Песни трубадуров

Короток день и ночь длинна,[38]

Воздух час от часу темней;[39]

Будь же, мысль моя, зелена

И плодами отяжелей!

Прозрачны дубы, в ветвях ни листа,

Холод и снег, не огласится дол

Пением соловья, сойки, клеста.

Но надежда мне все ж видна

В дальней и злой любви моей:[40]

Вставать одному с ложа сна

Горько тому, кто верен ей;

Радость должна быть в любви разлита,

Друг она тем, кто тоску поборол,

И тех бежит, в чьих сердцах темнота.

Мне ль не знать, что любовь вольна

И толстить, и худить людей:

Тем — полезна, этим — вредна,

Этот — смейся, тот — слезы лей;

Дар любви — ничьим другим не чета:

Не так желанен шотландский престол

Мне был бы, как от нее — нищета.

Мною проиграна война,

Ибо можно ли быть правей

Той, кем доблесть обновлена?

В ней источник моих скорбей:

Прикажет молчать — не открою рта,

И то боясь потерять, что нашел.

Забыться бы — так гнетет маета.

Но стань ко мне Дама нежна

В меру учтивости своей,

Буду вознагражден сполна

За лишения этих дней;

Ни лесть не мила мне, ни суета:

Не как влюбленный себя я повел,

Но ждать признанья готов лет до ста.

Коль достоинств ее казна

Всех сокровищ мира ценней,

То, приблизься ко мне она,

Стану первым из богачей;

Зато, в роли нищего иль шута

Прежде не быв, мог бы смешон и гол

Стать — по мановенью ее перста.

В ней с весельем совмещена

Сладость куртуазных затей;

Радостью сверходарена,[41]

Властелинов она славней;

Слуги ее — вежество и красота:

Урожай служенья любви тяжел,

Сама же любовь, как снега, чиста.[42]

Я верю, нельзя покидать места,

Где больше, чем Францию, ты обрел,

Когда молвили «да» ее уста.

Аудрик, песня Овернца проста:[43]

Претят ему те, кто в любви отцвел,

Как пышный бутон, чья завязь пуста.

Трубадуров прославить я рад,[44]

Что поют и не в склад и не в лад,

Каждый пеньем своим опьянен,

Будто сто свинопасов галдят:

Самый лучший ответит навряд,

Взят высокий иль низкий им тон.

О любви своей песню Роджьер

На ужасный заводит манер —

Первым будет он мной обвинен;

В церковь лучше б ходил, маловер,[45]

И тянул бы псалмы, например,

И таращил глаза на амвон.

И похож Гираут, его друг,[46]

На иссушенный солнцем бурдюк,

Вместо пенья — бурчанье и стон,

Дребезжание, скрежет и стук;

Кто за самый пленительный звук

Грош заплатит — потерпит урон.

Третий — де Вентадорн, старый шут,[47]

Втрое тоньше он, чем Гираут,

И отец его вооружен

Саблей крепкой, как ивовый прут,

Мать же чистит овечий закут

И за хворостом ходит на склон.

Лимузинец из Бривы — жонглер,[48]

Попрошайка, зато хоть не вор,

К итальянцам ходил на поклон;

Пой, паломник, тяни до тех пор

И так жалобно, будто ты хвор,

Пока слух мой не станет смягчен.

Пятый — достопочтенный Гильем,[49]

Так ли, сяк ли судить — плох совсем

Он поет, а меня клонит в сон,

Лучше, если б родился он нем,

У дворняги — и то больше тем,

А глаза взял у статуи он.[50]

И шестой — Гриомар Гаузмар,[51]

Рыцарь умер в нем, жив лишь фигляр;

Благодетель не больно умен:

Эти платья отдав ему в дар,

Все равно что их бросил в пожар,

Ведь фигляров таких миллион.

Обокраден Мондзовец Пейре,[52]

Приживал при тулузском дворе, —

В этом есть куртуазный резон;

Но помог бы стихам и игре,

Срежь ловкач не кошель на шнуре,

А другой — что меж ног прикреплен.

Украшает восьмерку бродяг

Вымогатель Бернарт де Сайссак,[53]

Вновь в дверях он, а выгнан был вон;

В ту минуту, как де Кардальяк

Старый плащ ему отдал за так,

Де Сайссак мной на свалку снесен.

А девятый — хвастун Раймбаут[54]

С важным видом уже тут как тут,

А по мне, этот мэтр — пустозвон,

Жжет его сочинительства зуд,

С жаром точно таким же поют

Те, что наняты для похорон.

И десятый — Эбле де Санья,[55]

Он скулит, словно пес от битья,

Женолюб, пострадавший от жен;

Груб, напыщен, и слыхивал я,

Что, где больше еды и питья,

Предается он той из сторон.

Ратным подвигам храбрый Руис[56]

С давних пор предпочтя вокализ

Ждет для рыцарства лучших времен;

Погнут шлем, меч без дела повис —

Мог тогда только выиграть приз,

Когда в бегство бывал обращен.

И последний — Ломбардец-старик,[57]

Только в трусости он и велик;

Применять заграничный фасон

В сочинении песен привык,

И хоть люди ломают язык,

Сладкопевцем он был наречен.

А про Пейре Овернца молва,

Что он всех трубадуров глава[58]

И слагатель сладчайших кансон;

Что ж, молва абсолютно права,

Разве что должен быть лишь едва

Смысл его темных строк прояснен.

Пел со смехом я эти слова,

Под волынку мотив сочинен.