Перунъ

XVII. — ЗМѢЙ

Въ знойномъ сіяніи быстро сгорали одинъ за другимъ лѣтніе, яркіе дни. Былъ уже августъ. Въ зелени деревьевъ уже мелькалъ мѣстами золотой листъ, улетѣли уже стрижи — они всегда убираются первыми, — и стабунились, готовясь къ отлету, ласточки. Тетерева взматерѣли и выпустили косицы. Вода посвѣтлѣла и стала холодной и прозрачной, небо поблѣднѣло и ярче стали звѣзды темными ночами.

И вотъ разъ по утру явился къ окну Ивана Степановича чѣмъ-то взволнованный Гаврила и до ушей запачканный черной, пахучей болотной грязью Стопъ.

— Ну, Иванъ Степанычъ, низвините, что мѣшаю, а только такой собаки, какъ Стопка, я еще не видывалъ… — сказалъ Гаврила восторженно. — Прямо одно удивленіе, истинный Господь: умна, позывиста, а чутье, чутье — индо глазамъ своимъ просто не вѣришь! Ну, и бекаса въ пойму много вывалило…

Иванъ Степановичъ ласково смотрѣлъ на молодого красавца, такъ напоминавшаго ему его славнаго дѣда, Крака II: та же стальная мускулатура, тотъ же крупный ростъ, та же общая красота линій, та же тяжелая умная голова съ нѣсколько свѣтлыми глазами и даже то же темно-красное, немного съѣхавшее на бокъ сѣдло на спинѣ… И было рѣшено сегодня же взять вечернее поле по болотцамъ Ужвы.

— Но только и Крака взять надо, — сказалъ Иванъ Степановичъ, которому не хотѣлось измѣнять своему старому испытанному другу. — А то старикъ обидится… Пусть такъ и работаютъ по очереди…

— Такъ что… — согласился Гаврила, вполнѣ понимая своего стараго хозяина. — Только этотъ горячиться бы не сталъ…

И тотчасъ же начались всегда немножко волнующіе даже старыхъ охотниковъ сборы. Ваня уперся, чтобы ему непремѣнно итти сегодня на охоту вмѣстѣ со всѣми, но такъ какъ въ бекасиныхъ мѣстахъ было топко, то дѣдушка, чтобы утѣшить внука, задумался, чѣмъ бы онъ могъ вознаградить его за отказъ. Чары сине-краснаго карандаша давно уже разсѣялись и огрызокъ его былъ затерянъ, уже погибла вслѣдъ за нимъ цѣлая баночка гумми-арабика въ безплодныхъ попыткахъ склеить удобообитаемый какими-то воображаемыми дядями домикъ, уже надоѣла вѣтряная мельничка, сооруженная Петромъ и безплодно вертящаяся теперь у палисадника, не возбуждая не только удивленія, но даже простого вниманія своего хозяина. Что же придумать еще? Старикъ былъ въ затрудненіи. И вдругъ геніальная мысль осѣніла его голову: какъ могъ онъ забыть такую штуку?! Только вотъ сумѣетъ ли?..

— Ну, идемъ… — рѣшительно сказалъ онъ, взявъ внука за руку. — Попробуемъ….

— А чего, дѣдушка?

— Экій ты любопытный, братецъ!.. Увидишь, подожди…

Забравъ послѣдній номеръ «Русскихъ Вѣдомостей» съ неснятой еще сѣрой бандеролькой, — Марья Семеновна не читала теперь газетъ, некогда было ей заниматься пустяками: она мариновала грибы, и доваривала варенье изъ яблоковъ, — и только что начатую баночку съ гумми-арабикомъ, дѣдъ съ внукомъ пошли къ Петро и заказали ему тутъ же выстрогать нѣсколько лучинъ поаккуратнѣе и надрать мочала.

— Дѣдушка, а что это будетъ? — приставалъ Ваня. — А, дѣдушка?

Но дѣдушка не слыхалъ его: онъ вспоминалъ, какъ дѣлается путля, и не могъ вспомнить. Но помнилъ, что это самое важное.

— Что? — разсѣянно отвѣчалъ онъ. — Ахъ, братецъ, погоди и безъ тебя умъ за разумъ заходитъ…

На тѣнистой терраскѣ, затканной нѣжнымъ розовымъ и лиловымъ вьюнкомъ, гдѣ въ тѣни дремалъ могучій Рэксъ, дѣдъ разложилъ на столѣ «Русскія Вѣдомости», отрѣзалъ отъ нихъ сколько было нужно, наложилъ на бумагу, какъ полагается, густо смазанныя клеемъ лучинки и, выставивъ сдѣланный щитокъ на солнышко, взялся налаживать хвостъ.

— А ты чѣмъ канючить, бѣги къ Марьѣ Семеновнѣ, — сказалъ онъ внуку, — и попроси у нея суровыхъ нитокъ, да побольше… Я знаю, у нея ихъ много… Но только побольше, смотри…

Взволнованный ожиданіемъ, ребенокъ убѣжалъ и скоро на террассу явилась сама Марья Семеновна, немножко недовольная: она не любила, когда у нея спрашивали изъ ея запасовъ чего-нибудь сразу много.

— На что вамъ нитки понадобились? — спросила она, останавливаясь въ дверяхъ.

— А вотъ мы змѣй хотимъ съ Иваномъ Сергѣевичемъ запустить… — отвѣчалъ занятый Иванъ Степановичъ.

— А какъ онъ оборвется да унесетъ нитки?

— У насъ не оборвется… — разсѣянно говорилъ Иванъ Степановичъ. — У насъ, братъ, на-совѣсть, крѣпко…

Марья Семеновна недовольно помолчала, постояла, ушла и скоро вернулась съ крошечнымъ клубочкомъ нитокъ.

— Да это курамъ на смѣхъ! — возмутился Иванъ Степановичъ. — Нѣтъ, ужъ вы будьте добры, Марья Семеновна, отпустите намъ ниточекъ по совѣсти…

— А оборвется?

— У насъ не оборвется… Будьте спокойны…

Марья Семеновна поколебалась и подала большой клубокъ, который она прятала за спиной.

— Вотъ это такъ, это дѣло… Но только вы ужъ оставьте намъ и тотъ, маленькій…

— Еще чего вамъ?! — возмутилась Марья Семеновна. — Мнѣ надо мѣшки подъ картошку чинить…

— Да вѣдь кы сегодня же возвратимъ вамъ все съ благодарностью….

— Да, возвратите… А если оборвется?

— Говорю вамъ: не оборвется…

Но Марья Семеновна не уступила и ушла.

Щитокъ между тѣмъ уже высохъ на солнышкѣ, Изанъ Степановичъ приладилъ къ нему длинный и тонкій хвостъ и, какъ только взглянулъ онъ на скрещенныя лучинки, такъ вся тайна путли разомъ стала ясна ему. Онъ торопливо дрожащими руками завязалъ, гдѣ было нужно, нитки и змѣй былъ готовъ. Воробей Васька, чирикая на карнизѣ, внимательно смотрѣлъ на всѣ эти приготовленія: онъ былъ чрезвычайно любопытенъ.

— А теперь пойдемъ на лужайку, другъ мой… — сказалъ дѣдъ, осторожно вынося свое произведеніе съ террассы и оглядывая небо.

Вѣтерокъ былъ не сильный, но ровный… Но нѣкоторое сомнѣніе все же тревожило старика: такъ ли все онъ сдѣлалъ? Полетитъ ли? Если бы змѣй его не полетѣлъ, авторское самолюбіе его пострадало бы, можетъ быть, не меньше, чѣмъ, бывало, при чтеніи какой-нибудь кислой рецензіи на его книгу.

— Ну, а теперь, братецъ ты мой, надо опять итти на поклонъ къ Петро… — сказалъ онъ, стоя весь залитый солнцемъ, посрединѣ луга, со змѣемъ въ рукахъ. — Я бѣгать ужъ не мастеръ, а ты, пожалуй, съ дѣломъ не справишься…

Весь разгорѣвшійся отъ нетерпѣнія, Ваня съ крикомъ «Петро! Петро!.. Скорѣе!..» полетѣлъ къ службамъ и скоро улыбающійся Петро уже держался за длинную нитку, Ваня набожно, съ испуганнымъ, ожидающимъ лицомъ поднялъ надъ головой змѣя, а Иванъ Степановичъ отдавалъ послѣднія распоряженія.

— Ну… — торжественно поднялъ онъ руку вверхъ.

— Разъ… два… три!

Ваня отпустилъ щитокъ, Петро, громыхая сапогами, бросился впередъ и змѣй красиво и плавно поплылъ вверхъ. Иванъ Степановичъ заволновался.

— Стой! Стой, Петро!.. — крикнулъ онъ. — Такъ… Не спускай нитку, — погоди, онъ вышины наберетъ… Постой я самъ….

Торопливо подошелъ онъ къ Петро, ревниво взялъ у него изъ рукъ нитку и сталъ постепенно отпускать ее. Вверху вѣтеръ оказался посвѣжѣе и змѣй, весело покачиваясь изъ стороны въ сторону, одновременно и отдалялся, и поднимался, пріятно натягивая нитку и унося ввысь, къ опаловымъ, тающимъ облакамъ и конецъ строгой передовицы по финансовымъ дѣламъ, и телеграммы, и два столбца фельетона, не говоря уже объ объявленіяхъ. Ласточки, куры, индѣйки, голуби, полагая что это какой-то новый, еще незнакомый врагъ, тревожно заметались по двору. Воробей Васька — хотя онъ своими глазами видѣлъ изготовленіе змѣя, — тоже чрезвычайно тревожился: онъ вертѣлся по карнизамъ и кричалъ: «живъ… живъ… живъ…», но видно было, что душа его уходитъ въ пятки…. Ваня, присѣвъ отъ восторга, пронзительно визжалъ, а на крыльцѣ, улыбаясь, стояла Марья Семеновна и Дуняша съ сіяющимъ мѣднымъ тазомъ въ рукѣ. Торжество было полное, тѣмъ болѣе значительное, что оно было нѣсколько неожиданно.

— Дѣдушка, дай же мнѣ подержать!.. — нылъ Ваня.

— Погоди, братецъ мой… — отвѣчалъ дѣдъ, пріятно испытывая напряженіе нитки, точь-въ-точь, какъ это было полвѣка назадъ… — Успѣешь… И смотри, не упусти, а то намъ Марья Семеновна такого перцу за нитки задастъ, что не возрадуешься… На, держи… Да крѣпче!

Ваня восхищенными глазами смотрѣлъ на новое чудо жизни, возникшее изъ несложной комбинаціи «Русскихъ Вѣдомостей», лучины, клея и мочалъ, но еще болѣе восхищенъ онъ былъ, когда дѣдушка, вспомнивъ и это, послалъ змѣю по упругой дугѣ нитки перваго бьленъкаго «посланника». Но тутъ Марья Семеновна настойчиво позвала обѣдать: она неаккуратности не допускала. И, когда всѣ трое усѣлись за столъ и Иванъ Степановичъ, выпивъ обычную рюмку холодной водки, закусилъ маринованнымъ грибкомъ, Марья Семеновна простодушно спросила:

— Ну, какъ свѣжіе грибки-то? Ничего?

— Великолѣпны… весело отвѣчалъ Иванъ.

— Великолѣпны — весело отвѣчалъ Иванъ Степановичъ, все еще переживая свое торжество со змѣемъ. — Лучше и желать грѣхъ…

— А вы говорите: Лисьи Горы… — сказала Марья Семеновна, довольная. — А это все съ моихъ мѣстъ, съ ближнихъ… Какіе же они трухлявые?

— Позвольте! Я не говорилъ «трухлявые»… — живо возразилъ Иванъ Степановичъ. — Не говорилъ! Я говорилъ, что тамъ, на горахъ, грибъ боровой, крѣпкій, а здѣсь низинный, слабый, — кто же этого не знаетъ?! А что эти замѣчательны, не спорю… Я даже по этому поводу еще рюмочку выпью…

Марья Семеновна, довольная, не стала спорить. Она радовалась удачнымъ грибамъ и жалѣла, что мало только намариновала ихъ. Ну, да впереди еще много ихъ будетъ. Въ самомъ дѣлѣ, можно будетъ и на «Лисьи Горы» еще съѣздить…

Послѣ обѣда Ваня сразу ринулся къ змѣю, оставленному подъ охраной Петро, Марья Семеновна стала тутъ же, около мальчика, примащиваться варить яблочное варенье, Сергѣй Ивановичъ ушелъ къ себѣ дописывать свою статью для «Вѣстника Лѣсоводства» — что-то не ладилась она! — а Иванъ Степановичъ прилегъ отдохнуть. Въ три часа, оставивъ свое варенье, — а какое оно выходило! — Марья Семеновна начала, какъ обычно, усиленно передвигать стулья въ передней и ронять нечаянно щетку съ полки. Иванъ Степановичъ умылся, выпилъ наскоро два стакана чаю, съ помощью Марьи Семеновны облачился въ свои охотничьи доспѣхи и, взявъ своего стараго Франкотта, вышелъ на крыльцо, гдѣ его ждалъ уже совсѣмъ готовый сынъ съ «Гленкаромъ» и Гаврила съ «Краномъ» и «Стопомъ». Собаки, увидѣвъ стараго хозяина, засѣменили ногами, стали нервно и громко зѣвать, а «Стопъ» сердито залаялъ, что все идетъ такъ медленно. «Рэксъ» стоялъ на террассѣ и печально смотрѣлъ на эти сборы. Знакомая штука! Сейчасъ начнется бѣснованіе этихъ вертлявыхъ собаченокъ по грязному болоту, непріятный трескъ выстрѣловъ и опять бѣснованіе — придумаютъ же такую чепуху! И, вздохнувъ, «Рэксъ» печально побрелъ на свой половичекъ, покружился, легъ, почавкалъ губами и закрылъ глаза…

Охотники, пріятно возбужденные, веселые, спустились къ рѣкѣ и на своей пахнущей смолой лодкѣ поѣхали на ту сторону. Собаки отъ нетерпѣнія дрожали мелкой дрожью и глаза ихъ уже загорѣлись зеленымъ огнемъ. А надъ задумчивой лѣсной рѣкой сіялъ золотой августовскій день и яркими свѣчечками горѣли вдали надъ зубчатой стѣной лѣса кресты монастыря. Лодка тупо ткнулась въ мокрый песокъ.

— Ну, кто куда?

— Вы идите направо, а я туда… — кивнулъ Сергѣй Ивановичъ въ сторону далекаго монастыря.

— Лучше бы наоборотъ… — сказалъ отецъ. — Сюда бекаса больше будетъ, а я сталъ, братъ, уже стрѣлокъ горевой…

Но Сергѣй Ивановичъ настаивалъ на своемъ: все равно, пусть «Стопъ» позабавится, какъ слѣдуетъ, а онъ, можетъ, въ «Угоръ» заглянеть. И какъ только, пожелавъ по обычаю другъ другу «ни шерсти, ни пера», охотники разошлись, Гаврила задумчиво замѣтилъ:

— А у Сергѣя Иваныча на душѣ большая забота какая-то…

— Ну? Почему ты такъ думаешь?

— Да вы поглядите, то и дѣло съ охоты съ пустой сумкой приходитъ… Да и стрѣляли-то они развѣ раньше такъ, какъ теперь? Нѣтъ, что-то грызетъ ихъ…

— Да что же у насъ въ лѣсу можетъ грызть? Живемъ, какъ въ скиту…

— Можетъ, по супругѣ тоскуютъ… — тихо сказалъ Гаврила.

Они подошли къ первой, узкой и длинной, мочежинѣ.

— Надо спускать, Иванъ Степанычъ…

— Съ Богомъ…

Гаврила спустилъ «Стопа». «Иракъ» понялъ, что его еще не пустятъ теперь, подъ атласной кожей его прошла напряженная дрожь и лицо стало грустно. А «Стопъ» потрещалъ ушами, вывалялся въ травѣ и съ еще болѣе зелеными глазами снова сталъ лаять на хозяина.

— Ну, что ты, дурачокъ, шумишь? — ласково говорилъ старикъ. — Начать хочется скорѣе? Ну, начинай… Впередъ!

Неслышными машками, едва касаясь земли своими стальными ногами, Стопъ понесся по зеленому потному лугу, чуть поднявъ красивую голову, чтобы взять вѣтра. Воздухъ былъ полонъ цѣлыми потоками всякихъ запаховъ, но это были не тѣ запахи, которыхъ было нужно. И, круто завернувъ, онъ понесся въ другую сторону. Оба охотника восхищенно слѣдили глазами за прекраснымъ животнымъ. «Стопъ» летѣлъ, восторженный и буйный, летѣлъ, какъ на крыльяхъ и вдругъ его точно молніей съ яснаго неба сразило: въ одно мгновеніе въ воздухѣ онъ разомъ перемѣнилъ направленіе и точно вросъ въ землю, точно окаменѣлъ, чуть приподнявшись на переднихъ ногахъ, завернувъ правое ухо и зелеными горячими глазами глядя въ даль.

— Надо поаккуратнѣе… — низкимъ голосомъ сказалъ Гаврила. — Что-то строгъ бекасъ, — должно, отава низка…

Они осторожно подошли къ собакѣ. «Стопъ» испуганно покосился на нихъ своимъ раскаленнымъ взглядомъ, напряженная дрожь прешла по его батистовой кожѣ и онъ, едва переступая ногами, чуть не ползкомъ, то и дѣло замирая въ чуткихъ стойкахъ, двинулся впередъ и снова окаменѣлъ: онъ, волнующій безмѣрно, былъ совсѣмъ близко, — вонъ, должно быть, въ томъ кустикѣ травы… Иванъ Степановичъ, чувствуя какой-то клубокъ въ горлѣ и дрожь въ рукахъ, изготовился:

— Ну, впередъ, впередъ, собачка… — ласково говорилъ онъ. — Впередъ!..

«Стопъ» отвѣчалъ только дрожью: онъ не могъ впередъ, очарованный, скованный, онъ зналъ, что сейчасъ тотъ порвется, но, чтобы сдѣлать удовольствіе хозяину, которому пріятно послушаніе, онъ поднялъ ногу, чтобы сдѣлать еще одинъ шагъ только, какъ вдругъ случилось то очаровательно-страшное, чего онъ и страшно желалъ и боялся: впереди, въ кустикѣ раздался шелковый шорохъ крыльевъ, что-то мелькнуло… Уйдетъ!.. «Стопъ» рванулся впередъ.

— «Стопъ»! — строго окрикнулъ его Гаврила.

Собака распласталась по землѣ и въ то же время надъ ней грянулъ выстрѣлъ, всегда пріятно завершающій эту гамму страстныхъ переживаній. И какой-то лохматый комочекъ впереди красиво и мягко кувырнулся въ траву.

— Дупель! — радостный, сказалъ Гаврила:

— Да. Слава Богу, что не промазалъ… — такъ же радостно сказалъ Иванъ Степановичъ, мѣняя патронъ.

— Нѣтъ, а собака-то какова! — продолжалъ Гаврила, сіяя и восторженно глядя на своего ученика. — Вы вотъ погодите, какъ онъ себя по бекасамъ покажетъ, на глади… Вѣдь, по первому полю… Миліёна не взялъ бы за такую собаку, глаза лопни!

Иванъ Степановичъ блаженно смѣялся.

— Вотъ и его дѣдъ такой же былъ… — говорилъ онъ. — Такой же артистъ…

Гаврила поднялъ жирнаго дупеля и «Стопу» разрѣшено было встать. Онъ съ наслажденіемъ потыкалъ носомъ и полизалъ еще теплую птицу и страстно гавкнулъ нѣсколько разъ на хозяина: не теряйте же времени! Его огладили, успокоили, снова пустили и снова черезъ нѣсколько минутъ онъ прихватилъ и повелъ — еще воздушнѣе, еще чище… И Иванъ Степановичъ, не спуская глазъ съ собаки, коротко приказалъ Гаврилѣ спустить и «Крака». Гаврила повиновался, хотя это и взволновало его: опытъ съ молодымъ былъ серьезный… Кракъ сразу прихватилъ и поплылъ къ сыну. Тотъ злобно покосился на него: «тише… все дѣло испортишь!..», и старикъ застылъ въ трехъ шагахъ сзади сына… Гаврила почувствовалъ, что его душатъ слезы восторга. Ему было стыдно самого себя, но онъ ничего не могъ съ собой подѣлать…

Изъ кочекъ, сочно хрипнувъ, вырвалась одна бѣлая молнія въ одну сторону, другая въ другую, стукнули разъ за разомъ два выстрѣла и одна изъ молній взъерошеннымъ комочкомъ упала въ отаву, а другая съ короткимъ, отрывистымъ хрипомъ бѣшено заметалась въ лазури, исчезая. «Стопъ» уже не посмѣлъ посунуться при взлетѣ бекасовъ впередъ, онъ зналъ, что это строго запрещается, и могучимъ напряженіемъ воли онъ переломилъ свой буйный порывъ и, чтобы не соблазниться, быстро легъ. Онъ уже понялъ и повѣрилъ, что разъ чего отъ него требуютъ, то это къ лучшему и надо это дѣлать. «Кракъ», повеселѣвшій, оживленно вертѣлъ хвостомъ и глядѣлъ на охотниковъ, говоря глазами: «а, что? Вѣдь, и я молодецъ?.. То-то…» Иванъ Степановичъ приласкалъ его и велѣлъ подать бекаса. Старикъ мягко понесся за птицей, а «Стопъ» взволнованно и строго приподнялся: это еще что такое?! Гаврила строго остановилъ его и снова онъ легъ и только удивленно и немножко сердито смотрѣлъ, какъ отецъ съ важностью, немножко кокетничая, подносить хозяину птицу: онъ еще не видывалъ этого…

А охотники влажными, радостными глазами смотрѣли другъ на друга, говорили оба вмѣстѣ что-то веселое и пріятное и чувствовали себя самыми закадычными друзьями на свѣтѣ, — этотъ молодой лѣсникъ, никогда не покидавшій лѣсовъ своей губерніи, и этотъ старый писатель, имя котораго было уже въ энциклопедическомъ словарѣ и портреты печатались на открыткахъ.

— Нѣтъ, еще повоюемъ, видно… — говорилъ Иванъ Степановичъ и дребезжалъ старческимъ смѣхомъ. — Повоюемъ еще…

— А у Сергѣя Иваныча еще ни одного выстрѣла… — замѣтилъ Гаврила. — Нѣтъ, грызетъ ихъ что-то, грызетъ… Батюшки, что это тамъ летитъ?

Высоко въ вечерѣющемъ небѣ странно порхалъ какой-то огромный, бѣлый не то мотылекъ, не то птица. Дальнозоркій Иванъ Степановичъ всмотрѣлся.

— А вѣдь это нашъ змѣй! — вдругъ испуганно ахнулъ онъ. — Значитъ, либо упустилъ, либо оборвался… И достанется же теперь намъ отъ Марьи Семеновны за нитки!.