Отец подруги, или Влюблен без памяти

Глава 15

Мне до ужаса неловко, но я так и не роешаюсь возразить. Просто не могу зтаставить себя спорить с человеком, который веытащил мою бедовую задницу из катастрофы, твем более в присутствии третьего лица.

Потому всю дорогу я просто молчу, отвернувшись к окну. Впрочем, это не мешает мне чувствовать прикованный взгляд с другой стороны. Он буквально прожигает кожу на затылке.

“У меня там квартира” — прокручиваю в мыслях слова Богомолова и незаметно сжимаю кулаки.

Наверное даже хорошо, что в салоне машины практически темно, потому что мои щеки горят огнем.

Нужно просто дожить до утра и постараться не умереть от стыда и чувства вины за все, что случилось.

За звонок этот — крайне бесцеремонный, за то, что не сумела сдержать эмоции, за мысли свои ужасно неправильные, за желания бесстыдные.

Просто пережить и забыть, если получится.

А ведь еще недавно все в моей жизни было если не просто, то по крайней мере совершенно понятно.

Отношения, хоть и не идеальные, работа стабильная, дело любимое.

А теперь что?

Работы больше нет, а каждое следующее собеседование уже сейчас наводит на меня ужас. Отношений, очевидно, тоже, потому что такое не прощается, Паша меня даже слушать не стал, да и вообще, давно нужно было закончить эту бессмысленно тянувшаяся трясину. Работу в приюте, которая, несмотря на нагрузку, доставляет мне отдельную радость и ощущение нужности, тоже придется оставить, во всяком случае на неопределенное время.

И как так вышло, что вдруг весь мой почти даже уютный мирок начал стремительно рушиться, подобно песочному замку?

Может меня прокляли?

Мать Паши например, с нее станется.

Глубоко погруженная в свои мысли, я не замечаю, что машина остановилась, и вздрагиваю от неожиданности, когда на плечо ложится тяжелая ладонь.

— Кир?

— А? Что? — моргаю и, тряхнув головой, поворачиваюсь лицом к Владимиру Степановичу.

— Приехали говорю, — поясняет тихо.

Не дожидаясь моей реакции, мужчина открывает дверь и выходит из машины, я, не теряя времени, выбираюсь следом за Богомоловым, бросив на прощание водителю короткое “до свидания”.

Оказавшись снаружи, я ежусь от холода. Складывается ощущение, что за то время, пока мы ехали, на улице значительно похолодало.

В лицо тотчас же ударяет холодный ветер, противно царапая кожу на щеках.

Осматриваюсь бегло, взгляд цепляется за новые многоэтажные дома. Сейчас, в темноте ночи, укрытые туманом, кажется, что они уходят в самое небо.

Сквозь завывания ветра до меня доносится голос Владимира Степановича, он еще несколько секунд о чем-то говорит с мужчиной за рулем, но я не пытаюсь уловить суть. Вскоре я слышу, как захлопывается дверь и машина, посигналив на прощание, трогается с места.

— Пойдем, — я чувствую, как Богомолов кладет руку на мою поясницу и слегка меня подталкивает.

Я едва передвигаю ногами, опустив глаза на сыроватый асфальт.

Теперь, оказавшись наедине с этим мужчиной, в пустом дворе очевидно очень дорогого жилого комплекса, я окончательно осознаю всю неуместность моего присутствия здесь.

Нужно было просто отказаться, возразить.

Уже в подъезде, когда двери лифта разъезжаются и мы заходим в кабинку, я с трудом заставляю себя посмотреть на отца своей подруги.

— Кир, ты во мне дыру прожжешь, не надо на меня так смотреть.

— Как?

— Как будто я тебя съем, или чего еще хуже.

Я мгновенно смущаюсь.

— А может быть что-то хуже? — уточняю зачем-то.

Наверное, это просто нервное.

Он в ответ издает звук, похожий на смешок, и чуть поворачивает голову, окидывая меня слегка насмешливым взглядом. Ну как у меня получается все время лажать в присутствии конкретно этого человека?

— Все может быть, — пожимает плечами, а я настораживаюсь мгновенно, хоть и понимаю, что ничего плохого он мне не сделает.

И, вероятно, моя реакция хорошо отражается у меня на лице, потому что в следующую секунду кабину лифта заполняет раскатистый смех Богомолова.

— Кир, ну правда, заканчивай.

Поинтересоваться, что именно мне нужно закончить, я не успеваю, потому как, издав характерный звук, лифт оповещает нас о прибытии.

Как только двери разъезжаются в стороны, Владимир Степанович уверенным шагом направляется к двери одной из квартир на площадке. Всего их три.

Я без энтузиазма шагаю следом.

— Проходи, — он открывает передо мной дверь и впускает в квартиру.

Как только я переступаю порог, позади слышится щелчок и в прихожей, надо сказать довольно просторной, загорается яркий свет.

Сделав только один маленькой шажок вперед, я застываю истуканом, слегка растерявшись. Усилием воли заставляю себя пошевелиться, но все, что мне удается сделать — повернуться на сто восемьдесят градусов. Не ожидая столкновения с Богомоловым, я, конечно, врезаюсь ему в грудь.

Это уже становится какой-то совершенно идиотской традицией, не иначе.

Среагировав почти мгновенно и в который раз за последнее время залившись краской, я собираюсь сделать довольно большой шаг назад, но так и замираю с зависшей в воздухе ногой, вовремя вспомнив о том, что я, вообще-то, все еще в уличной обуви.

Правда, удерживать равновесие, стоя на одной ноге и при этом никак не касаться находящегося слишком близко мужчины, мне удается недолго.

В таком положении куртка и сумка кажутся особенно тяжелыми и у меня остается не более доли секунды, чтобы принять решение, в какую сторону мне все же падать. Однако, дилемма разрешается вовсе не моим выбором.

В какой-то момент, видимо, оценив ситуацию, Богомолов загребает меня в свои объятия прежде, чем я успеваю завалиться назад.

— У тебя какая-то уникальная способность терять равновесие, — его моя неуклюжесть, очевидно, забавляет.

Отпускать он меня не торопится, то ли опасается за целость и сохранность частей моего тела, то ли просто наслаждается тем, что в очередной раз вогнал меня в краску.

— Извините, — все, что могу сказать в ответ.

— Снимай куртку, иначе сваришься тут, — он наконец дает мне свободу.

Раздеваться я, впрочем, не тороплюсь, все яснее осознавая неуместность своего присутствия в этой квартире.

В квартире, по сути, чужого взрослого мужчины.

— Ты чего зависла?

Он тем временем успевает снять с себя пальто, повесить его на вешалку и убрать в шкаф.

— Я, — качаю головой, — я не думаю, что это хорошая идея и мне следует тут оставаться.

Я, конечно, понимаю, насколько тупо это звучит учитывая тот факт, что отказаться я могла еще у отделения полиции. На худой конец — во дворе.

Тяжелый вздох долетает до моего слуха, и принадлежит он совершенно точно не мне. Ничего не говоря, Владимир Степанович снимает ботинки, убирает их в сторону и подходит ко мне впритык.

Молча, отчасти воспользовавшись элементом неожиданности, он просто дергает собачку молнии на куртке вниз до самого конца.

— Давай-ка, Кир, думать ты начнешь позже, завтра например.

— Но…

Я все еще вяло сопротивляюсь, когда он помогает мне снять куртку, после чего убирает ее в шкаф вслед за своим пальто.

— Разувайся, — командует тоном нетярпящим возражений.

Я сдаюсь, а он, убедившись, уходит куда-то вглубь квартиры и сворачивает за угол. Я сначала иду за ним, пока Богомолов не скрывается за дверями одной из комнат. Сквозь полупрозрачные стекла я вижу, как в комнате загорается свет. Темный мужской силуэт по ту сторону двери на некоторое время теряется из виду.

Не зная куда себя деть, продолжаю топтаться на месте. Длится это, кажется, целую вечность.

Наконец свет за дверью гаснет и она открывается.

Передо мной предстает Владимир Степанович, в руках у него какие-то вещи.

Их он протягивает мне.

— Женских здесь, к сожалению, нет, но думаю, на одну ночь подойдут и мои.

В протянутых мне вещах я опознаю белую футболку и трикотажные штаны.

— Душ за той дверью, — кивает мне за спину, — чистое полотенце и тапочки в шкафу найдешь.

Прежде, чем я успеваю хоть что-нибудь возразить, он продолжает все тем же командным тоном:

— Иди, Кир, не спорь, — я наверное сейчас выгляжу полной идиоткой в его глазах, впрочем, именно таковой я себя и чувствую, — не переживай, ломиться к тебе я не буду, ну разве что сама попросишь спинку потереть.

Подмигивает, улыбаясь, потом снова вздыхает и качает головой.

— Да пошутил я, малыш, пошутил, иди, — добавляет и, посмеиваясь, уходит, оставляя меня одну в некотором недоумении и абсолютном смущении.

Нет, ну правда, ему удовольствие доставляет откровенно стебаться?