Память гарпии (СИ)

Глава 29. Немезида

«Нечестивому и сон не в радость»

Как же он хотел тогда, после перерождения, не думать и не чувствовать. Как сокрушался, что игла Асфодели не прикончила его.

Но нет, с тех пор он беспрерывно чувствовал чужеродную волю, как гвоздь, вбитый в центр сознания. Исполнял простые команды, потому что не видел смысла бороться. А когда она молчала, просто замирал и оседал в каком-нибудь углу Чертогов. Но Асфодель теребила его вопросами.

«Почему ты опять сидишь? — звучал в голове ее голос, как зуд. — Что за кислая мина, Орфей? Без моей помощи ты бы уже канул».

Да, как и прочим фамильярам, Асфодель дала ему мифическое имя. Орфей… Герой-певец, бросивший возлюбленную в краю мира мертвых. Какая жестокая насмешка.

Игнорируя колкие вопросы садовницы, Орфин упорно молчал. В самом деле, не много ли она просит от марионетки — еще и общаться? Он ждал с упрямым безразличием, что она пустит в ход более жесткие методы. Станет обращаться с ним так же, как с гарпией. Но Асфодель поступила мудрее и делегировала задачу. Из полузабытья Орфина вырвал голос извне — механический, лишенный эмоций. В нескольких метрах от него неподвижно стоял Никтос.

— Хозяйка велела поговорить с тобой, зрячий. Что за плач? Мы все здесь в одной лодке. Думаешь, ты особенный?

Орфин подивился такой разговорчивости. Склонив голову, он обдумал слова ловчего.

— Как ты живешь так? — спросил он тихо. — Как… как вы все с этим смирились? С рабством, с ее голосом… и присутствием.

Призрак в маске долго молчал, прежде чем ответить.

— Как смиряешься с любой потерей. Калеки и вдовы ведь прекращают рыдать. Ты нужен ей сильным и верным слугой, зрячий, и она щедро платит. Прими эту сделку. Покажи благодарность.

— Щедро платит? Ты про вечность в рабстве?

— Про глубину таланта. Лучше выясни, на что ты теперь способен.

С этим, сверкнув зеркальной чешуей, Никтос отступил в сень кровавых коридоров и исчез.

«Покажи благодарность»… Что ж, пожалуй, он прав. Не стоит лишний раз злить хозяйку и выказывать недовольство. Проку в этом всё равно никакого. Лучше изображать признательность и покорность, ведь это самый простой путь, а он так устал бороться. Больше не видел, за что.

Потому он пересилил себя, стал разговаривать с ней и обращаться на «ты», как прочие фамильяры. Ей нравилась эта иллюзия семьи. Будто скованные души становятся ее детьми, а не рабами.

По старой памяти он искал утешения в Бытом, но видел всюду лишь заросли, лишний раз напоминавшие, что из этих пут не вырваться. Вокруг одного из оазисов роилась туча алых мошек. За завесой там оказался чулан с голой лампой, весь увитый цветущим плющом. На полу валялся матрац и бумажная посуда, а терпко-сладкий дух пыльцы смешивался с застоявшимся запахом пота и объедков. Несколько минут Орфин простоял там, прислушиваясь к ощущениям. Похоже, Асфодель держала в плену и живых? Что ж, плевать. Забавно, но не то чтоб удивительно.

— Кто здесь был? — мысленно спросил он Асфодель. В те первые дни она почти беспрерывно маячила на фоне его мыслей.

— Та, кто меня обманула. Теперь познала дурман трав на себе. Три дня и три ночи здесь сравняли ее с жертвами. Ты доволен такой справедливостью?

Он пожал плечами.

— А теперь с ней что?

— Вернулась в город. Зря требует товар.

К сожалению, Орфин едва помнил, о ком речь. Проблеск злорадства колыхнулся в душе и поник, слишком слабый, чтоб прогнать тоску. Однако он напомнил о другой злости и другой мести, которая еще не свершилась. Образ гарпии встал перед мысленным взором, и в висках заныло от гнева.

— Почему я помню себя? — спросил он хмуро. — Разве не должен был всё забыть?

— Вовсе нет. Чтоб приколоть тень иглой, мне достаточно пары отголосков Бытого. Память о Пурге ни к чему.

— Но у других ты стерла ее подчистую.

— Нет. Они забыли всё сами, со временем. Да и с чего бы мне забирать всю память? — добавила она удивленно. — Вы, тени, так ее цените. Было бы неправильно лишать вас остатков.

Асфодель тепло улыбнулась, и Орфин в который раз поразился тому, насколько у нее отсутствует эмпатия. Если она действительно желала фамильярам блага, то было бы куда гуманней вычистить все воспоминания и лепить своего раба из новой личности, а не помещать в эти обстоятельства человека с прошлым, с ценностями, со шрамами… Говорить этого, он, конечно, не стал.

Садовница готовила Чертоги к ритуалу, направляя потоки алой пыльцы к разным древам, тем самым заставляя их переползать на новое место. Она расчистила от зарослей неработающий колодец в центре и создала вокруг подобие парка со стройно высаженными деревцами. Кроме того она снова и снова объясняла Орфину, что именно он, как связной, должен будет сделать. Выглядела при этом невыносимо воодушевленной, прямо сияла.

— А если не получится? — мрачно спросил Орфин, не в силах больше слушать ее одухотворенные речи.

— Мы попытаемся еще раз, — ответила она, ничуть не опечалившись. — Столько раз, сколько потребуется.

Орфин сощурился, вспоминая предостережения гарпии. Впрочем, с чего бы ей верить?

— Разве меня не раскурочит от первой же попытки? Гарпия говорила, что все прежние зрячие канули в твоем колодце.

Он ожидал, что Асфодель рассмеется и обвинит Тисифону в наглой лжи. Но от ее ответа мурашки побежали по спине.

— Теперь ты фамильяр, — она ласково улыбнулась. — У тебя всё должно получиться. Если понадобится, я соберу тебя из праха, и мы попробуем снова.

Его пробрало ужасом, но Асфодель не заметила этих эмоций. Беспросветно слепа к чувствам окружающих.

Было ясно, что ритуал неизбежен, и она заберет в свой ад все души, какие пожелает. Любые сражения с ней уже проиграны. Остается стоять за кулисами, цинично аплодируя тому, как полыхает сцена.

В ожидании конца Орфин видел всё больше смешного в творящемся вокруг безумии и в собственной истории — в том немногом, что из нее помнил. То, что раньше пугало или ранило его, теперь казалось забавным. Нагромождения жира и раскоряченные костлявые веточки. Краткий срок загробной жизни, отведенный призракам как дразнящая издевка. А главное — видения, в которые он погружался, касаясь древ и проникая в их внутренние миры. Идиотские ситуации, на которых зациклились их пленники, скрашивали его часы лучше любой комедии.

Вот амбициозный стартапер презентует проект, но ему унизительно отказывают. Почему бы не подлить масла в огонь? Став внутренним голосом, воскликнуть: "Да что за хреноту ты им предлагаешь! Спасибо, что тебя вообще в здание пустили, чудак. Только сравни свои грязные джинсы и их отутюженные брюки!"

Он прикасался к десяткам древ, и его уносило в водовороты потешного абсурда. Эмоции пленников больше не затрагивали его собственные чувства. Вся их боль и ужас стали не более чем потоками информации, а сам он — сторонним ироничным наблюдателем. Люди, которых раньше было жаль, теперь казались просто жалкими.

Со временем Орфин начал улавливать разветвления внутри кошмаров. Некоторые древесные темницы стыковались друг с другом, как клетки одного организма. Насмешками погружая пленника в недра его кошмара, Орфин мог пробить мембрану, разделяющую смежные воспоминания. Оказывается, внутри древ скрывались целые лабиринты памяти.

Пробираясь всё глубже по цепочке воспоминаний одной тени, Орфин вдруг ощутил холодное покалывание и услышал чужеродный вой ветра — совершенно неуместные в бытовом кошмаре про ссору с отцом. Орфин в очередной раз прошел сквозь мысленную мембрану и внезапно очутился в Пурге — в серой детской с колыбелью, бесцветными игрушками и дымным небом вместо потолка. Но собственное тело… он больше не был собой. Он смотрел вокруг, но не восемью глазами фамильяра. Его новые органы зрения были разбросаны по стене; он видел комнату разом с десятка разных углов. Был буквально размазан по ее стенам.

Его пробрало животной паникой, и он судорожно забарахтался, пытаясь вернуться в родное тело, каким бы искаженным оно теперь ни было. Он инстинктивно потянулся к Бытому и нырнул обратно в пузырь чужих воспоминаний. Не задерживаясь, пустился вспять по анфиладе гулких дежавю, пока не вынырнул с облегчением туда, откуда начал. В Чертоги, в собственное тело.

Ошеломленный, он оторвал руку от коряги и поспешил к ближайшему оазису «реальности», чтоб немного передохнуть.

Но прошло время, и любопытство пересилило страх. Он вернулся к той же коряге и повторил астральный путь в заброшенную детскую. Внимательно присмотрелся к пространству, в котором ощущал себя. И медленно, со скрипом, его накрыло осознание. Он стал цепнем. Он смотрел на комнату из красноватой поросли, покрывавшей ветхие стены.

Он прошел сквозь несколько других древ, вскрывая их воспоминания и души, и всякий раз его забрасывало в новый угол некропилага. Став костяными прутьями, он мог слышать колебания разговоров на далеких островах. Приняв форму синих прожилок нервов — обретал зрение, а вселившись в кровавые лозы — мог шевелить ими.

Всё это открывало удивительные возможности, но не приносило никакой радости. Крайне мерзко оказаться не человеком, не призраком, даже не фамильяром — а гребаным куском раскуроченной плоти. Но было кое-что, ради чего он продолжал странствовать по корягам.

Месть и прожигающий нутро гнев на Тис, на эту суку. Он потерял всякую надежду. Этот гнев — последнее, что у него осталось.

Когда он только очнулся, после перерождения в фамильяра… когда только обрел заново способность говорить, он спросил Асфодель: «Она окончательно сдохла?»

Теперь-то он видел ослепительно ясно, насколько зациклен на ней. Что бы там ни было до перехода — всю свою коду он только и делал, что гонялся за этой несносной неблагодарной девкой. Хуже того — он всё еще не мог выкинуть ее из головы. Все мысли только о том, как бы поизощреннее отомстить ей. Но, по крайней мере, теперь он осознавал, что по уши увяз в этой трясине, и видел собственную зависимость. Неужели нужно было угодить в рабство, чтоб понять, что был несвободен и прежде, вот только дверцу клетки держал на замке сам?

Асфодель тогда ответила:

— С чего ты взял? Нет, она свободна, как вы оба просили. Я держу свои обещания.

Орфин нахмурился и шепотом повторил это слово: «свободна». Его буквы казались зазубренными краешками пилы.

— Я ведь взяла из Садов всего три иглы, — объяснила Асфодель. — Я бы не смогла пришить тебя к Пурге, если б не отпустила птичку.

— Она должна кануть, — сказал Орфин негромко и холодно.

— Это плохая идея, Орфей. Ее, как и прочих, следует забрать в мой светлый сад. Там я найду место для каждого.

Орфин считал иначе. Его трясло при мысли, что Тисифона до сих пор летает над некропилагом, и он беспрерывно думал, как же поквитаться с ней. Он рассудил, что рано или поздно гарпия заявится к банде фантомов, поэтому стал искать к ним путь через цепочки воспоминаний. И нашел, хотя надо отдать Стилету должное: цепня в баре почти не росло. Лишь мясистые прожилки в щелях здания да меленькие косточки на рельсах. Орфин затаился в них, точно бациллы какой-то заразы. Слепой, но чуткий ко звукам. Выжидал… и дождался.

Тисифона заявилась к своим бандитским приятелям, предсказуемая, как падение кирпича.

Натягивая мышцы в стенах, как связки в горле, Орфин озвучил давние подозрения: что, если Макс — тот ушлый паренек-гончий — не предавал банду? Если кому и был с этого прок, так это гарпии.

Он слушал их ругань и жалкие оправдания Тис. Хотел бы сказать, что слушал с упоением, но нет. Крики боли и чавкающие звуки ударов не приносили ему ничего. Ни раскаяния, ни удовлетворения. Наконец он понял: всего этого мало. Он хотел бы сам ответить ей за каждую рану и каждое лживое слово — а не перекладывать эту задачу на фантомов. Но приходилось довольствоваться малым.

А затем… Тис выкрутилась. Каким-то невообразимым способом нашла нужные слова и убедила Стилета отпустить ее. Будь у цепня легкие, Орфин задохнулся бы от негодования! Он хотел было дальше давить на Стилета, на его гордость и обиду. Но вдруг до него дошло, о чем говорит Тис. Она собиралась вернуться в Чертоги — прямо в руки к Асфодели и к нему самому. Подумать только, глупый мотылек сам летит на огонь.

Зов Асфодели набатом раздался в голове Орфина. Ласковым тоном она велела идти в центр Чертогов, к колодцу-порталу, через который будет проложена тропа. Темная надежда, тлевшая в Орфине свечным огарком, померкла. Несколько секунд он сидел с закрытыми глазами, прислонившись спиной к коряжистой стене тоннеля, и пытался не верить в то, что всё кончено. Но зов звучал снова и снова.

Тогда он открыл по очереди все восемь глаз, усмехнулся правой половиной рта и поднялся на ноги. Что ж, прятаться негде.

Подготовленный к ритуалу, центр Чертогов стал похож на лесную чащу: пол свит корнями, а потолок — кронами. Все древа по велению хозяйки тянули свои отростки к костяному колодцу, внутри которого поблескивала гладь мутной воды.

— Всё очень просто, — в который раз объяснила Асфодель. — Опусти руки в колодец и загляни за завесу.

Звучало и впрямь просто. Орфин опасливо коснулся жидкости — ничего особенного. Если не направлять взгляд внутрь, она ему не навредит.

— И что будет дальше? — спросил он, оборачиваясь к хозяйке и слегка прислоняясь к борту колодца, изображая беспечную позу. Отчасти он просто тянул время.

Асфодель приподняла ладонь, и лозы нервов сформировали затейливую скамью, на которую она опустилась.

— Ты узришь Элизиум, — улыбнулась она. — Он прекрасен, совсем не то, что этот печальный удел. Там ты обратишь голос к моим братьям и сестрам. Передай им: «Сестра Асфодель преуспела». Я буду рядом, не переживай. Я подскажу, что делать дальше.

От заботы в ее голосе хотелось удушиться, а лучше придушить ее саму.

— А в итоге что? Хочешь отправить к этим «братьям и сестрам» всех теней, которых сделала древами?

Она кивнула.

— Да. Там, в садах, они станут теми цветами, которыми заслуживают быть; получат уход и заботу.

Он потер лоб.

— И сама ты тоже вернешься в сады?

— О нет, мое призвание здесь еще не исчерпано. Конечно же, я останусь. В Пурге неизменно появляются новые тени, которым нужна моя помощь. И поэтому вторая моя просьба к садовникам — передать удобрения: гелиосы и иглы вечных сосен. Ладно, — добавила Асфодель более низким и строгим тембром. — Приступай.

Орфин лишний раз обвел взглядом Чертоги.

Что-то шевельнулось в нём после ее речи. Тревога и болезненная надежда: вдруг она всё-таки говорит правду? Поверить ей было бы приятно, даже утешительно. Все, как-никак, хотят быть на стороне «хороших парней». И всё же он не спешил следовать приказу.

— Знаешь, скоро сюда прилетит Тисифона, — сказал он.

— Вот как? Она смогла прирастить крылья?

— Нет, но у нее другой транспорт.

— Ладно, я велю Миносу быть настороже. Хотя не думаю, что нам стоит беспокоиться из-за девочки. Она ведь больше не фамильяр.

Асфодель смотрела выжидающе.

— Я просто подумал… Может, стоит дождаться ее, чтоб тоже отправить в сады? Ты ведь говорила…

Эта идея возникла спонтанно, практически сама сорвалась с губ. Орфин мог лишь гадать, станет ли это наказанием для гарпии или благом. Но он точно знал, что превращение в корягу причинит ей страдания.

Асфодель смерила его испытующим взглядом.

— Мы не можем ждать каждую тень.

— Всего одну.

— Что ж, пусть поторопится.

Мотылек и впрямь прилетел. И теперь… Орфин просто хотел отыграться. Получить немного справедливости и торжества, прежде чем Асфодель перемелет его в порошок, слепит заново и перемелет снова.

Бывшая гарпия пыталась убежать по коридору, а он шагал следом, наблюдая, как постепенно отказывают ее ноги, обращаясь в коряги. Древо, которым она становилась — сплошь нервы, мышцы и кровь. Мягкое, влажное, насыщенно-алое. Оно вьюном тянулось поверх других коряг, словно даже в этой форме Тисифона была паразитом.

Когда от девушки остались лишь горько-карие глаза, медленно тонущие в кровавом месиве, он погрузил руку внутрь нее и медленно сжал пальцы в кулак, преодолевая сопротивление плоти. На ощупь она напоминала густое тесто. Закрыл глаза — все восемь по очереди — и провалился в недра ее памяти.