.

— Ну?

Косматая голова качнулась. Безногий глядел сверху вниз, ожидая ответа, и его дыхание неприятно касалось лица.

— Эй, Август, двинься, — раздался женский голос. — Во, гляди, напугал мальчонку, бедняжке штаны стирать придётся. Ты чей такой, дитятко?

Безногий отодвинулся послушно и ладонь убрал, и его место заступила немолодая, но крепкая ещё соседка. Блеснула тёмными глазами из-под кудрявой чёлки, седеющей уже, упёрла руки в бока.

— Немой, что ль, или язык проглотил? Да я ж тебя знаю наверняка. Когда ты родился, я ещё в Раздолье жила. Лекаря сынок, что ли?

Флоренц помотал головой.

— Вот и я думаю, не похож. Так Ирма, что в садах работает, мать твоя? А, нет, у той дочь. Подводит память старую, давай-ка сам скажи.

— Я… сирота я, — произнёс мальчишка, выталкивая слова, как застрявшую в горле рыбью кость.

— Да ла-адно, — не поверила его собеседница. — Хочешь сказать, тебя, соплю такую, приняли? Или мать-отец померли, а с тобой хлебом кто делится?

— С братом живу.

— А, и кто ж твой брат?

Плохие это были вопросы.

Флоренц и сам не всё понимал про Эриха, знал только, что он как-то связан с калеками. Уж наверное, этим людям известно имя брата, и они ему точно не друзья теперь. Нельзя говорить правду, а что тогда говорить?

— Разведчик мой брат, — осторожно сказал Флоренц, — но вы его, должно быть, не знаете. Недавно совсем приняли.

— Что-то темнишь ты, парень.

Женщина погрозила, и мальчишка увидел, что четыре её пальца из пяти — бронзовые, начищенные до блеска. Указательный, покачивающийся перед его носом, кончался чем-то вроде шила, а на внутренней стороне виднелось лезвие.

— Не взяли б тебя с ним, так откуда ты здесь?

— Эй, Ткачиха, говоришь, я его пугаю, а сама-то! — хохотнул безногий. — Нос ему отчикать решила? Носов-то Рафаэль ещё не делал, будет ему работёнка…

И тут Флоренца осенило.

— Не взяли меня, конечно, нет, — затряс он головой. — Брат в лодочке провёз, пока не видели, и тут я прячусь. Я здесь, чтобы друга выручить. На Свалку он попал, мой друг, и мне бы к нему… Может, знаете вы, как попасть на Свалку?

— Мы-то уж знаем, — хмуро ответили из толпы.

— Друг твой как на Свалку-то угодил? Убил, украл, покалечился? — продолжила расспрашивать Ткачиха.

— Ничего такого он не делал, ни за что его отправили! С человеком одним не поладил просто.

— А-а, так убил, значит, всё-таки?

— Да не убивал он! Знаю только, несправедливо его туда отвезли, Нику там не место! Так поможете?

— Ага, ни за что, — загоготали в толпе. — Ну-ну!

— Так может, Рафаэль обчистил Свалку, и местным приходится уж хоть кого к дробилкам отправлять? Хе-хе!

— Ну что, — заключил безногий, глядя в упор своими страшными, налитыми кровью глазами. — Хочешь на Свалку — двигай тогда с нами. Подумаем ещё, чем расплатишься.

— Вперёд, вперёд! — заторопили остальные. — Пока эти на площади ушами хлопают, нам бы своё успеть.

И двинулись — Флоренц и не заметил, как оказался в толпе, грохочущей и лязгающей. От кислого духа немытых тел ком подкатил к горлу. Воды им, что ли, не хватало там, где прежде жили, или таким и мокнуть нельзя? А то заржавеют, может, как днище корабля.

Тот, что шагал слева, больно саданул по ноге. Сам и не почувствовал, должно быть, что задел. Мальчишка отстранился, только справа был чужой острый локоть. Когда вышли из переулка, стало посвободнее, только Флоренц уж нахватал синяков.

— Лодки там и там, — произнёс один из калек.

Палец, указывающий направление, блеснул тускло.

Мальчишка не понимал, зачем этим людям лодки. Тревожили и слова безногого. Какой платы потребуют?

Дело для него нашлось почти сразу — приказали обойти лодочки, проверить, где осталось топливо, и все снести на телегу. Калеки тащили её с собой. Она-то и грохотала позади.

Топлива не было почти — разведчики получали запас с утра, так сказал кто-то из калек. Но кое-где остались нерастраченные вязанки хвороста и сухие брикеты то ли морской, то ли наземной травы. Их-то Флоренц и собирал послушно. По другим лодкам гремели, проверяя, его угрюмые спутники — те, у кого были живые ноги, чтобы лазать ловко. Вместе управились быстро.

— К складам теперь?

— Другие стоянки обойти бы!

И тут мальчишка заметил крылатую девушку, фигуру в белом на крыше неподалёку. Замер, приглядываясь, и даже не сразу ощутил тычок в спину — поторапливали. И справедливо, а то ведь застрял на ступенях, мешая пройти.

Крылья хлопнули, расправляясь. Флоренц слышал это даже отсюда. И пока брёл к телеге со своей вязанкой, не отрывал от девушки взгляда. Споткнулся так, что чуть не упал, и всё же глядел. Неужели повезёт рассмотреть ближе?

И ему повезло.

Она пронеслась над крышами, выгадывая, как сесть — места здесь было не много. Исчезла из виду, а потом появилась над дорогой, ведущей к стоянке. Широко раскинутые крылья едва не задевали стены домов. Должно быть, девушка их чуяла, как живые, иначе как ей удавалось так ловко держаться? Мальчишка даже замер в страхе, что фигурку в белом чуть качнёт, и захрустит крыло, сминаясь о стену, и…

Но такого не произошло. Он и додумать мысль не успел, как незнакомка снизилась уже, опустила ногу, вторую, побежала по дороге. Крылья, отведённые назад, волочились следом. У первых платформ девушка перешла уже на шаг и оказалась совсем близко.

— Люди расходятся с площади, — смешным голосом произнесла она, взмахивая руками, чтобы крылья сложились. — К складам кто-то пошёл? Нужно спешить.

С расстояния не были заметны тонкие морщины и тени под её глазами, старые шрамы на лице. Не было видно, что она так худа — страшно глядеть. Прежде незнакомка казалась Флоренцу юной, а теперь будто стала вдвое старше.

И одежды её не белые. Впереди всё покрыто пятнами, будто что пролилось, да так и засохло. На подоле — кровь.

Когда она летела, вся — движение и радость полёта, крылья казались продолжением рук. А сейчас страшные шрамы, багровые и белые, показывали, как чужеродны эти крылья. Уродливые следы ползли и по открытой спине.

Крылья больше не казались Флоренцу чудом, и если бы он мог повернуть время, то предпочёл бы не видеть этого вблизи.

— Разделимся, — скомандовал один из калек.

Лицо его завешивали нечёсаные космы, но за ними, как за неплотно прикрытыми шторами, виднелись старые шрамы.

— Мы к другим лодкам, а кто останется, к складам. Леона, ты с кем?

Но та не ответила. Глядела на Флоренца, а он что-то совсем не чувствовал радости от такого внимания.

— Мальчик, — сказала она, подбираясь ближе. — Ты Сиджи?

Он замотал головой.

— Я Флоренц.

— Ты Сиджи? — спросила крылатая ещё раз, мрачно глядя из-под выцветших бровей.

— Нет, ты меня с кем-то спутала.

И тут она отвесила ему пощёчину, да какую! В ушах зазвенело, а голова мотнулась так, что даже шея, казалось, хрустнула.

— Ты Сиджи!

— А ты б согласился-то, парень, ради своего блага, — подсказал кто-то сзади.

— Я… хорошо, я Сиджи, — кивнул Флоренц, утирая выступившие слёзы.

И незнакомка улыбнулась светло и радостно, кивнула и взяла его за руку. Сжала крепко, до боли, поглядела в глаза. Встала слишком близко.

— Я знала, что ты выжил, — сказала она. — И Ржавый, и Кори, и я — мы снова будем вместе, как раньше. Рафаэль и вам сделает крылья, чтобы вы больше не боялись. Бруно, веди к лодкам! Тем, кто в доме, я уже сказала выходить.

И пока шли, крылатая не отпускала руки, держала цепко, даже пальцы онемели. Флоренц попробовал было дёрнуться, но стало только хуже.

— Не отпущу, — сказала его спутница. — Ржавый потерялся, и Кори убежала, но мы их найдём. Держи меня крепче. Нельзя, чтобы и ты потерялся.

Было и страшно, и неловко — не понять, чего больше. Кто такой этот Сиджи? Что их связывает с Кори? Почему остальные глядят на выходки крылатой так, будто ничего странного не происходит? А если она вовеки не отпустит, как быть?

Косматый вёл, и Флоренцу приходилось шагать рядом, время от времени получая тяжёлый тычок в левый бок. Нога саднила. Крылатая отпустила пальцы, но только затем, чтобы сжать запястье. Концы её крыльев с шуршанием и лёгким звоном текли по дороге. Позади, переговариваясь, брели калеки, стучал и скрёб о камень металл, тяжело опускались на мостовую башмаки.

А улицы всё тянулись, никуда не приводя, и испуганные горожане, выныривая из переулков, спешили укрыться за дверями или поворачивали назад, откуда пришли. Дома здесь, как и там, где жил Эрих, стояли не вплотную, но были попроще. Один этаж, позади уборная, да и всё. Серый камень и кирпич, ни штукатурки, ни колонн, ни крылечек с коваными перилами. И двориков с травой, конечно, нет — вытоптанная земля.

— Вот и дом мой, — кивнул заросший, отводя пряди от лица механической рукой, открывая страшные шрамы. — Будто и не уходил. Гляну я, дома Магда или нет.

— Так ты нарочно делал крюк? Плохая затея, Бруно, — хлопнула его по спине Ткачиха. — Думаешь, обрадуется она тебе — такому? Да и в общий дом жить перебралась твоя Магда, я думаю. Чего ради ей в семейном-то торчать?

— Загляну, — набычившись, упрямо произнёс калека. — А вон, за занавеской кто-то есть!

— Чужие люди, может, живут уже, — увещевала его Ткачиха. — Оставь, идём, куда шли.

Но однорукий взлетел по ступеням. Дёрнул дверь — заперто. Бахнул стальным кулаком:

— Магда, открой! Открывай, я знаю, ты там!

— Дурень, уймись! — крикнула Ткачиха.

Бруно налёг плечом, толкнул. Дверь не поддалась.

— Помогите ему! — весело скомандовала крылатая, взмахнув свободной рукой. — Давайте откроем двери! Бруно хочет домой!

— Леона, что ж ты его подзуживаешь? Парни, ну хоть вы им скажите, а!

Но калеки послушали крылатую, а не Ткачиху.

Двое упёрлись в дверь, толкнули дружно. Ещё один шагнул к окну.

Зазвенело стекло, осыпаясь, затрещали доски двери. Из дома донёсся женский визг. А крылатая, сжимая запястье Флоренца всё крепче, смеялась, смеялась.

Дверь поддалась, её рванули, и мальчишка, стоя на мостовой, увидел полутёмную комнату и фигуру внутри. Женщина прижимала ладони к лицу.

— А ты, Магда, будто не рада мне, — прорычал Бруно, входя. — Скучала, говори? Ну, признавайся — скучала?

Если ему и ответили, Флоренц того не расслышал.

— А это чьё? Кто с тобой живёт? Рик, ах ты, недоносок! Я ж тебя другом считал!

— Не нужно, Бруно, не тронь его!

— Да кто ж знал, что ты вернёшься!

Голоса слились, заглушая друг друга. Уже никого не было видно — говорившие отступили дальше, и их заслонили спины.

— Нашему Бруно наставили рога, — насмешливо и хрипло произнёс безногий, что глядел в окно.

— А чего он ждал! — начала Ткачиха.

Из дома донёсся рёв, треск. Следом — визг. Калеки, что набились на порог, ухнули, поражённо или одобрительно — не понять.

— Покажи им, Бруно! — выкрикнула крылатая, протискиваясь вперёд, таща мальчишку за собой. — Покажи, что бывает с обманщиками. Так им, так!

— Хватит, хватит! — завопила Ткачиха.

Она оказалась у дверей первой, протиснулась внутрь. Женщина в доме ещё кричала — Флоренц никогда прежде не слыхал такого крика. В нём был уже не страх, а что-то большее, чего он не мог понять, но от одного звука делалось жутко и хотелось кричать тоже. А вот идти вперёд совсем не хотелось, и ноги не шли, но крылатая тащила. Тонкая, костлявая, ростом не выше мальчишки, она оказалась сильнее.

Когда ботинок Флоренца запнулся о порог, женщина уже умолкла. Бруно тряс её, рыча от ярости, как мог бы трясти мешок — вялый, неплотно набитый. А потом отбросил с грохотом, и тело осталось лежать в неловкой позе у стены, с подвёрнутой рукой, с запрокинутой головой. На шее остались оттиски стальных пальцев, серую рубаху пятнала кровь.

— Ты что натворил! — закричала Ткачиха, толкая косматого в плечо. — Чем, мать твою, думал?

— Обманщиков нужно наказывать, — одобрительно произнесла крылатая.

— Они уж навеки попрощались, откуда бы его Магде знать, что доведётся встретиться? Что будет-то теперь?

Спутница мальчишки оглядела комнату — Бруно, уставившегося на свои руки, будто не верящего, что натворил, и тело у стены, и другое, в луже крови, на пороге следующей комнаты. Растянула в улыбке тонкие губы.

— Теперь мы верховодим, — громко, чтобы услышали и снаружи, сказала крылатая. — Кто посмеет нас тронуть? Давайте отплатим за все обиды!

Она выпустила, наконец, руку мальчишки, чтобы достать из-за ворота флакон. И Флоренц отступил, не чуя ног, надеясь уйти от этого дома и этих людей. В глазах у него всё стояла кровь — тёмное на полу, алое на серой рубахе, блестящее на стальных пальцах Бруно, и всё это кружилось, и выкрики в ушах сливались в одно, как гул далёкого моря.

Море сжалось до шума в раковине, а потом нахлынуло волной.