Отец подруги, или Влюблен без памяти

Глава 59

Выражение лица Богомолова тотчас меняется. Брови неминуемо ползут вверх, во взгляде всего мгновение мелькает некое подобие растерянности, тут же сменившееся игривым блеском неподдельной ликующей радости.

Мне на так часто удается застать его врасплох, обычно все как раз наоборот.

Я улыбаюсь, глядя на то, как меняется его лицо, как одна эмоция сменяет другую, как загораются глаза.

— Что? — чуть склонив голову набок и продолжая лукаво улыбаться, смотрю прямо на него, не желая отводить взгляд.

Правый уголок его губ чуть заметно дёргается. Примирившись, Володя одним резким движением притягивает меня к себе и прежде, чем я успеваю хоть как-то отреагировать, осторожно прижимается к моим губам.

И мне бы в этот самый момент подумать о том, что происходит наш поцелуй у всех на виду и снова смутиться, но мысли как по мановению волшебной палочки растворяются в ощущениях.

Все вокруг становится таким неважным, таким незначительным.

Чужие взоры, прикованное к нам внимание, обидные слова Паши, моя минутная ревность - все меркнет на фоне разливающих в груди ощущения безграничного счастья и абсолютной безопасности.

И нет больше ни страха, ни опасений, заполнявших все мое существо.

Мне совершенно все равно, что на нас, должно быть, сейчас с интересом глазеют окружающие, мне плевать, как я выгляжу в глазах присутствующих. Мне вообще на все плевать, кроме мягких и таких любимых губ, так осторожно целующих меня посреди огромного банкетного зала.

Наш поцелуй прекращается, кажется, спустя целую вечность.

Я чувствую легкое головокружение и безмерно радуюсь тому, что имею возможность опереться на Володю.

Тяжело дыша поднимаю на него глаза и встречаюсь с подернутым поволокой взглядом зелёных глаз.

На мгновение я мысленно возвращаюсь в вечер нашего знакомства. Тогда я точно так же, находясь в его объятиях, смотрела в его глаза и тонула, ещё не представляя, во что выльется моя неуклюжесть.

Несколько секунд мы стоим, глядя друг на друга, не замечая никого вокруг.

Первым наши гляделки прерывает Богомолов.

— Надо все-таки поесть, — замечает он, подмигнув.

Я, тихо рассмеявшись, и киваю.

Дальше вечер проходит спокойнее. Мне удается окончательно расслабиться и просто наслаждаться обществом Богомолова.

Я больше не думаю о том, что могу его опозорить и не теряюсь, когда к нам подходят поздороваться и пообщаться лично с Володей.

Не реагирую я и на оценивающие взгляды и на прикованное к себе внимание. Я вдруг осознаю одну простую истину: какая разница, что обо мне подумают малознакомые люди, ведь, если подумать, единственный человек, чье мнение действительно важно, смотрит на меня так, словно я самая настоящая драгоценность.

В общем, я чувствую себя вполне комфортно, но как это часто бывает, всему хорошему часто приходит конец.

Мы как раз остаемся наедине, когда к нашему столику неожиданно подходит виновник торжества, о котором я к своему стыду уже успела позабыть.

— Володь, ты не против, если я твою спутницу на танец приглашу? — спрашивает своим вопросом, кажется, не только меня.

Богомолов, правда, меньше чем за долю секунды справляется со ступором, навеянным внезапным вопросом именинника.

— Только, если Кира будет не против, — отвечает спокойно, давая мне возможность отказаться.

— Разумеется, Кира, окажите честь старику?

Не знаю, что находит на меня в этот момент, но хорошо помня, что Богомолову все еще необходимо распоряжение этого человека, я, улыбнувшись, киваю и вкладываю руку в протянутую мне ладонь.

Что-то мне подсказывает, что не для того, чтобы кости размять он меня пригласил.

Мои подозрения оправдываются мгновением позже.

Нет, мужчина не позволяет себе ничего лишнего по отношению ко мне, в этом плане он максимально учтив и осторожен.

Никаких неприличных намеков.

Однако его холодный, словно достающий до самого нутра взгляд меня настораживает, и неспроста.

Это я понимаю уже в следующую секунду, когда, продолжая вести меня в танце, он начинает говорить:

— Давайте так, Кира, вы сейчас рассказываете мне правду о том фарсе, что затеял ваш кавалер, а я в свою очередь даю вам своё слово, что не стану устраивать вам обоим проблемы за эту унизительную попытку ввести меня в заблуждение.

Я чуть не теряю равновесие, совершенно не понимая, о чем он говорит и чего от меня ждёт.

— Что вы имеете в виду? — спрашиваю, стараясь сохранять спокойствие.

— Кира, мне показалось вы умнее, освободите меня от этого не нужного спектакля, я не настолько глуп, чтобы поверить в ваши с ним, — он кивает в сторону столика, за которым, не отрывая от нас взгляда, сидит Богомолов, — серьезные отношения и скорую помолвку, — он усмехается, одарив меня красноречивым взглядом.

Я же в свою очередь не упускаю возможности оскорбиться.

Что значит этот снисходительный тон? И этот взгляд?

— Что вы хотите этим сказать? — мне хочется остановить танец и просто вернуться за столик, но я усилием воли подавляю в себе это желание и продолжаю танцевать, натянув на лицо самое непринужденное выражение.

— Я хочу сказать, что очень не люблю, когда из меня делают идиота, желая что-то от меня получить.

— И часто из вас делают идиота? — у меня это против воли вырывается.

Вознесенского, надо сказать, судя по вытянувшейся физиономии, мне удается удивить. Правда, никакой радости я от этого факта не испытываю и, конечно, о своей несдержанности жалею, но извиняться не спешу и нужным не считаю.

— Пока никому не удавалось, — усмехается, — но речь не обо мне, Кира. Я вам сейчас даю последний шанс признаться и раскаяться, без последствий, так сказать, — произносит насмешливо.

— Вы мне угрожаете, что ли? — интересуюсь несколько раздраженно.

Мне этот разговор все меньше и меньше нравится.

Какого, собственно, черта происходит?

— Что вы, как можно? Просто предупреждаю.

Я прикладываю просто титанические усилия, чтобы сохранить невозмутимость на лице, но внутри все буквально скручивается в тугой узел. Еще немного и меня просто вывернет наизнанку.

Хорошо хоть желудок почти пустой, не успела я его забить.

— Последняя возможность, Кира.

— Я понятия не имею, о чем вы говорите, — возвращаю ему тот самый снисходительный тон и упрямо смотрю в глаза этому, пожалуй, слишком влиятельному человеку.

А что мне еще остается делать?

Признаться, что наши отношения фикция? Но ведь это не так. С помолвкой все сложнее, но кто вообще учитывает такие детали в имеющихся обстоятельствах.

— Значит не хотите по-хорошему, — ухмыляется, — Кир, вы всерьез считаете, что я куплюсь на этот спектакль? Я не вчера родился и уж поверьте мне на слово, моя интуиция меня подводит в очень редких случаях.

— Так может это и есть один из тех редких случаев? — я упорно продолжаю наживать себе врага в лице Вознесенского.

— Мог бы быть, если бы ваша биография не лежала у меня на столе еще две недели назад, — его слова все же сбивают с меня спесь, — я же говорю, Кира Константиновна, я не люблю, когда из меня делают идиота. Не подскажете, кем вам приходился тот симпатичный молодой человек, с которым вы беседовали несколько минут назад?

Сказать, что я удивлена его наблюдательностью, значит ничего не сказать. То есть он видела наш разговор с Пашей и, что еще хуже, не лгал, когда говорил о моей биографии у него на столе.

Впрочем, чему я удивляюсь.

Если даже Богомолов на меня все информацию собрал, то что говорить о таких, как Вознесенский. Пустили бы меня сюда без проверки. И о чем я, собственно, думала? О чем мы думали?

— Ну что вы притихли, Кира Константиновна? Давайте я сам отвечу, Павел Николаевич Шнырев, ваш молодой человек…

— Бывший, — я перебиваю его довольно резко.

— Пусть так, — он кивает, продолжая сверлить меня взглядом насквозь, — сколько времени прошло с момента вашего расставания?

— При всем уважении, Григорий Александрович, вас это не касается.

— Касается, Кира, раз уж у вас хватило смелости, или глупости, посетить это мероприятие.

Я ничего не отвечаю, а он продолжает:

— Так вот будьте добры, объясните мне, старому дураку, за которого вы меня, очевидно, принимаете, как едва закончив одни отношения, вы оказались в других? Впрочем, я допускаю некоторую легкомысленность свойственную барышням вашего возраста, мечты о красивой жизни, легких деньгах, но есть нюанс, Кирочка, Богомолов никогда не производил впечатление глупого человека и в сомнительных связях с смазливыми девицами почти вдвое младше его до сих пор замечен не был, из чего я делаю вполне закономерный вывод, что вы двое водите всех присутствующих за нос.

Я выслушиваю его продолжительный монолог, никак при этом не реагирую на почти оскорбительное замечание о моей возможной доступности. На самом деле я просто не знаю, что сказать. Переубеждать его бесполезно и всякая попытка только усугубит и без того не лучшее положение дел.

— Ну так что, Кира, может все-таки скажете правду, или будете продолжать убеждать меня в том, что просто воспылали к нему любовью на пустом месте?

— А знаете, Григорий Александрович, вы правы.

Он, конечно, ждет от меня другого, а потому не успевает совладать с эмоциями. На суровом лице отражается удивление.

— Вы правы, не на пустом, — продолжаю, воспользовавшись его замешательством, — вы наверняка успели составить о нем мнение, Григорий Александрович, вы правда считаете, что такого человека как Богомолов не за что любить? А что касается моих прошлых отношений… Скажите, вам когда-нибудь приходилось сидеть в камере временного содержания, трясясь от ужаса и ожидая самого худшего?

— Что, простите? — он прочищает горло. — Нет, вы знаете, не довелось.

— А мне, к сожалению, приходилось, — кажется, вечер удивлений для него продолжается, — не самый приятный опыт, особенно, когда урод, пытавшийся вас изнасиловать вешает на вас черт знает какие обвинения, а никому, включая симпатичного парня, и дела нет. Сами догадаетесь, благодаря кому я сейчас я танцую с вами, а не сижу в следственном изоляторе в ожидании суда? Удивлены? Так ведь у вас на столе моя биография еще две недели назад лежала, — на последней фразе я не удерживаюсь от сарказма.

Я совру, если скажу, что его слова меня совсем не задели.

— Иронизируете?

— Что вы, как можно, — отвечаю в его манере, — просто констатирую факт. Полагаю, я достаточно развернуто ответила на ваш вопрос о моих прошлых отношениях?

Он едва успевает открыть рот, как я его опережаю:

— А что касается ваших умозаключений относительно меня и Богомолова, я не буду делать вид, что меня совсем не тронули ваши слова, тронули и мало кому приятно было бы услышать что-то подобное в свой адрес, но если честно, мне все равно, что думаете вы и ваши гости, я забуду о вас как только покину этот зал и переубеждать вас в чем-то я тоже не буду, все равно это пустая трата времени. Вы можете и дальше строить свои догадки, это ваше право, а я бы хотела вернуться к неглупому человеку вдвое старше меня и продолжить вечер в его компании.

— А вы за словом в карман не лезете, да, Кира?

— Мне просто не нравятся беспочвенные обвинения.

— Так уж и беспочвенные? — он снова усмехается, но черты его лица как будто смягчаются. — Значит, говорите, собираетесь пожениться? — не без иронии.

— И детей нарожать.

Я, честно говоря, понимаю, что пора бы остановиться, но ничего не могу с собой поделать. Меня просто несет не в ту сторону и мой язык вероятно станет причиной проблем. Однако во мне истошно кричат злость и раздражение.

С одной стороны я Вознесенского чисто по-человечески понимаю, никому не нравится, когда его надуть пытаются, но ведь это вроде как не тот случай.

Не тот ведь?

— У него же уже есть дочь, — наш странный диалог вопреки моим ожиданием продолжается и сворачивает в менее напряженное русло.

Или просто мне так кажется?

— Значит будет еще и сын, или два, — тут я, конечно, погорячилась.

— В наше время молодые девушки рожать не спешат, все карьера, амбиции, — рассуждает.

— Одно другому не мешает, считайте, что я за семейные ценности выступаю.

Ой, не туда тебя несет, Кира, не туда.

Григорий Александрович в ответ ничего не говорит, только одаривает меня то ли улыбкой, то ли усмешкой. Я уже в том состоянии пребываю, в котором сложно одно от другого отличить.

Желание закончить этот диалог достигает своего пика, когда музыка затихает и со стороны неожиданно приходит помощь.

Появление Богомолова посреди отведенной под танцы зоны зала становится чуть ли не благословением и я даже не пытаюсь скрыть своего облегчения.