Отвлечение

Глава 16

Айзек

Я потрясен тем, сколько человек пришло на похороны Кристал. Здесь так много людей, что церковь не смогла вместить их всех, поэтому близких друзей и семью выводят вперед, в то время как остальные из нас стоят сзади, а некоторые даже снаружи.

Церемония красивая, но я не уделяю ей особого внимания. Я здесь, чтобы поддержать своих маму, папу и студентов. Мне плохо даются подобные ситуации. Никогда не знаю, что сказать или сделать. Все, что я могу, это предложить свою молчаливую поддержку и надеяться, что этого достаточно.

Как в киношном клише, небо плачет крупными слезами, когда гроб опускают в землю. Многие люди произносят свои хвалебные речи, все они рассказывают разные истории о пожилой леди, которую все они очень любили, но я обращаю внимание только на Элоизу, ожидая ее речи.

Она прекрасна, хорошо написана и от чистого сердца. Ее слезы радости смешаны с грустным смехом, когда она рассказывает о женщине, которая была ей ближе, чем бабушка. Я наблюдаю, как ее прекрасные глаза закрываются всякий раз, когда она делает вдох в конце предложения, и я знаю, что мысленно она представляет себе старую леди.

Все бросают землю и розы на гроб, когда он опускается на дно, но Элоиза бросает кофейные зерна и ставит бутылку «Бейлис» на закрытую крышку. Это вызывает у людей улыбку. Каким бы печальным ни было событие, они знают, что Кристал определенно оценила бы прощальный подарок.

Меня удивляет, что только молодая девушка могла быть настолько храброй, чтобы добавить это к захоронению.

Я встаю на свое место рядом с родителями. Мама тихо плачет, когда Элоиза произносит последние слова и ищет своих друзей в толпе. Моя мама протягивает ей руку, и она, не колеблясь, встает между нами.

Я наклоняюсь к ней, прикрывая ее своим зонтом, пока дочь Кристал произносит речь и бросает несколько фотографий на гроб.

Не уверен, почему Элоиза решила встать рядом с моей семьей. Вижу, как ее родители смотрят в эту сторону со смущенным выражением на лицах, прежде чем глаза ее отца поворачиваются ко мне и сужаются. Ему любопытно, но я не сделал ничего плохого, так что не чувствую угрозы от его обвиняющих взглядов.

Мой отец протягивает Элоизе носовой платок, и она берет его с легкой улыбкой, используя, чтобы остановить слезы на глазах, прежде чем они успеют скатиться по ее румяным щекам.

Толпа становится плотнее, когда священник произносит последние слова, и Элоиза кладет носовой платок в карман своего черного платья-туники. Я чувствую, как ее пальцы касаются моей ноги, когда я подхожу еще ближе, стараясь избежать давления сзади.

Слышу, как она прерывисто выдыхает. Знаю, что она пытается не заплакать, и меня переполняет потребность утешить ее.

Не уверен, что на меня находит, или почему я делаю то, что делаю. Все, что я знаю так, это то, что, когда касаюсь своим мизинцем ее пальца, у меня нет другого выбора. Она осторожно поворачивает свою руку, тыльными сторонами своих пальцев лаская мои.

Столь простое движение вызывает столь темное чувство внутри. Мое сердце колотится где-то в горле, когда я делаю единственное движение, которое приходит на ум. Я провожу пальцами по ее ладони, краем глаза смотря на ее профиль. Вижу, как ее глаза закрываются, и едва борюсь с желанием позволить своим собственным глазам сделать то же самое.

Я провожу пальцами по впадинкам, пока она не раздвигает свои. Она делает это, а это потом сжимает их, обхватывая тыльную сторону моей ладони кончиками пальцев. Мое тело пульсирует и наполняется жаром. Внезапно печальный момент, частью которого мы являемся, улетучивается, когда наши ладони сжимаются вместе, а наши руки заключены в крепком объятии.

Никто вокруг открытой могилы не может видеть из-за людей, находящихся перед нами, а все, кто позади нас, стоят слишком близко, чтобы разглядеть.

По какой-то причине мне даже все равно, увидят ли они. В этот момент, в это время, я не испытываю страха осуждения. Единственное, что я чувствую — это ее тело, ее руку, ее пульс, бьющийся в такт с моим. Не знаю, почему чувствую себя подобным образом, но и не пытаюсь это понять, потому что единственный страх, который у меня есть — потерять этот момент.

Хочу, чтобы это никогда не заканчивалось.

Никогда.

Элоиза

Я сижу на поминках в тишине с Хейли. Они проходят в кафе, и все пьют кофе по-ирландски, приготовленный мной и остальным персоналом. Не знаю, что чувствовать по возвращению сюда, в место, где она умерла. Место, где я нашла ее мертвой.

Думаю, единственное утешение, которое сейчас приносит это место — это воспоминание о том, что в ее последние несколько мгновений я была с ней. Она была не одна. Возможно, она была одинока, когда ее унесло в мир, который однажды увижу я сама, но она не была одна до того, как ушла, и я была той, кто находился рядом.

Все намного счастливее. Я не виню их за это. Хочу, чтобы они улыбались во время ее последнего прощания. Прямо сейчас у меня просто нет сил.

Я не отрываю глаз от своей чашки, прислушиваясь к громкой болтовне и редкому смеху. Никто не пытается заговорить со мной. Не думаю, что они знают как. Я не уверена, как с этим бороться. Никогда раньше не теряла никого из близких мне людей и не знаю, как справиться с чувствами, которые это приносит.

Не могу перестать повторять слова в своей голове: «Я никогда больше ее не увижу». Они продолжают и продолжают крутиться, и неважно, что я делаю, чтобы отвлечься, это не избавляет ни от боли, ни от реальности происходящего.

Мы не были родственниками, но я видела ее четыре дня в неделю. Она заботилась обо мне. Я знала ее всю свою жизнь.

Чувствую, как чьи-то глаза прожигают меня из угла комнаты. Я поднимаю свои глаза, чтобы найти источник пристального взгляда, и замираю, когда понимаю, что это Айзек. Он смотрит на меня с немалой долей беспокойства и чего-то, что я не совсем понимаю.

Я отвожу взгляд. У меня нет сил разбираться с тем, что происходит между нами. Меня тошнит от того, что он пытается спасти меня, держит за руку, заботится обо мне, потому что думал, что я беременна… Это все слишком. Он морочит мне голову и, честно говоря, думаю, ему следовало бы быть благоразумнее.

Он мой учитель и ничего больше.

— Я ухожу домой, — говорю я Хейли и своим родителям. — Мне нужно, чтобы этот день поскорее закончился.

— Я отвезу тебя. — Мама встает, но я качаю головой.

— Одна. Мне нужно пройтись.

— Малышка. — Она берет меня за руку, но я вырываюсь и, попрощавшись с семьей Кристал, выхожу из кафе, не обращая внимания на холод, который ощущают мои обнаженные руки и ноги, закрытые тонкой тканью.

Свежий воздух — это здорово, а время, проведенное в одиночестве, еще лучше.

Я иду по улице, стараясь не переходить дорогу, на которой чуть не умерла, когда впервые встретила Айзека.

Улицы пусты, если не считать редко проезжающих мимо машин. Чувствую себя изолированной, но не в плохом смысле. Я практически чувствую, как руки Кристал сжимают мои плечи. Она пытается вбить в меня хоть немного здравого смысла, без сомнения, потрясенная моим проявлением жалости к себе из-за нее.

Я иду через парк, проводя пальцами по шершавой поверхности деревьев, пока, наконец, не сажусь на маленькую скамейку с видом на жалкий пруд, который недостаточно велик, чтобы вместить больше дюжины рыб.

— Ты преследуешь меня, — говорю я, слегка хмурясь, когда на мои плечи набрасывают пиджак от костюма, а Айзек садится рядом со мной.

— Я беспокоюсь о тебе, — признается он, сохраняя дистанцию.

Часть меня хочет, чтобы он сел поближе, чтобы я могла положить голову ему на плечо и вздремнуть.

— Завтра со мной все будет хорошо. Это от того, что я провела взаперти всю неделю. Мои родители желают мне добра, но они… — Смотрю на серое небо и вздрагиваю от холода в воздухе. — Были такими чертовски удушающими.

— Хейли говорила об этом. — Он скрещивает ноги в лодыжках и кладет руку на спинку скамьи. — Хочешь, чтобы я оставил тебя одну? Если тебе некомфортно, просто скажи.

Я перевожу взгляд на него, радуясь, что он смотрит вперед, на жалкий пруд, а не на меня.

— Не хочу. — Его глаза, наконец, встречаются с моими, и кончики его пальцев тянутся и запутываются в концах моих волос. Он осторожно пропускает тонкую прядь между указательным и средним пальцами. Я даже не уверена, осознает ли он, что делает это. — Ты в порядке?

— Я не знал Кристал так, как ты.

— Это не то, о чем я спрашивала. — Я придвигаюсь ближе, только до тех пор, пока не чувствую, как кончики его пальцев касаются моей шеи.

— Я в порядке. В последнее время я не мог ни на чем сосредоточиться. Просто оказывал молчаливую поддержку.

Его пальцы скользят по волосам у меня на затылке и рисуют там изящные круги. Мне хочется наклонить голову вперед от ощущения, которое так расслабляет.

— Почему ты не мог сосредоточиться?

Он прочищает горло, разгибая, а затем скрещивая ноги. Его рука тут же чешет его шею, в то время как рука на моей шее давит сильнее, массируя глубже. Когда он не отвечает, я отворачиваюсь и смотрю на пруд, удивляясь, почему что-то настолько неправильное и запретное кажется таким приятным.

— На улице холодно. Тебе лучше пойти домой. Скоро стемнеет.

— Не могу туда вернуться, пока нет.

— Тогда я посижу с тобой, пока ты не будешь готова.

— Если тебе холодно, можешь идти. Я большая девочка. Я могу сама о себе позаботиться.

— Это не значит, что ты всегда должна это делать. — Он придвигается ближе, убирая руку с моей шеи. Другой рукой он берет меня за подбородок и поворачивает мое лицо к себе. — Хочешь побыть одна?

Мое сердце учащенно бьется в груди. Сглатываю.

— Нет.

— Хочешь быть здесь с кем-то еще?

У меня перехватывает дыхание, а глаза расширяются, когда небо темнеет от светло-серого до почти полной темноты.

— Нет.

— Тогда я остаюсь. — Он разглядывает глазами мое лицо в поисках любых признаков лжи, после чего откидывается на спинку скамейки, его рука почти касается моей. На мгновение я подумала, что он собирается меня поцеловать. Подумала, что он хотел этого.

Мы долго сидим в уютной тишине, пока солнце, наконец, не ложится спать, и луна не начинает выглядывать из-за разорванных облаков. Его рука, которая была на моей шее, покоится рядом с моей. Он кладет свой мизинец поверх моего в легком жесте утешения. Это все, что мне нужно, чтобы чувствовать тепло рядом с ним.

— Могу я отвезти тебя домой? — Спрашивает он после долгого молчания.

Я качаю головой.

— Нет, я пойду пешком. Это всего лишь за углом. — Я встаю и протягиваю ему пиджак, но он его не берет. Вместо этого натягивает его мне на плечи и застегивает спереди.

— Если собираешься упрямиться, то, по крайней мере, можешь быть в тепле во время этого процесса. — Он подмигивает и улыбается в темноте. Только уличный фонарь вдалеке освещает его настолько, чтобы я могла разглядеть черты его лица. — Спокойной ночи, Элли.

— Спокойной ночи, Айзек. — Я ухожу, срезая путь через парк, уткнувшись лицом в воротник его пиджака. От него так хорошо пахнет.

Айзек

Наступает утро понедельника, и, кажется, все немного приободрились. Я рад видеть, как Элоиза входит в класс с легкой улыбкой на лице. Замечаю в ее руке дополнительный пакет и сразу догадываюсь, что там мой пиджак.

Я привлекаю внимание класса к началу урока и пробегаю с ними по сегодняшнему материалу. Они слушают, но половина из них выполняет только часть работы, как и ожидалось. Моей вины не будет, если они провалят экзамены в конце года.

— Сэр? — Хейли поднимает руку и подзывает меня. Я подхожу к ее парте и помогаю ей разобраться с двумя вопросами, с которыми и у нее, и у Элли возникли проблемы. От того же запаха ревеня у меня текут слюни, я едва нахожу в себе силу воли отойти от стола, однако, проходя мимо, оставляю Элли небольшой подарок — петлю для ремня, которую она недавно порвала.

Она осторожно берет ее в руки, из нее вырывается тихий смех. Когда она смотрит на меня, я улыбаюсь в ответ, наслаждаясь радостью, которая мерцает в ее глазах.

— Что? — Хейли шипит на свою подругу. — Что смешного?

Элоиза качает головой и снова склоняется над своей работой, но время от времени она поглядывает на меня, и, когда она это делает, то замечаю, как розовеют ее щеки. Это заставляет меня тайком улыбаться.

Ученики, должно быть, думают, я сошел с ума.

В конце урока Элоиза задерживается. Как и ожидалось, она оставляет пакет возле моего стола и, даже не попрощавшись, выскакивает из класса.

Внутри я нахожу свой пиджак в защитном пластиковом чехле с запиской следующего содержания:

«После химчистки и выглажено, так что не складывай»

Под ним контейнер с моим любимым сэндвичем, тем самым, которым она поделилась со мной в первый день. Внутри контейнера, поверх завернутого сэндвича, лежит еще одна записка, в которой говорится:

«Ты когда-нибудь обедаешь? ЕШЬ!»

Посмеиваясь про себя, я делаю, как мне велели, и поглощаю сэндвич с большим энтузиазмом, чем думал, я способен.

Только когда прихожу домой и вешаю пиджак в гардероб, я обнаруживаю на дне пакета джинсовую петлю для ремня с другой запиской. Эта безусловно привлекает мое внимание.

«Я не нуждаюсь в том, чтобы меня спасали, но все равно благодарна тебе за помощь».

Я смотрю на записку, слегка озадаченный ее значением, но потом вспоминаю, что она сказала, когда я спросил ее о беременности, которой никогда не было. «Ты по этой причине был так добр ко мне все это время? Учебные занятия в обеденное время, поездки домой, приглашения к твоим родителям… это потому, что ты думаешь, что я беременна?»

Она думает, что я веду себя любезно, потому что у нее трудные времена, что, безусловно, правда. Я ее учитель, и мне должно быть не все равно. Я должен быть рядом с нуждающейся ученицей.

Но разве это единственная причина?

Я выбрасываю записку в мусорное ведро и провожу руками по волосам. В голову приходят другие мысли на эту тему, но я отбрасываю их в сторону. У меня нет чувств к этой девушке… вообще, никоим образом, и я не буду развивать эту идею.

Есть ли у нее чувства ко мне? Она девочка-подросток; конечно, есть. Боже, как ей, должно быть, было больно, когда она поняла, что мои намерения были чисто платоническими. Теперь я чувствую себя засранцем. Мне не следовало вмешиваться.

Мои мысли переключаются на кое-что другое, на то, что я купил, чтобы подарить ей на день рождения. Мои руки сжимаются в кулаки. Если то, что я говорю себе, правда, тогда зачем мне так напрягаться? Почему мысль о том, что я причиню ей боль, проделывает дыру прямо в моем сердце?

Элоиза

— Я пришла с подарками, — говорю я мистеру Прайсу, держа в руке пакет с любимыми закусками миссис Прайс.

— Тебе всегда рады, особенно с подарками, — отвечает он, широко улыбаясь. — Хорошо выглядишь.

— Я чувствую себя намного лучше. Мне лишь жаль, что я не навещала вас. Я была под домашним арестом.

— И не думай извиняться, — добродушно огрызается Джудит и раскрывает объятия. Я сразу замечаю отсутствие инвалидной коляски и бинтов на ее ноге, и моя улыбка становится шире. — Дай-ка мне поглядеть на тебя. — Она похлопывает меня по щеке, но не больно. — Ты похудела.

Я еще раз оглядываю ее с головы до ног и приподнимаю бровь.

— Как и ты.

— Это потому, что ты перестала приносить мне такие аппетитные лакомства. Проходи, садись. Я приготовлю чай.

Мистер Прайс закатывает глаза.

— Я приготовлю чай, пока вы, две милые леди, болтаете и поедаете свои аппетитные лакомства, как их адекватно называет моя жена. — Он выходит из комнаты, но через несколько секунд его голова просовывается в открытую дверь. — А есть что-нибудь из тех завитушек с корицей?

Я смеюсь кивая.

— Конечно. Лишь потому, что я отдаю предпочтение Джудит, не значит, что я оставлю вас в стороне.

Джудит, довольная моими словами, притягивает меня к себе, чтобы еще раз обнять, прежде чем отвести к дивану, где мы обе откидываемся на спинку, расслабляемся и раскладываем угощения на столе на отдельных салфетках.

— Эти мои любимые. — Она берет шоколадный твист и откусывает большой кусок. Я присоединяюсь к ней. — Мой сын обожает их, Айзек. Он любил их, когда был маленький. — Нечто, чего я не знала. — Надеюсь, однажды ты с ним познакомишься. Он настаивает на том, чтобы оставаться в Кембридже.

Я перестаю жевать и проглатываю большой кусок печенья, едва не подавившись в процессе.

— Я… Я встречалась с ним. Он взял на себя твою преподавательскую роль. Помнишь? — Я говорю это мягко, ее глаза стекленеют.

— Нет… нет… он в Кембридже. Ты, должно быть, говоришь о ком-то другом. Думаю, мне то известно, где мой сын, Элоиза. — Она огрызается и бросает печенье на пол. — Ты говоришь о другом человеке. Я только вчера вечером разговаривала с ним по телефону, по его кембриджской линии.

— Джудит… — пробую сказать я, но она поднимает руку и тут же зовет своего мужа, который вбегает внутрь.

— Что такое?

Я смотрю на него испуганными глазами.

— Где Айзек? — Коротко спрашивает Джудит, ее настроение явно испорчено.

Мистер Прайс смотрит на часы.

— Полагаю, все еще в школе проверяет домашние работы. А что?

— В какой школе? — Она почти кричит, теперь уже стоя.

— Моей школе. Что случилось?

Ее дыхание учащается.

— Нет… он в Кембридже.

— Нет, Джудит, это не так, — говорит мистер Прайс так мягко и спокойно, как пыталась сказать я. — Он вернулся домой два месяца назад.

Ее рука тянется к сердцу, а рот открывается и закрывается.

— Я… Конечно… как глупо с моей стороны. — Она смотрит на беспорядок, который устроила на полу, и тяжело вздыхает. — Прошу прощения за свою вспышку. Не знаю, что на меня нашло.

— Я закончу с чаем, — говорю я мистеру Прайсу, чье сердце с каждой секундой разбивается все сильнее. Я вижу это по его глазам.

Он сжимает мое плечо, когда я прохожу мимо, но ничего не говорит.

Еще слишком рано для этого… Я не могу сейчас потерять Джудит из-за этой забытой богом болезни, не так скоро после Кристал. Должно же быть что-то, что можно сделать.