Неведомые земли. Том 3

Глава 143. Открытие остальных Канарских островов (1341 г.)

В год Господа нашего 1341-й во Флоренцию пришли письма, написанные 14 ноября названного года некими флорентийскими купцами в Севилье, городе во внешней Испании.[1] Они сообщали следующее:

1 июля этого года вышли в плавание два корабля, которые оснастил всем необходимым португальский король, и с ними хорошо снаряженное маленькое судно из города Лиссабона с экипажем из флорентийцев, генуэзцев, кастильцев и других испанцев. Все эти суда достигли открытого моря. Они везли с собой лошадей, оружие и различные военные машины, чтобы можно было захватывать города и замки, и направились на поиски тех островов, которые, согласно общему мнению, следовало открыть заново. Благодаря попутному ветру они на пятый день пристали там к берегу. В конце ноября они возвратились домой и привезли с собой следующий груз: четырех местных жителей с тех островов, а также большое количество козьих шкур, сало, рыбий жир, тюленьи шкуры, красящую древесину красного дерева, дающую почти такой же цвет, как verzino,[2] хотя те, которые разбираются в этом, утверждают, что это сравнение неудачно, далее — древесную кору для производства красной краски, красную землю и тому подобные вещи.

Кормчий экспедиции, Никколозо да Рекко из Генуи, разъяснил, отвечая на вопросы, что этот архипелаг отстоит почти на 900 миль от города Севильи. Но считая от того места, которое теперь называется мысом Сан-Висенти, острова находятся значительно ближе к материку [Европы]: первый из открытых островов — примерно в 140 милях. Это необработанная каменистая громада, изобилующая, однако, козами и другими животными и заселенная обнаженными мужчинами и женщинами, своими обычаями и привычками походящими на дикарей. Кормчий добавил, что он вместе со своими спутниками погрузил здесь большую часть кож и жира, но не отважился проникнуть в глубь страны. Они прошли еще мимо другого острова, который был гораздо больше первого, [239] и увидели там многочисленных жителей, спешивших к берегу им навстречу. Эти мужчины и женщины тоже были почти нагими; некоторые из них, очевидно, повелевали остальными и были одеты в козьи шкуры, выкрашенные в шафранно-желтый и красный цвета. Издали эти шкуры казались весьма изящными и тонкими и были очень искусно сшиты нитками из кишок. Насколько можно судить по поведению островитян, у них есть государь, которого они высоко чтут и которому повинуются. Все эти островитяне жестами давали понять, что они хотят вести торговлю и вступить в сношения с моряками. Однако, когда шлюпки приблизились к берегу, моряки совсем не поняли их языка и не осмелились сойти на сушу. Их язык очень мягок, а речь у них живая и очень торопливая, как у итальянцев. Когда островитяне заметили, что моряки не хотят пристать к берегу, некоторые из них пытались добраться до судна вплавь. Четырех островитян задержали на борту, это то люди, которых моряки привезли с собой.

Когда моряки поплыли вдоль берега, чтобы объехать остров, они нашли, что северная сторона возделана гораздо лучше, чем южная. Они увидели много хижин, фиговые и иные деревья, пальмы, на которых, однако, не было плодов, и еще другие деревья,, а также огороды, где росла капуста и прочие овощи. Моряки решили пристать здесь к берегу. На берег высадились 25 вооруженных моряков, они обыскали дома и в одном нашли около 30 совершенно нагих людей, испугавшихся при виде оружия и тотчас убежавших. Моряки проникли в глубь острова…

Остров показался им густо населенным и хорошо возделанным. На ном растут травы, злаки, плодовые деревья, главным образом фиговые…

Отплывая от этого острова, моряки видели много других островов на расстоянии 5, 10, 20 и 40 миль. Они направились к третьему острову, на котором увидели много высоких, поднимающихся прямо к небу деревьев. Затем они прошли мимо другого острова, на котором было множество птиц и отличная вода. Там было также много деревьев и диких голубей, которыми они питались, убивая их палкой или камнями. Голуби были больше наших, однако вкус имели такой же или даже лучший. Моряки видели там много соколов и других хищных птиц. Однако они не пытались сойти на берег, ибо он казался им совсем необитаемым.

Затем они увидели перед собой еще один остров, скалистые горы которого поднимались на огромную высоту и почти все были покрыты снегом. Но та часть острова, которую можно разглядеть при ясной погоде, показалась им очень приятной, и они считают, что она обитаема. Моряки видели еще много островов, из которых одни были населены, другие безлюдны; всего их было 13. И чем дальше плыли моряки, тем больше островов они видели. Море между островами спокойнее, чем у наших берегов, а грунт удобен [240] для якорной стоянки, хотя у этих островов мало гаваней; однако все они хорошо обеспечены водой. Среди 13 островов, на которые они заходили, 5 были обитаемы, но не все заселены одинаково густо. Моряки сообщили также, что язык местных жителей столь странный, что они ровно ничего не поняли, и на островах нет никаких судов. Только вплавь можно добраться от одного острова к другому.

На одном из открытых ими островов моряки обнаружили почто столь поразительное, что они не высаживались на берег. Они говорят, что на этом острове есть гора, которая, по их расчетам, возвышается на 30 миль, если не больше, и видна на очень большом расстоянии. На вершине горы виднелось что-то белое, и это было похоже на крепость, а вся гора усеяна скалами. На вершине весьма остроконечной скалы установлена мачта такой же величины, как на корабле, а на ней рея с большим латинским парусом. Этот парус, надуваемый ветром, по форме напоминает обращенный вверх щит с гербом, и он быстро развертывается. Сама же мачта то медленно опускается, как на галерах, то выпрямляется, опять запрокидывается и вновь поднимается. Моряки объехали этот остров и со всех сторон видели, как повторялось это чудесное явление. Уверенные, что имеют дело с каким-то колдовством, они не отважились сойти на берег.

Они увидели там еще многое другое, о чем не хотел рассказывать названный Никколозо. Но острова эти, видимо, не богаты, ибо морякам едва ли удастся покрыть расходы по плаванию.[3]

…Из письма, пересланного Вашим Святейшеством, узнали мы, что для искоренения пагубных ростков неверия, недостойно завладевших всей страной островов Фортуны [insularum Fortunaei], и для насаждения вертограда Господня Вами избран наш родственник принц дон Луис. Приняв к сведению это письмо, Мы с подобающей почтительностью ответили на него, что первооткрывателями названных островов были жители Нашего королевства.

Принимая во внимание то обстоятельство, что эти острова расположены к Нам ближе, чем к любому другому государю, и что они могут быть покорены Нами легче всего, Мы обратили на них Наше внимание, и так как мы желаем осуществить Наш план, то послали туда многих Наших людей и некоторые суда, чтобы ознакомиться с природой страны. Они высадились на острова и насильно увезли оттуда людей, животных и различные ценные вещи, которые они с большой радостью доставили в Наше королевство. Но Наши [241] намерения в тот момент, когда Мы уже снарядили флот и многочисленное войско, были расстроены войной, которую мы должны были вести сначала с королем Кастилии и потом с сарацинами.[4]

Я, Луис Испанский, владетель Фортунии, сознаю и признаю, что выше названные острова, а именно Канария, Нингария, Плювиария, Капрария, Юнония, Эмбронея, Атлантия, Геспериды, Цернент, Горгониды и Галета, со всеми правами и постоянными повинностями я принял от Вас, моего господина Клементия VI, папы по Божьему предопределению, для меня и моих католических, законных потомков мужского и женского пола, до той поры, пока они сохранят почтение к римской церкви, в качестве вечного лена Ваших преемников — канонических римских пап. Я получил их и принял в свое владение за ежегодную сумму в 400 монет хорошего чистого золота флорентийского веса, которую обязан платить Вам, моему Господину Клементию VI, папе по Божьему предопределению, Вашим преемникам в римской церкви каждый год на праздник святых апостолов Петра и Павла.[5]

Историю вторичного открытия в средние века Канарских островов, которые были уже известны древним (см. т. I, гл. 6), а затем полностью исчезли из поля зрения европейцев (если не считать упоминаний в литературных источниках), сейчас можно восстановить только с большим трудом и не полностью. Около 1350 г. все Канарские острова стали, несомненно, известны европейцам. Но как протекало их повторное открытие и когда это произошло, можно выяснить лишь в общих чертах. Выше, в гл. 130 и 134, мы уже кое-что говорили о повторном открытии этого архипелага. Как бы то ни было, теперь установлено, что в старинных исторических источниках, сообщающих главным образом об открытиях островов Канарской группы, состоявшихся после 1400 г.,[6] много серьезных ошибок и заблуждений. Лишь некоторые документы, обнаруженные в XIX в., позволяют нам теперь нарисовать общую картину открытия, довольно близкую к истине.[242]

Насколько известно, экспедиция Лансароте, состоявшаяся в 1312 г. (см. гл. 134), привела лишь к повторному открытию двух самых восточных из крупных островов — Фуэртевентуры и Лансароте. Только эти острова были известны европейцам, когда Дульсерт в 1339 г. начертил свою карту. Но к 1350 г. были известны уже все Канарские острова, как об этом свидетельствует «Книга познания» (см. гл. 144). Следовательно, за это время были сделаны дальнейшие открытия. Однако долгое время ученые ограничивались лишь догадками о тех событиях, которые произошли в океане.

Раньше часто высказывали предположение, что открытие всех Канарских островов удалось сделать случайно экспедиции Вивальди, состоявшейся в 1291 г. Эту гипотезу защищали, в частности, Авезак,[7] Кунстман,[8] Амат ди Сан-Филиппо,[9] Гаффарель,[10] Фишер[11] и Норденшельд.[12] Но по причинам, рассмотренным нами выше (гл. 130 и 134), согласиться с этим предположением теперь никак нельзя. Иногда, тоже без достаточных оснований, первооткрывателями Канарских островов называли испанских моряков.[13] Но и это предположение совершенно неприемлемо. Известно, что каталонцы издавна плавали на Мальорку. Ведь еще в 1227 г., как мы знаем, сообщалось о пиратах с Мальорки, захвативших купеческое судно, направлявшееся из Барселоны в Сеуту,[14] а 13 ноября 1184 г. целая эскадра каталонских кораблей появилась перед Бужи.[15] Тот факт, что каталонцы с Мальорки еще до 1350 г. выходили в открытый океан, подтверждается, помимо прочего, и плаванием Феррера (см. гл. 146). Но ведь именно на Мальорке была изготовлена карта Дульсерта от 1339 г. Следовательно, если на этой карте не показаны другие крупные острова Канарской группы, кроме Фуэртевентуры и Лансароте, то это служит надежным доказательством того, что они тогда еще не были известны.

Один документ того времени, исходящий из такой важной инстанции, как канцелярия короля Португалии, и помещенный выше среди первоисточников, приписывает, как это ни странно, честь открытия Канарских островов португальцам. Этот документ вызывает тем большее удивление, что даже 75 лет спустя, как доказано, португальцы еще весьма слабо владели искусством плавания в открытом море. Поэтому трудно поверить, чтобы они могли до 1345 г. предпринять разведывательное плавание в океане. Здесь следует [243] также напомнить о том, что в 1551 г. выдающийся португальский летописей Барруш не только подчеркивал недостаточное навигационное мастерство своих соотечественников даже в 1400 г.,[16] но и ничего не знал об открытии Канарских островов португальцами. Вот что передает он нам как «молву» того времени:

«Согласно молве, сведения об этих островах [Канарских] получены от моряков английского или французского судна, отнесенного к ним штормом».[17]

Как же мог при этих обстоятельствах португальский король Аффонсу IV утверждать, что первооткрывателями Канарских островов были «nostri regnicolae»? [жители Нашего королевства]

Это противоречие легко разрешается. В утверждении короля есть некоторая доля истины, хотя и приукрашенная в национальных интересах. Кроме того, Аффонсу умалчивает о важных побочных обстоятельствах. Мы хорошо знаем об океанской экспедиции, на которую намекает письмо короля к папе. Отсюда по меньшей мере можно сделать вывод о заключительном этапе в истории открытия Канарских островов. Однако и это, разумеется, только с большой натяжкой можно поставить в заслугу португальцам.[18]

Открытие Лансароте двух океанских островов было, разумеется, к 1340 г., так же хорошо известно португальскому королю Аффонсу IV, как и другим его современникам. Так как в этом письме правильно утверждалось, что «эти острова расположены к Нам ближе, чем к любому другому государю», то в Португалии, видимо, особенно сильно ощущалась потребность заняться их дальнейшим открытием. Но осуществить это предприятие только своими силами они не могли.

Подобно английскому королю Альфреду Великому, который в IX в. взял к себе на службу опытных норманских мореплавателей, чтобы обучить свой народ навигационному искусству (см. т. II, гл. 93, 94), португальские короли начала XIV в. в этих же целях старались привлечь итальянских моряков. В те времена итальянцы значительно превосходили в искусстве мореплавания все другие народы Средиземноморья. Во всем христианском мире славилась процветавшая в Амальфи мореходная школа. Итальянцы были также составителями большинства морских карт и карт мира. Венецианские корабли поднимались до Фландрии[19] уже в 1273, а не в 1314 [244] как полагали прежде.[20] А генуэзские суда ходили туда, пожалуй, еще раньше[21] и поэтому уже до 1300 г. могли регулярно посещать португальские гавани. Португальский король Диниш I (1279—1325) но договору, заключенному в Сантарене 1 февраля 1317 г., нанял на службу итальянцев в качестве учителей навигации,[22] так как в те времена, среди народов Южной Европы, очевидно, только итальянцы и каталонцы умели водить суда в открытом океане. Позднее в португальском военном флоте служил адмиралом генуэзец Маноэль Пезаньо, а офицерами — 20 других генуэзцев.[23] Вербовка этих моряков была поручена одному испанскому дворянину, согласно договору, заключенному с ним королем Динишем.[24]

Нет ничего удивительного в том, что и король Аффонсу IV, когда он захотел побольше разузнать о Канарских островах, привлек к решению этой задачи почти одних итальянцев. Аффонсу приказал снарядить экспедицию на португальские деньги, и на кораблях развевались португальские флаги, но матросами, а главное, офицерами были преимущественно итальянцы, к которым присоединилось несколько испанцев; как это ни странно, среди моряков не было ни одного португальца. Флорентиец Ангелино де Теггиа до Корбицци был командиром, генуэзец Николлозо да Рекко — главным кормчим и т.д. Экспедиция была задумана, очевидно, итальянцами, которых было немало в Португалии, особенно с 1317 г. Вот что пишет по этому поводу Престейдж:

«С адмиралом прибыли в Португалию родственники правящих в Генуе семей, и, вероятно, они были теми людьми, которые оказались инициаторами первого океанского плавания, подтвержденного документами».[25]

Отсюда видно, как неуместна была попытка из этого португальского разведывательного плавания без португальцев сделать вывод о том, что якобы уже в 1340 г. в Португалии было развито океанское судоходство.[26] Современные португальские исследователи склонны к чрезмерному преувеличению [245] достижений своих средневековых соотечественников, что особенно отчетливо проявляется в утверждении, будто бы в XIV и XV вв. португальцы были «единственной нацией, обладавшей опытом мореплавания» (!). В противовес атому нужно со всей определенностью подчеркнуть, что подобное утверждение представляет собой не что иное, как передергивание исторических фактов в угоду национальному тщеславию. Как правильно констатировал Шомбург, «мастерами навигации в позднем средневековье были итальянцы».[27]

О разведывательном плавании 1341 г. стало известно в 1827 г. благодаря одному источнику того времени, автором которого сочли великого Боккаччо. Правильна ли эта догадка или нет, вопрос спорный. Точный текст этого сообщения почти полностью приведен в начале главы. В нем говорится, что моряки открыли тогда 13 островов, из которых только 5, видимо, были обитаемыми. На самом деле 7 больших островов заселены издавна, возможно еще с доисторических времен. Безлюдными были, пожалуй, только 6 более мелких скалистых островов — Лобос, Рокете-дель-Эсте, Рокете-дель-Оэсте, Грасьоса, Монтанья-Клара и Алегранса.[28] Вызывает серьезные сомнения и предположение, что в древности первооткрывателями этих островов были критяне или финикияне (см. т. I, гл. 6). Доктор Вейкман, долго живший на Тенерифе, сообщил 16 мая 1937 г., что на Канарских островах обнаружены многочисленные наскальные надписи неизвестными письменами. До сих пор не установлено, кем они сделаны. На рис. 9 дан их образец. Гуанчи, населявшие Канарские острова, ко времени их открытия моряками XIV в., вероятно, были народом северного происхождения, хотя они и одичали. Описание Боккаччо, в котором упоминается о их «длинных белокурых волосах», едва ли позволяет в этом сомневаться.

Рис. 9. Наскальные рисунки на Канарских островах. Воспроизводится с фотографии, приложенной к сообщению д-ра Вейнмана из Реалехо-Альто, Тенерифе [в книге на вклейке]

Опирается это описание на самый надежный источник, а именно на рассказ участника плавания Никколозо да Рекко. Сразу же после окончания плавания этот рассказ был приведен в письме флорентийских купцов из Севильи от 14 ноября 1341 г. Письмо это ясно доказывает, что утверждение португальского короля, будто бы острова открыли «nostri regnicolae», было слишком смелым. Ведь португальцы вообще не принимали участия в этом плавании!

Описание Боккаччо особенно интересно тем, что из него мы узнаем, почему названия «Счастливых островов» древнего мира так причудливо и часто изменялись, что мы на разных картах XIV и XV вв. каждый раз принимаем их за новые, не отождествляя с островами, открытыми в 1312 и 1341 гг. Мы без труда узнаем в этом описании, автор которого сам воздерживается от каких бы то ни было названий, «Козий остров» (Капрария, de las cabras и т.д.), острова Плиния — Нивалис и Плювиалию[29] (Эмбрион), а также «Голубиный остров» (de columbis) средневековых морских карт и т.д. [246]

Донесения португальцев и итальянцев об экспедиции 1341 г. дополняются, видимо, сообщением арабского ученого о состоявшейся в то время продаже султану Марокко рабов, захваченных европейцами на океанских островах.[30]

«Книга познания», свидетельствующая об уровне новых географических знаний об океане, приобретенных к 1345 г., отражает путаницу, возникшую потому, что вторично открытым островам Канарской группы тотчас же присваивались на разных языках самые различные названия. А позднее часто уже не знали того, что переданные в древности Плинием и другими географами названия океанских островов относились к тем же самым объектам, которые были вторично открыты в средние века. Так возникло представление, что число океанских островов, находящихся сравнительно недалеко от Гибралтарского пролива, гораздо больше, чем оказалось на самом деле. Эта ошибка усугублялась еще и тем, что названия мельчайших островов и отдельных скал воспринимались как наименования крупных островов.

Вот почему в «Книге познания» указывается слишком большое число островов Канарской группы. Два названия острова — Тенерифе-дель-Инферно (Адский остров, из-за находящегося на нем вулкана) и Тенерифис — были восприняты как наименования двух различных островов; острову Фуэртевентура было присвоено даже четыре различных названия — Фортевентура, Де-лас-Кабрас (Капрария Плиния), Колумбария и Вентура. Все они точно переписаны автором «Книги познания» и отнесены к четырем разным островам. Незначительный островок к северу от Фуэртевентуры, который и по сей день носит свое старинное название Лобос (Тюлений остров), превращен сразу в три острова; крошечные скалистые островки Канарской группы — Грасьоса около Лансароте, Алегранса и Рокка — преображаются в значительные острова Грсса, Алегранка и Рахан. Появляется еще один мифический остров Бразил и др. Вопрос о чудовищной путанице, вызванной этими неправильными представлениями и продолжающейся по сей день, будет подробнее рассмотрен нами далее.

Были ли открыты два самых западных острова Канарской группы Ферро и Пальма еще в 1341 г. или несколько позднее? На этот вопрос ответить трудно. Название Ферро в форме «Феро» появляется только на Каталонской карте 1375 г.

Открытия 1341 г., после того как о них стало известно в Европе, тотчас привлекли к себе значительное внимание и привели к политическим последствиям. Уже в письме от 14 ноября 1341 г., послужившем основой для сообщения Боккаччо, встречается следующая фраза: «О Капарии и других островах, недавно открытых в океане за Испанией» (de Canaria el insulis reliquis ultra Hispaniam in Oceano noviter repertis).

Та же фраза «недавно открытые острова» встречается и в документе от 46 апреля 1342 г., в котором три гражданина с Мальорки — Бартомеу Морагес, Пере Жижес и Франсеск Альбусса — обязались пойти с двумя кораблями [247] «Санта-Крус» и «Санта-Мадалена» к этим островам в «Западное море».[31] Уже через девять дней такое же разрешение было дано кораблю «Сан-Жоан», принадлежавшему некоему господину Гуалю с Мальорки.[32]

15 ноября 1344 г. папа Клементий VI, находясь в Авиньоне, передал новые острова Луису де ла Серда, правнуку кастильского короля Альфонса X, в качестве ленного владения под названием «государство Фортуния».[33] В 1345 г. на Мальорке была снаряжена на собственные средства морская экспедиция нового «короля Канарских островов», которая, однако, по неизвестным причинам не состоялась. Видимо, новый «король» Луис так и не увидел своего государства Фортунии,[34] ибо год спустя он пал в битве при Креси (26 августа 1346 г.).[35]

Испанский король в послании к папе, написанном в Алькале 13 марта 1345 г., принял пожалование.[36] Однако против решения папы протестовал король Португалии. В своем письме, помещенном среди первоисточников в начале главы, он выражает недовольство тем, что «его» острова через его голову переданы другому в качестве ленного владения. Подчеркнем здесь, что в те времена папа, как наместник бога в этом мире, имел право распоряжаться всеми вновь открытыми землями. Этот взгляд был распространен еще и в XV в., что мы покажем на ряде весьма поучительных примеров. Протест повис в воздухе, так как «королю» Луису не пришлось вступить во владение своим новым государством.

Вопрос о том, кому должны принадлежать Канарские острова, долго оставался неясным (см. ниже). Впрочем, при папском дворе, как и при дворе португальского короля, это дело упростили. Очевидно, там не знали ни числа переданных островов, ни их названий. Для подтверждения своих притязаний король Аффонсу послал папе карту вновь открытых островов, разумеется еще далеко не совершенную. Эта карта за последнее время неоднократно становилась объектом научных исследований.[37] Было твердо установлено, что мы имеем здесь дело с «Insulae fortunatae» древних авторов, причем названия отдельных островов сильно изменялись и часто причудливо искажались как [248] античными географами, так и авторами раннего средневековья. Не географические открытия, а литературные произведения были источником, откуда заимствовали тс названия островов, которые должны были войти в состав нового королевства Фортунии. Эти названия перечисляются в приведенном выше письменном обязательстве Луиса де ла Серды, из которого следует, что пожалование признано папой.

Так как в Канарской группе насчитывается только 7 крупных островов, из которых два — Ферро и Пальма — были, пожалуй, не известны древнему миру, то приведенные названия 10 островов представляют интерес скорее с психологической, чем с географической, точки зрения. Канарня — это Гран-Канария; Нингария, или Нивалис (Снежный остров) римских географов,[38] соответствует Тенерифе; Капрария — это Фуэртевонтура; Эмбронея — название, восходящее к греческому слову ’όμβρος [дождь] и соответствующее латинскому Плювиалис (Дождливый) — Лансароте; Юнонию нельзя точно отождествлять с каким-либо островом (см. стр. 254). А пять последних названий — это чистейший вымысел.

Темпераментные португальцы недавно утверждали,[39] что участники морской экспедиции короля Аффонсу от 1341 г. открыли не только Канарские, но и Азорские острова и даже Бразилию. Это утверждение ни на чем не основано. Как будет показано ниже (см. гл. 147), до сих пор пет никаких доказательств, подтверждающих, что какой-либо остров Азорской группы был открыт до 1431 г.

Что касается Бразилии, то эта гипотеза явно нелепа и обоснована слишком слабо, вернее, даже легкомысленно. Это предположение можно было бы игнорировать при серьезной научной дискуссии, как и многие другие гипотезы, порожденные слишком кипучей фантазией, если бы в последние годы за рубежом не забили в барабан, создавая широкую рекламу этой новой португальской сказке. Поэтому, пожалуй, следует все же подробнее рассмотреть те «доказательства», которые приводятся для подкрепления столь сенсационного утверждения.

Мнимое открытие португальцами Бразилии в 1341/42 г. выводится только из того незначительного обстоятельства, что в 1342 г. на лиссабонском рынке появилось «бразильское дерево».[40] При этом упускается из виду, что Бразилия получила свое название только в 1507 г.,[41] так как там обнаружили в большом количестве бразильское дерево с красящей древесиной, известное на протяжении многих столетий. Увидев это дерево, мореплаватели решили, что они попали на сказочный атлантический остров Бразил (см. т. IV, гл. 190). Само бразильское дерево было «известно арабам под этим названием еще [249] задолго до открытия Нового света»[42] и не позднее чем с IX в. стало излюбленным товаром, вывозившимся преимущественно с Зондских островов. Уже еврейский путешественник Солиман упоминал о нем в 851 г. как о товаре, который можно найти на Суматре.[43] Масуди спустя 100 лет называл это дерево боккамом.[44] С ним был знаком также Марко Поло.[45] Венецианец писал об этом товаре, вывозящемся с Зондских островов, как о дереве «венцино», идентичность которого бразильскому дереву давно доказана.[46] Брат Иордан тоже знал об этом дереве примерно в 1320 г. и писал о нем как о ценном товаре, который вывозят из Индии.[47] В XIII и XIV вв. бразильское дерево было ходким товаром на рынках Южной Европы. В одном итальянском документе 1306 г. оно упоминается как «браксилис».[48] Согласно Гумбольдту, этот товар можно было найти в Испании с 1221 по 1243 г.[49] Отсюда совершенно ясно, что в 1342 г. бразильское дерево должно было быть известно и в Лиссабоне. Делать из этого незначительного факта вывод о вероятном открытии Бразилии в тот период более чем смело и недостойно настоящего ученого. Бразилия, несомненно, оставалась неизвестной до конца XV в.[50] Шухгардт в одном месте пишет «о безобразных гибридах, которые всегда дают пышные побеги при роскошной растительности.[51] Акробатические трюки с историей землеведения, которые позволяют себе учинять португальцы, — яркий пример таких «безобразных гибридов».

В Португалии, к сожалению, развилась также и склонность рассматривать любое важное географическое открытие XIV и XV вв., в том числе и открытие Америки, как славный подвиг, совершенный первоначально португальцами. Уже в 1875 г. португалец Кордейру начал выдавать подобные фантазии [250] за научно установленные факты.[52] Хотя испанец Салос сразу же довольно убедительно опроверг Кордейру и призвал его к порядку,[53] воздействие этого португальца на умы своих соотечественников оказалось чем-то в роде эпидемии. Португальцы даже в начале XV в. были еще крайне неопытными мореплавателями и в августе 1415 г., во время похода на Сеуту, едва смогли преодолеть Гибралтарский пролив.[54] Между тем, по мнению их нынешних «историков», они еще в 1341 г. впервые открыли Азорские острова и Бразилию, в 1447 г. — вторично Бразилию (см. т. IV, гл. 177), в 1452 г. — Ньюфаундленд, в 1475 г. — Кубу, в 1491 г. — Флориду, а затем — Австралию, Берингов пролив, залив Сан-Франциско и преодолели даже Северо-восточный и Северо-западный проходы.[55] Все эти утверждения зарвавшихся исследователей взяты с потолка. Их «доказательства» при проверке оказались поразительно убогими или совершенно вздорными. Мы имеем здесь дело с массовым проявлением чрезмерно развитого и ложно понимаемого «национального чувства», с игрой необузданного воображения, а не с результатами добросовестного и объективного исторического исследования.[56] К ним подходит поговорка: «Qui trop embrasse, mal étreint!» [«Нельзя объять необъятное!»]

Португальские мореплаватели, безусловно, не принимали еще участия в открытиях, сделанных в западных морях в XIII—XIV вв. Ведь Барруш определенно утверждает, что его соотечественники до 1415 г. «не имели обыкновения выходить далеко в открытое море».[57] Фридерици правильно пишет о португальцах эпохи Генриха Мореплавателя, что они были «весьма робкими и боязливыми каботажными мореходами, лишенными подлинной отваги».[58] При решении вопроса о том, представители какого народа первыми исследовали ранее неизвестные районы океана западнее Гибралтара, мы будем ближе к истине, если остановим свой выбор на итальянцах и каталонцах. И те и другие нашли своих сторонников, разумеется среди нынешних своих соотечественников: Маньяги защищает приоритет итальянцев,[59] а де [251] Репарас — каталонцев.[60] Трудно решить, на каком предположении должен остановиться беспристрастный судья.

Плавание по Атлантическому океану никогда полностью не прекращалось. Не говоря уже о замечательных успехах, достигнутых норманнами в северных морях, совершались также каботажные плавания на весьма большие расстояния. Так называемая «Схолия» Адама Бременского, которая вряд ли действительно принадлежит перу этого гамбургского каноника, даст довольно точное указание о плавании от Ютландии до Палестины.[61] По другому сообщению, целый флот фландрских и фризских пиратов в 1097 г. прибыл в гавань Тарс вместе с войском крестоносцев и действовал с ними заодно при завоевании Лаодикеи.[62] Позднее многочисленные транспортные суда прогладывали путь из западноевропейских гаваней в Святую землю.[63]

В одну только Яффу прибыло в 1102 г. 200 судов с паломниками из Западной Европы. В 1107 г. 7 тыс. паломников из стран Западной и Северной Европы попали в Палестину морским путем и по морю же вернулись обратно.[64] Большие флотилии с крестоносцами из Германии, Фландрии, Англии и других стран, направлявшимися в Святую землю, бороздили воды Атлантики и Средиземного моря, особенно в 1147, 1189/90,1197 и 1217/18 гг.[65] Инициатива в организации последнего из перечисленных плаваний, предпринятого германцами, принадлежала кёльнскому соборному схоласту[66] Оливеру. Оно заслуживает особого рассмотрения. Как проходило это плавание, мы подробно узнаем от одного из его участников, сообщение которого передал Эмо.[67]

Следовательно, в прибрежной зоне Западной Европы относительно оживленное судоходство никогда не прекращалось. Но представители какого народа по доброй воле решились посетить и разведать Западный океан, какую еще не открытую землю они там искали? Капмани полагал, что итальянцы плавали по Атлантическому океану раньше каталонцев, так как итальянские моряки еще в XIII в. ходили во Фландрию, причем «эту торговую связь следовало бы поставить в заслугу смелым и ловким генуэзцам и венецианцам».[68] Маньяги тоже утверждает,[69] что еще в 1240 г. были налажены морские [252] связи между Венецией и Фландрией. В противоположность этому Амн считает, что в брюггских документах от 1281 г. говорится скорее о немецких, французских и каталонских купцах, совершавших морские плавания, чем об итальянцах.[70] Ведь побывал же в 1299 г. в Дордрехте каталонский банкир Жауме Виласека.[71]

Однако с помощью таких доказательств нельзя точно решить вопрос, кто же именно совершил первые открытия в Атлантическом океане — итальянцы или испанцы. Следует, впрочем, упомянуть о том, что самые ранние яз новых названий островов были даны на итальянском языке.

Политические последствия открытия Канарских островов в 1341 г., остававшиеся некоторое время довольно запутанными, вскоре потеряли всякое значение. «Король» Луис, как уже говорилось выше, не вступил во владение своим государством Фортунией, а Португалия потеряла интерес к островам по причинам, указанным в письме к папе.

Все же вторичное открытие Канарских островов в 1341 г., вероятно, вызвало большую сенсацию в Южной Европе. Об этом свидетельствует интерес к новым островам, проявленный Боккаччо, и то исключительное внимание, которое сразу же было оказано им мореходами Мальорки. Как уже отмечалось, в 1342 г. с Мальорки на Канарские острова отправились две экспедиции, причем такие плавания повторялись неоднократно в последующие десятилетия.[72] Так, например, 14 мая 1352 г. на эту островную группу отправился каталонский капитан Арнау Рожер, которого сопровождали два соотечественника: Жауме Сегарра и Гиллеш Фузер, а также, что следует особо отметить, генуэзец Джоан Дориа.[73] Вероятно, эта экспедиция была предпринята с целью колонизации Канарских островов.[74] В 1353 г. был подобран даже епископ — некий Бернард, которого хотели направить на эти острова, но и этот план потерпел крушение.[75] 2 сентября 1369 г. снова была организована экспедиция к Канарской группе. До нас дошло также известие, что в 1377 г. баск капитан Мартин Руисс де Авендано против своей воли был отнесен бурей к острову Лансароте.[76] Поэтому не совсем понятно, как мог Бизли утверждать,[77] что после 1341 г. никто не интересовался Канарскими островами до тех пор, пока 5 июня 1382 г. испанец Франсиско Лопес не был прибит штормом к острову Гран-Канария. Это утверждение не соответствует [253] действительности. Сравнительно недавно Вёльфель документально доказал, что «засвидетельствована постоянная связь между Мальоркой и Канарскими островами, поддерживавшаяся с 1344 г. до середины XV в.».[78] Итак, Канарские острова с 1341 г. всегда находились в поле зрения европейцев.

Как бы то ни было, интерес к этим островам значительно повысился и но ограничивался уже только коммерческими соображениями после того, как письмо короля Педро IV Арагонского (1336—1387) от 22 февраля 1386 г.[79] побудило папу Урбана VI (1378—1389) заняться насаждением христианства на архипелаге. Папа поручил это дело королю Кастилии. На Канарские острова в качестве миссионеров направили 13 орденских братьев, которых, однако, в 1391 г. убили местные жители.[80] Это послужило поводом к войне, во время которой кастильцы проявили большую жестокость и истребили значительную часть гуанчей, коренных жителей Канарских островов. В 1393 г. король гуанчей и его жена в качестве пленников были доставлены в Испанию.[81] Трудно попять, почему в ватиканских летописях случайно отмечена только эта дата как год открытия Канарских островов[82] и игнорируются события 1344 г., когда папа создал «королевство Фортунию».

В 1402 г. нормандский дворянин Жан до Бетанкур под покровительством кастильской короны сделал первую попытку колонизации Канарских островов.[83] Этот вопрос в данной связи не должен нас интересовать. Здесь следует только заметить, что благодаря деятельности Бетанкура на островах был обнаружен «замок», якобы построенный их первооткрывателем Ланцароте Малочолло.[84] Разумеется, эта история представляется нам не слишком правдоподобной.

В 1404 г. на острове Лансароте была учреждена епархия, и в 1406 г. место епископа занял Альберто де лас Касас.[85] Колония Бетанкура просуществовала, однако, только 15 лет. После 1418 г., когда Столетняя война разгорелась с новой силой и оккупация Нормандии англичанами но позволила снабжать продовольствием маленькие гарнизоны, Бетанкур снял с себя титул «короля Канарских островов» и продал свое королевство, которое с тех пор превратилось в ленное владение Кастилии. Однако в конце XV в. на трех островах еще говорили на нормандском наречии».[86] [254]

Заявленная в 1345 г. португальским королем претензия на Канарские острова поддерживалась, впрочем, еще более 100 лет. Принц Генрих Мореплаватель в 1424—1425 гг. сделал новую тщетную попытку завладеть Гран-Канарией и некоторыми другими Канарскими островами для Португалии.[87] Через три года он попытался откупить у испанского ленника Касио де Бетанкура его право на владение.[88] Только по Толедскому договору (6 марта 1480 г.) Португалия окончательно отказалась от Канарских островов,[89] которые до наших дней остаются испанским владением.

В заключение автору хотелось бы дать сводную таблицу, чтобы показать поразительное разнообразие названий, под которыми фигурируют на средневековых морских картах и картах мира отдельные острова Канарской группы. При этом названия, присвоенные одному и тому же острову, чаще всего рассматривались картографами как названия разных островов.

Когда во время научной дискуссии автор обращал внимание исследователей на то, как легкомысленно обращались раньше картографы с названиями океанских островов, многие сомневались в его правоте. Еще и поныне широко распространено мнение, будто любое дошедшее до нас название, вероятно, было как-то связано с реальным географическим объектом. Чтобы дать еще один классический пример беспечного отношения старых картографов к передаче названий новых островов, ссылаются на опубликованное в 1537 г. описание плавания Кадамосто, составленное в 1455 г.[93] Здесь мы обнаруживаем некоторые совершенно новые названия островов Канарской группы: Fracta lartcea [Сломанное копье], Magna sors [Великий жребий], Grenera, Ferrum [железо] (!), Grancamaria. По существу, мы имеем здесь дело с плохой латинизацией давно известных названий или ошибочным их чтением. Fracta lancea — это перевод на латынь названия Лансароте, a Magna sors — такой же перевод слова Фуэртевентура; Grenera появилась в результате неправильного чтения слова Gomera; Ferrum произошло от Ferro, a Grancamaria — от Gran Canaria. Sapienti sat! [Умный поймет!]