Письмо в Лабиринт

Глава 1. Лузеры

1.

На этот раз все началось с разговора в аэрорельсе. Я ехал домой, а они сидели прямо передо мной, сразу за кабиной пилота. С километровой высоты сквозь прерывистую облачную мглу наш город выглядел как стеганое одеяло, из которого душевнобольной или инфантильный местный бог повыдрал клочьями всю вату, приведя его таким образом в совершенную непригодность.

– Мама, а это пуавда, что дядя батюшка ассказывал пуо сад?

– Во-первых, не дядя, а просто батюшка. А во-вторых, какой сад?

Мама была пухленькая, светленькая, усталая. Сыну у нее на коленях было, наверное, около семи.

– Ну сад. Там, где животные, и птицы, и змея, и астет все.

– А! Райский сад? Конечно, правда.

– Да. Сад. А где он?

– Ну, сейчас его уже нет.

Пауза. Вагон плавно покачивается на нити «нерва», за окном рваная сырая мгла.

– А дядя... батюшка говоил, что его просто закуыли.

– Ну, это все равно что нету, – рассеянно отвечает мама.

– Мам, а его откуоют?

– Ну... наверное, когда-нибудь откроют.

– А когда?

– Ну, не скоро.

Снова пауза. Сын размышляет. Он в красной вязаной шапочке и пухлой куртке, разрисованной покемонами, и картавит он совершенно как русский инсургент где-нибудь в бельгийской глубинке в начале прошлого века. Я раздумываю, не послушать ли музыку. Симпатичная девчонка в длинном шарфе, стоящая у передней двери, искоса поглядывает на меня, и я незаметно расправляю плечи и принимаю незаинтересованный вид.

– Мам, а это точно не тот сад, где мы гуляем?

– О! Ну конечно, нет.

– А откуда ты знаешь?

Мама даже смеется.

– Ну, там же нет ни всех этих животных, ни яблони, ни змея!

– А может, есть. Мне кажется, есть. Может, они посто пячутся? Я думаю, там где-то есть и эльфы, и гномы, и звейи. И говоиящие деиевья.

– В том саду не было эльфов и гномов, – говорит мама. – А что касается зверей, я бы на твоем месте держалась от них подальше.

– Станция Королева, – объявляет над нами мелодичный голос. Девочка на передней площадке выходит.

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Машиностроительная.

– Все это сказки, – говорит гладкая бритая макушка рядом с мамой и сыном. – Никакого рая нет. И ада тоже нет.

Что это у вас, чего ни хватишься, ничего нет, думаю я и прислоняю висок к холодному стеклу. Шпиль станции стремительно удаляется назад, за окном снова только сырая мгла облака.

– На самом деле это просто миф, – говорит бритый кумпол.

– Пап, а что такое миф? – спрашивает малыш.

– Сказка, неправда, – отвечает бритый.

– А... этого сада на самом деле нету?

– Нету.

– А... дядя батюшка все вуал?

– Ну почему врал, – спохватилась мама. – Просто этого сада не видно, пока туда не попадешь.

– Ага, и это очень удобно, потому что оттуда еще никто не возвращался, – хмыкнув, говорит папа.

– А вот я же возвуащаюсь, – неуверенно говорит малыш.

– Что это вообще за прогулки в одиночку? – спрашивает мама.

– Никаких прогулок нет, все он выдумывает, – рассеянно отпирается отец.

– Ничего я не пуидумываю! – напряженно говорит малыш. – Там была доуожка, и я... а еще там учей, и мостик, и он деиевянный! И там на деиевьях такие листья, такие, с туемя концами! Тяжелые! И блестящие! И я там почти видел эльфа! А еще деиевья там звенят!

Я улыбаюсь, закрыв глаза.

– Ну вот видишь, – говорит папа маме.

Все эти разговоры похожи один на другой. Взять хоть мои собственные разговоры с отцом. Глядя на драное лоскутное одеяло земли под нитью аэрорельса, я впервые подумал: а интересно, вел ли мой отец сам в детстве подобные разговоры со своими родителями?..

2.

Дверь в квартиру я открыл виртуозно, абсолютно бесшумно, и очень себя за это похвалил. Я не знал, чем именно сегодня занимается Настюша, но опыт показывал, что на первых порах лучше не производить никаких звуков. Настюша могла сейчас, к примеру, сочинять музыку. Или медитировать, или смотреть «Игру в кальмара» на самом интересном месте. Или участвовать в ритрите по зуму (последний вариант требовал особенно безукоризненной тишины в квартире). Девушка моего друга была чрезвычайно разносторонней натурой.

Однако на кухне бормотал телевизор, показывающий явно не «Игру в кальмара». Я скинул пальто и – на всякий случай на цыпочках – прокрался по коридору.

Мой друг, Денис Моргунов по прозвищу Капитан Морган, сидел носом в закопченную дымящуюся кружку и хандрил. Я остановился на пороге и залюбовался. Морган хандрил крайне редко – можно сказать, никогда не хандрил – так что зрелище стоило того. Хандрящий Морган, с его бицепсами, белесым десантским ёжиком и квадратной челюстью, был похож на забуксовавший в болоте танк.

– Пельмени в морозилке, – не поднимая глаз от ребристой кружки и не понижая голоса, сообщил Морган. Юный ударник бюрократического труда в телевизоре, чем-то неуловимо напоминающий тюленя, бормотал что-то про эмбарго, финансовую диктатуру и демократический тоталитаризм.

Я зажег газ под кастрюлей, вытащил из холодильника пельмени, и мы некоторое время слушали юного ударника.

– Представляешь, – наконец сказал я, – что будет, если он однажды откроет словарь и выяснит значение слова «тоталитаризм».

– Я вообще не понимаю, чего они делают по жизни, – проворчал Морган.

– Посмотришь, и перекреститься хочется. А взрослые, вроде, люди. Вот ты мне можешь сказать, вот этот шкет – он юродивый или уголовник? Что они хотят? Во что они верят?

Телевизор мигнул, выключаясь.

– А я сегодня клиента потерял, – сообщил я и высыпал в кастрюлю пельмени.

– Ну? – Капитан поднял на меня красные глаза.

– Угу. Главное, такая девчушка приятная. Не то чтобы редкая, но приятная. Поступать готовится. Вчера решаем задачу из пределов. И понадобилась нам производная тангенса, а они дифференцирование проходили черт-те-когда. И вот я говорю в порядке воспитания: «Ну, наверное, глупо предполагать, что ты помнишь наизусть производную тангенса?» – «Единица на косинус квадрат, – отвечает, – разве нет?» И я, не поверишь, так обрадовался, что аж с собой не совладал. «Ты такая клевая, – говорю. – Милые глазки, – говорю, – не редкость. А редкость, когда в них еще и интеллект просматривается». И тут мать мимо проходит, и я прямо вижу, как ее перекосило. Ну, а сегодня звоню в агентство, а там говорят: всё, от ваших услуг отказались.

– Неудачник, – пробурчал Морган в кружку.

– Ну так что? – спросил я, перемешивая кипящие пельмени. – Почему мы сегодня не осчастливлены лицезрением единственного светлого пятна в нашей неудавшейся жизни? Настюша теперь не будет по вечерам украшать собой нашу квартиру?

– Настюша решила заняться хоровым джазовым пением, – вздохнув, объявил Морган. – Наша квартира, как выяснилось, прекрасно подходит для репетиционной базы. Поскольку это было единственное место, предложенное для таковой. Да и акустика здесь, как ты знаешь, отличная.

Я вдруг почувствовал, что окружающая меня тишина мне очень нравится.

– И вот я говорю ей: «Дорогая, а сколько человек в вашем будущем хоре?» – «Не волнуйся, – отвечает она, – джаз не требует многочисленности, и к тому же сейчас нам, к сожалению, не собрать большой состав. Будет человек десять, максимум пятнадцать». – «Вот как, – говорю я, – а ведь у вас должен быть и руководитель?» Меня очень занимал вопрос о профессионализме музыкантов, если ты понимаешь, о чем я, – пояснил Капитан. – «Да, – отвечает она, воодушевившись, – это один очень перспективный молодой дирижер. Вообще он учится в семинарии, но область его интересов очень широка! И знаешь, я думаю, что нам стоит убрать со стены вот эту твою коллекцию. Я думаю, тебе лучше не позорить меня всей этой патриотической ура-впередной стилистикой».

Я хрюкнул над кастрюлей, представив себе чью бы то ни было попытку заставить Моргана убрать со стены коллекцию оружия.

– Ну и?

– Ну и она ушла, – со вздохом констатировал Морган, почесав шрам над бровью. – Какие-то мы, видно, все-таки уроды с тобой, Митька. Не выдерживаем мы доверия клиентов, утонченных девушек и их родителей. А у меня к тому же машина, на которой могут ездить только лузеры. Настюша, правда, выразилась о машине более... энергично.

– Насчет родителей и утонченных девушек согласен, – кивнул я, кидая в рот первый пельмень. И некоторое время жевал, наслаждаясь жизнью. – А насчет машины тем более…

Морган помолчал и сказал в кружку:

– Зная тебя, предположу. Только предположу, заметь, ничего не утверждая. В тяжелый для друга час ты вряд ли стал бы оскорблять привязанность друга к его прекрасной и надежной машине, если бы у тебя не было для него хороших новостей. Для меня, в смысле.

– Новостей о чём?

– Ты знаешь, о чём.

Я почувствовал, как на лицо начинает непроизвольно выползать улыбка. Вообще-то пока я не планировал ничего ему говорить. Нюхом он такие вещи чует, что ли?

– Ну, ты не поверишь, – начал я, – но у меня остался последний адресат. И я как раз несколько дней назад его наконец нашел. Точнее, ее.

– И что? Отправил?

– Не, – я помотал головой, пережевывая пельмень. – Мне надо с ней встретиться. С адресатом.

– Лично?

– Угу.

– И – что? Сегодня?

– Если ты мне поможешь, – весело отвечаю я, – можно и сегодня. Почему бы нет.

Капитан кивнул, поставил кружку на стол. Легко вынул из-под себя стул и ушел в глубину квартиры.

– И где это? – спросил он из-за стены. – Надеюсь, не в Аргентине? – он знает, что напоследок я всегда оставляю самого сложного адресата.

– Ты не поверишь, – повторил я, – но это здесь.

– В смысле? – Морган появился в дверях. Он уже одет в серо-синий камуфляж.

– Ну, прямо здесь. В нашем городе, в В.

Морган постоял неподвижно, потом драматически задрал вверх брови. Эмоции у него редко проявляются сильнее. Подумав, он проговорил:

– Ну ты даешь.

И снова скрылся в квартире.

– Дай мне мой телефон, – закричал я, торопливо заглатывая пельмени. Он-то будет через пять минут подпирать плечом косяк и укоризненно прохаживаться насчет гражданских и их неспешности. А я-то так быстро собираться не умею! – Там, в длинной сумке!

Капитан снова появился на кухне и протянул мне телефон.

– Не торопись, дай поесть, – сказал я ему и нашел нужный контакт в списке.

– Да я и не тороплюсь, ешь, – разрешил он. – Нам что-нибудь понадобится специальное?

– Пиротехника какая-нибудь, – сказал я, слушая гудки. – Фейерверк. Одной ракеты хватит. Ну, две.

– Петардами не обойдемся? – спросил Морган, подумав.

– Нет. Однозначно. Ракету.

– Сигнальную можно?

– Можно и сигнальную. Она шумит при запуске?

– Громко свистит и хлопает.

– Да. Годится.

– Тогда всё просто, – сказал Морган. – Кому ты звонишь?

– Как кому?..

По лицу Капитана прошла скептическая гримаса. Он проворчал:

– Как по мне, так я вообще на этот раз не уверен, что он захочет с нами пойти.

– А мы-то сами точно в этом уверены, Кэп? – я поднял на него глаза, слушая гудки. Что-то в самом деле долго трубку не берут. – Всё опять изменится. Сам знаешь.

Морган невозмутимо пожал квадратными плечами, открыл холодильник и принялся без спешки загружать вещмешок. Застрявший танк выбрался из болота и не собирался останавливаться. Вопрос мой был, конечно, глупым, но без вопроса тоже нельзя, или я как-то не так понимаю свои обязанности. Тут из телефона мне в ухо ударил оглушительный музыкальный вой, гром и скрежет, и я отвлекся.

– Баламут?

– Алоха, бро! – провыла трубка инопланетным голосом. – Так, а почему тебя здесь до сих пор нет? Значит, так, всё! Берешь белку, едешь на стрелку! Всё!

– Рыжий, – сказал я (я не был уверен, что меня узнали). – У меня нетелефонный разговор.

– Так а я о чём? Приезжай, дорогой! О чём речь! Посидим, перетрем! Потом оторвемся! Девочки есть! Мальчики тоже!

Морган отчетливо хмыкнул.

– Герман Богданович, – сказал я, держа трубку несколько на отлете. – Товарищ Григоренко. Выйдите из сумрака. Родина зовет. Родине нужны герои.

Трубка замолкает на целую секунду.

– Подожди-ка, – говорит мой собеседник совсем другим голосом.

Я жду. Морган затягивает ремни вещмешка.

– Печкин, это ты? Ты серьезно? – спрашивает трубка, в которой вой и грохот сильно поотдалились. – Мы идем? Прямо сейчас? Ты меня не накалываешь?

– Примите решение, Герман Богданович, – я улыбаюсь. – А то ваша пятница так и будет заканчиваться в четверг.

– Где?

– Под мостом на Ленинском шоссе, на развязке возле парка Луначарского. Через полчаса.

3.

Морган никогда не мог мне внятно ответить, почему всему разнообразию автомобилей мира он в быту предпочитает советский УАЗ. Он начинал что-то гундеть о привычке, о первой любви, которая не проходит, об экономичности и – самый удивительный аргумент – о надежности.

Но я подозревал, что все дело, без дураков, заключается в удовольствии изо дня в день возиться с машиной. Следовало отдать Кэпу должное: странный допотопный агрегат работал в его руках безупречно. Это поневоле вызывало некоторое уважение. По крайней мере, мне еще ни разу не пришлось мерзнуть на дороге в ожидании починки. Морган вообще никогда не заставлял себя ждать.

В отличие от Рыжего!

– Час прошел, – бесстрастно сказал Морган.

Я не ответил. Он и сам знал, что без Рыжего я никуда не поеду. Уазик сытенько пофыркивал в тени моста на Ленинском шоссе.

– Если придется потратить вечер на то, чтобы вытащить его из какой-нибудь помойки, вот он у меня потом попрыгает, – проговорил Морган. – Особенно если мы из-за этого опоздаем на встречу.

– Не опоздаем, – возразил я. – Тогда ты поедешь за ним, а я пойду на встречу. Там не очень сложно, справлюсь и один.

– Не в этой жизни, – сказал он.

– Почему?

Морган, щурясь, кивнул в зеркало заднего вида и полез из машины.

Гладкий черный порше подчаливал к нам сзади бесшумно и вкрадчиво, выехав как будто прямиком из вирусной рекламы нелегального казино. Я выскочил и остановился рядом с уазиком. Правая задняя дверца порша распахнулась, и сначала пространство под мостом заполнил тонкий голос, повторяющий под музыку немного в нос: «Где бы я ни был, ты знаешь, что все – танцуют локтями, все – танцуют локтями, все – танцуют локтями». Толстый голос подхватил тонкий, и тут на топкую обочину вывалились две ноги в отсвечивающих перламутровой бензиновой радугой шузах, а за ними появилась вся долговязая фигура человека, которого мы привыкли называть Рыжим.

Но сейчас он рыжим не был.

– Мать твою ети, – как-то механически сказал Морган.

Его можно было понять. Герман Богданович Григоренко, он же Баламут, выглядел сейчас живописнее, чем самец кетцалкоатля в брачный сезон.

Волосы радикального синего цвета, завязанные на макушке в подобие прически Шивы. Пиджак, сшитый, по-моему, из пурпурного крокодила, инкрустированного разноцветными стразами. В правом ухе... это что, тоннель? Нет: это просто каффа, имитирующая тоннель. В каффе переливается что-то, подозрительно напоминающее крупный розовый бриллиант.

– Ола! – завопил Баламут и распростер руки. По сумеречным сводам моста метнулись разноцветные блики. – Йоу, ватники! – он нырнул обратно в недра машины и появился с пестрым пластиковым пакетом на локте. – Айм реди! – объявил он и несколько покачнулся. – Ту зе рэббит хол!

Из левой передней дверцы порша выбралась фрёкен. Фрёкен была одета, как показалось мне с первого взгляда, только в блестки.

– Эта дама любезно согласилась пойти с нами, – пояснил Баламут, покачиваясь, и захихикал. – Она мужественная женщина, ее зовут эээ... простите, вас, кажется, зовут эээ...

Фрёкен жевала резинку. Из правой передней дверцы машины на свет божий явилось еще одно неземное создание. Пола создание было мужского, и боюсь, что этот факт слишком бросался в глаза.

– Не соврал, – сказал я.

– Сейчас я всё объясню, – сказал Морган.