Письмо в Лабиринт

Глава 12. Сквозь Лабиринт

1.

Улыбчивый молодой человек за рулем уже другой. Бульдогоподобного нигде не видно: в этой машине, как и во всех нормальных автомобилях, было четыре пассажирских места. Маша уже сидела рядом с водителем.

– А почему, в конце концов, не вертолет? – скептически пробормотал Морган, усаживаясь.

– И в самом деле, – рассеянно удивился Рыжий. – Джамаль… А впрочем, отбой. Дело в нужном рейсе.

Это странно, но Рыжий абсолютно трезв и светел, как весеннее утро.

– В нужном рейсе, вот значит как, – сказал Морган в сторону. – А это ничего, что мы тут светились битых три часа подряд на виду у конторы?

Рыжий удивился.

– Контора? – переспросил он. – Сегодня мы таки не интересны конторе. Да даже если бы и были! Контора раскормлена, как медведь в плохом зоопарке. Пока они сообразят, что что-то происходит, пока согласуют во всех кабинетах... Да ведь вас двоих после того раза больше и нету в их системе. Или что? Ты думаешь, что есть?

– Рад, что тебе интересно мое мнение, – ядовито сказал Морган. – Я думаю, что ты сейчас наделал столько шуму, что даже раскормленный медведь проснется.

Рыжий только фыркнул.

– От меня-то они никогда не отцепятся. За своими питомниками у них всегда надзор был хороший. Что ж они, меня не знают? Был бы повод насторожиться, если бы я не шумел!

И он снова уткнулся в телефон. Сидя между ним и Морганом, я видел экран, на котором мелькали разноцветные гистограммы, да иногда сообщения вылетали из-под пальцев оборотня с неправдоподобной скоростью.

Я почти успокоился. Капитан придирался только по привычке: Баламут делал всё на удивление быстро и правильно. Ну, а что понты гнул – так ведь от этого нам ни горячо, ни холодно.

Кстати, о понтах. Вот что нам нужно сделать: совместить воспоминания.

– Морган, чем ты был занят в последнее время? – спросил я, повозился и вытащил из-под бока свою длинную сумку.

– Здесь, в Лабиринте? – он подумал. – На неделе летал в Челябинск разговаривать с заводом. Обсуждали подряд на поставки буровых установок. Намерения подписали. Если я всё правильно помню, бумажки сейчас должны в офисе лежать.

– А я скандалил в бло-ожике, – мечтательно протянул Рыжий. – А еще я занимался тендером. Копал поляну… вместе с одним человеком… с человеком из Ке-емерова, – пропел он. – К слову, он в самом деле из Кемерова, – он поднял голову и даже похмыкал в удивлении.

– Суровые вы люди, – сказал я. – Челябинск, Кемерово, простому репетитору прямо рядом не присесть. А вот у меня сегодня был пятиклассник… Да, так и есть.

В сумке, как им и полагалось, лежали материалы к урокам. Входя в Лабиринт, все мы обнаруживали в своих сумках такие вот материалы, а в головах – воспоминания. Материалы были очень вещественными, а воспоминания – смутными, фантомными, накладывающимися друг на друга. Мы всегда старались о них поговорить, потому что тогда они приобретали определенный вес и реальность; но все равно оставалось ощущение, что ты вспоминаешь чей-то рассказ о тебе, услышанный краем уха.

Я вернул файлы в сумку. Мои пальцы наткнулись на хрустальный бочок маленького флакона, холодный, как не тающая льдинка.

– Что реально, а что – иллюзия? – задал я вопрос в пространство. – Лабиринт или Фриланд?

Баламут покосился на меня и пробормотал:

– Начинается.

– Нет, в самом деле. Конечно, Лабиринт диктует тебе, что он – единственная реальность. Но вот, например, этот человек, с которым мы сейчас разговаривали – для него это так и есть. И ему такое положение вещей кажется нормальным. Ну вот, скажем... да вот хоть взять, скажем, изменение нашей внешности при переходе через Границу. Кому-то оно может показаться ненатуральным. И ненужным. Зачем нам по два тела? Большинство одним обходятся и не жужжат. А нам, понимаете ли, мало. Кто-то может сказать: это излишество.

– Тогда весь Фриланд – излишество, – проворчал Морган.

– Фриланд – это не излишество, – сказал я. – Это скорее избыточность. – Я поймал в водительском зеркальце глаза Маши. Маша смотрела на меня с интересом; ее глаза и правда казались ненатуральными, будто нарисованными мангакой. Меня посетило вдохновение. – Фриланд – это сверхъестественность в том смысле, что он гораздо более естественен. Ты возвращаешься туда – и не только оказываешься в том месте, где тебе следует быть, но и надеваешь гораздо более естественное тело. Это как более комфортная одежда: можно носить и что попало, но кто же откажется от лучшего?

Тут мне еще кое-что пришло в голову.

– Тогда знаете что это значит? – сказал я. – Что в Яме – всё наоборот. Что когда ты попадаешь туда, тебе становится более неудобно, холодно и некомфортно в твоем «третьем» теле.

– Что-то тебя понесло куда-то, – поглядывая на Рыжего, ответил Морган. (Рыжий был весь в своем андроиде). – Да и всё равно проверить это мы не можем.

– Почему не можем? Он прав, – неожиданно вмешалась Маша. Она задумчиво глядела в окно.

– Не хочешь же ты нам сказать, что ты там была, – сказал я.

– В Яме? О нет! Но я, конечно, ее видела.

– Джамаль, я перезвоню, – сказал Рыжий и сдернул гарнитуру с уха.

2.

– И ты можешь нам что-то про нее... рассказать? – спросил Морган.

Маша стряхнула задумчивость. Посмотрела на нас через зеркальце. Вздохнула.

– Вот вы мне про Лабиринт не хотели рассказывать, а меня просите про Яму. Зачем вам? Вы же туда не собираетесь, я надеюсь.

– Расскажи что-то, – сказал я. – Что можно.

Маша снова вздохнула.

– Ну, если вы так просите... Ну, вот Фриланд. Да? Там все люди... в общем и целом... довольно доброжелательны друг к другу.

– В общем и целом, – я даже усмехнулся.

– Вот Лабиринт. Тут все друг к другу... довольно равнодушны. Да? Так вот, в Яме все друг другу – палачи.

– Ви таки так говорите, как будто это плохо, – машинально пробормотал Рыжий. И мы замолчали, обдумывая услышанное.

– Что-то привлекает человека в Яме, – снова заговорила Маша будто в раздумье. – Вот и вы не можете удержаться, чтобы не спросить. Знаете, я почему-то уверена, что, узнав подробности, вы захотите стереть из памяти этот разговор.

– Как будто ты нас детьми считаешь, – проговорил Морган, не сумев полностью скрыть обиду.

– Дети-то как раз хорошо понимают, куда можно лазить, а куда нельзя, – со вздохом отозвалась она. – Не в правилах целителей так говорить, но будь моя воля, я бы запечатала Яму наглухо. Сколько она съедает вот таких любопытных, а возвращается кто? С того света легче вернуться, чем из Ямы…

Рыжий сидел рядом со мной, но мне почему-то вдруг показалось, что он где-то далеко, что он превратился в тряпичную куклу без дыхания и жизни... Мы долго помалкивали, а потом Маша сказала:

– В общем, если вы не против, давайте не будем об этом больше говорить. Вам это всё равно не грозит. Обычно в Яму не попадают те, у кого всё в порядке с самоидентификацией. Кто хорошо понимает, чем ему нужно заниматься в этой жизни.

– Маша! – я вдруг вспомнил и обрадовался поводу сменить тему и нарушить тягостное молчание. И как это я забыл такое? – А что это ты говорила во Фриланде по поводу того, что я не проводник?

– А? – рассеянно сказала она. – Ну... Конечно, ты умеешь ходить через Границу и всё такое. – (Как будто речь шла об умении вышивать крестиком!) – Понимаешь ли, если стремиться к чему-то с таким жаром... с такой жаждой, то чему-нибудь худо-бедно в конце концов научишься. Вот ты и научился. Но талант у тебя другой.

– Какой?!

Она посмотрела на меня, как на ребенка.

– Ты сам знаешь. А вот это красиво! – вдруг вскрикнула она.

Мы проезжали мимо действительно красивых древних ворот, сверкающе-синих от недавней реставрации. По синей глянцевой плитке торжественно шествовали выложенные мозаикой геральдические львы. Это была единственная сохранившаяся часть старого В-ского кремля.

Водитель выбрался на междугородную трассу – автомобиль скользнул в четвертый ряд гладко, как катана в ножны – и еще наддал. Рыжий снова воткнул в ухо гарнитуру.

– Итак, – сухо и резко сказал он и прочистил горло. – Греческий город Эктополь. Административная единица в периферии Фракия. Население – двенадцать тысяч. Добыча бокситов. Городище бронзового века. Эпиграфические надписи... За каким лешим нас несет в эту дыру?

Мне, однако, мысль про Грецию не показалась ужасной. Настроение чуть-чуть исправилось, и я сказал:

– Я никогда раньше не был в Греции.

– Аэропорта нет, – пробормотал Рыжий, – придется из Салоник пилить… Джамаль, а у нас будет там переводчик с греческого?

– С вашего разрешения, Герман Богданович, я знаю греческий, – вдруг сказал загорелый молодой водитель.

– Джамаль, отмена. Пусть нам выколотят еще один билет на имя…

– Александр Вуул.

– Вуул, Александр... Ты что – грек?

– Отчасти, – ответил водитель весело. В зеркальце отразились один черный глаз и симпатичная улыбка.

– Паспорт с собой?

– Обижаете!

– ...Нет, на тот же рейс. Ну, ты же профессионал!.. Ну, постарайся, дорогой. Ну, значит, в тот же класс. Ты таксист? – спрашивает он у водителя.

– Я из вашей службы безопасности, Герман Богданович.

– Серьезно? – говорит Рыжий, не поднимая глаз от андроида. – Артем Борисыч, ты здесь? Что скажешь про нашего водителя? Ну какого, который нашу машину сейчас ведет, что ты как не знаю… Ага… Угу… Он сам..? Нет, просто я его не помню. Это ты его нанял? Впрочем, наплевать. Джамаль, ты понял, да? Возьми его данные у Тарасова.

В лобовом стекле замаячила толчея машин у пропускного пункта аэропорта.

3.

В аэропорт мы вошли через какую-то маленькую дверь и долго шли по изгибающемуся коридору. По дуге миновали полный суетящихся людей зал с рамками за полупрозрачной перегородкой (только мелькнула надпись на красном: «Priority check-in»), а потом снова пахнуло ветром, коридор превратился в изогнутую кишку с подрагивающими стенками, и нам из закругленной двери самолета пластиково заулыбалась стюардесса. Все это – от входа в аэропорт до того момента, когда нас поместили в салон (с такой предупредительностью, как будто мы были слабоумными) – заняло минут десять. Даже на Моргана это произвело впечатление.

Мы сидели в креслах маленького комфортабельного салона, чем-то похожего на приемную дорогого психотерапевта. Маша рядом со мной молча смотрела в иллюминатор, Рыжий с хлюпаньем дул энергетик из пестрой банки. Я сразу начал задремывать в мягком нутре роскошного кресла. Морган вполголоса допытывал о чем-то симпатичного загорелого водителя по имени Александр, который нечаянно влип вместе с нами во всю эту историю. Тот сидел, примостившись в одном углу сиденья, смущенно улыбался, отвечал односложно и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Значит, ты жил в Греции?

– Да, несколько лет, в детстве. Отец служил в безопасности диппредставительства, а потом мы вернулись…

– Почему вернулись?

– Его перевели, а потом он погиб… очень быстро, еще при первом Мариуполе.

– А ты почему не служил?

– Я служил, – ответил Александр. – Я стоял в оцеплении в Эммауссе, когда мы подписали капитуляцию.

– Вот как, ты называешь это капитуляцией?

– А как еще это можно назвать?

– И что ты о ней думаешь?

– Я думаю, что мы предотвратили Третью мировую, – сказал Александр отрывисто. Его голос изменился. – Я думаю, хорошо, что хоть у кого-то хватило для этого ума.

Я приоткрыл глаз. Александр сидел, набычившись и крепко сцепив руки, застенчивость с него как ветром сдуло. Чтобы делать такие заявления в лицо человеку с внешностью Моргана, необходима определенная смелость. Или клинический идиотизм, но на идиота Александр вроде не очень походил.

– Вот как, – сказал Морган. – Значит, ты думаешь, что мы ее предотвратили.

Воцарилось молчание, а потом Баламут сказал недовольно:

– Отвали от него. Тарасов у меня не нанимает кого попало.

– Да, я вижу, – пробормотал Капитан.

4.

Все снова помолчали. Пластиковый голос стюардессы деликатно пропел:

– Шампанского, господа?

– Нет, погоди, – сказал Морган. – А принеси нам лучше боллы. Сможешь?

– Хорошо, конечно, – тут же пропела она, не переспрашивая.

Потом что-то негромко звякнуло. Я проснулся. Рыжий – в его руках не было телефона – сурово сдвинув брови, в упор изучал налитый на два пальца крупный стакан с тяжелым дном (нам тут дали стеклянные стаканы?) Морган из маленькой фляжки налил второй такой же стакан и протянул Маше. Она принюхалась и отстранилась с отвращением:

– Фу, какая гадость!

– Отчего гадость-то, – задето сказал Морган. – Односолодовый! Островной! Саша, хочешь?

– Не откажусь, – с удивлением ответил Александр. Морган протянул ему стакан. Александр осторожно принял, покачал, сделал пару глотков, и его лицо стало задумчивым и отрешенным. Рыжий втянул носом воздух, со вкусом выпил и зажмурился от удовольствия.

– Ваша киска купила бы виски! – жмурясь, провозгласил он.

– Понятно теперь, почему у вас всех печень такая изнеможенная, – заключила Маша, разглядывая их. – Кроме тебя, Митя.

– Мне нельзя пить, – сказал я. – У меня и справка есть.

Кстати, о справках: до вылета мне надо было сделать еще кое-что. Собственно, это надо было сделать сразу после пересечения Границы, но у меня не хватало духу. Я вытащил телефон и набрал номер.

– Здравствуй, мам.

– Дима? – сказала она и немедленно переполошилась. – Это ты? Что ты звонишь? Что-то случилось?

– Ничего не случилось, мам, – сказал я. – Всё хорошо, я просто решил позвонить.

– Да? – с сомнением переспросила она. – Всё нормально? И ты придешь завтра на юбилей?

– На юбилей? – опрометчиво произнес я и тут же пожалел об этом.

– Дима! – с чувством воскликнула мать. – На юбилей Оли! – так звали ее сестру, мою тетку, которая двадцать лет назад была стойким воином многочисленной армии в-ских неформалов, а ныне скромно подвизалась на небольшой должности в министерстве образования. – У нас же вчера был разговор! Ты же обещал нам!

– Я не мог такого обещать, – твердо ответил я.

О чем у нее вчера был разговор с тем мной, который занимал мое место, пока я был во Фриланде? Конечно, я имел об этом очень слабое представление. Но в чем я был уверен – так это в том, что даже этот я хорошо умел никогда ничего не обещать матери. Я сделал усилие и «вспомнил» этот разговор: он проявился в памяти, как будто кто-то недавно рассказал мне о нем.

– Я говорил: буду, если не изменятся обстоятельства. У меня появились дела.

– Какие еще дела! Ой, у него дела! Что, эти твои дела важнее, чем родители? Или... – вдруг ее голос изменился. – Дима? Чем ты занят? Ты принимаешь препараты? У тебя рецидив?!

– У меня нет рецидива, мама, – сказал я. – Я принимаю препараты. Я лечу в Грецию по делам фирмы. Денис летит со мной. Хочешь, я дам ему трубку, он подтвердит, что я адекватен.

– Денис? – мать запнулась. С Морганом родителей я познакомил давно и не без умысла (мы оформили меня на маленькую ставку в его предприятии). Я понимал, что они никогда не смогут для себя решить, как им относиться к этому моему знакомству: к любезным манерам Моргана, его хорошим костюмам и глазам убийцы. Поэтому его имя гарантированно заставляло мать немного притормозить. – В Грецию? Да нет... я верю.

– Уфф.

Нажав кнопку, я некоторое время повторял про себя мантру: она ведь беспокоится обо мне. Это ее способ меня любить.

Я знал, что мантра не поможет.

– Препараты? – переспросила Маша.

Я промолчал.

– Тебе не нужны никакие препараты, – проговорила Маша, взглядывая на меня с любопытством.

– Я знаю, – сказал я.

– Что? – спросил Рыжий в гарнитуру. – Нет.

Его лицо окаменело.

– Нет. Без вариантов. Да, так и скажи. Вот пусть он сам меня и ищет. Поглядим, что у него получится! Скажи правду: что я уже не в стране. Ничего не сделает. Я тебе говорю. А тогда скажи, что ты работу потеряешь. И это не шутка. Я перезвоню.

Он помолчал, неподвижно глядя перед собой, а потом позвал:

– Деточка! А когда там мы уже взлетаем?

Дальше мы молчали, пока не увидели внизу россыпь убегающих назад огней города и самолет не дрогнул чуть-чуть, втягивая шасси. Тогда Морган немного расслабился и сказал:

– Вот тебе и раскормленный медведь. Хорошо, что успели уйти. А могли не успеть.

А вообще-то всё было хорошо. Нас ждала легкая приятная дорога, интригующее приключение в ее конце, а потом – быстрое возвращение домой. Самолет нес нас в страну, которая даже в октябре полна солнца, а море сияет ослепительной бирюзой, и растет древний мудрый виноград.

Бубнеж голосов отдалился.

5.

Я спал.

Мне снился кошмар.

Во Фриланде мне совсем не снятся кошмары, а вот в Лабиринте отвязаться от них нет никакой возможности. Поневоле начнешь задумываться: а так ли неправы были врачи?

Я снова тонул в медленном болоте – бесцветном, полупрозрачном. Я дышал болотом и медленно погружался в его вязкое глицериновое нутро. У этого не было ни начала, ни конца, и не было возможности пошевелить ни рукой, ни ногой. Сквозь вязкую муть передо мной плыли лица, полузнакомые, на кого-то мучительно похожие, растворяющиеся в мути, как в ацетоне. Я знал, что растворяюсь тоже, но что-то надвигалось, и вдруг я узнал одно из лиц. Это было лицо водителя Александра.

Александр повернул ко мне голову, и один глаз у него был обычным, а другой – золотым, как у зверя. Этот глаз ослепительно сверкнул мне прямо в лицо. В висок, как дротик, воткнулась резкая боль.

– ...Аптека! Проснись!

Это был Морган. За ним виднелись еще какие-то встревоженные лица.

– Это был сон, – сказал Морган. – Аптека. Слышишь меня? Это был просто сон. Просыпайся. Ему приснился кошмар, – пояснил он для кого-то через плечо.

– Так это выглядит? – услышал я голос Маши, и мне сразу стало легче. Я был в самолете, мы летели в Грецию. Всё было хорошо. Хотя голова болела по-прежнему.

– Да, – сказал Морган. – Иногда в Лабиринте ему снятся кошмары.

Перед глазами быстро прояснялось.

– Возьмите, – Александр стоял рядом и протягивал мне таблетку и стакан. Глаза у него были одинаковые, человеческие и сочувственные. Странно, что он приснился мне пугающим. Видимо, мое бессознательное использовало последнее запомнившееся лицо, чтобы компенсировать стресс.

– Что там у тебя? – спросил Морган.

– Просто легкое седативное, – Саша вытащил из кармана упаковку и показал ему. – Практически валерьянка.

– А, – сказал тот, взглянув мельком. – Да, это можно. Пей.

– Что это тут у вас? – с недоумением спросил Рыжий, вернувшийся из хвоста самолета.

Я снова заснул и спал до конца полета, и снилось мне лицо Маши и строчка из полузабытой песни: «Ты нужна мне – дождь пересохшей земле...» Просто лицо и строчка, такой вот был странный сон. А когда я проснулся, головная боль уже прошла без следа.

6.

Ночные Салоники встретили нас полупустыми залами аэропорта, тихим двуязычным лопотанием объявлений, черноволосой и черноглазой таможенницей. На таможне мы впервые застопорились. Никто из нас не выспался, по непонятной причине нас не пропускали, Рыжий вел бесконечные переговоры по телефону и отвергал предложения Моргана помочь. Потом вдруг я увидел у терминала Сашу, который переводил слова Баламута для очень смуглого и очень сурового низенького таможенника с висячими усами. Баламут повернулся к нам и махнул.

– Ну наконец-то, – проворчал Морган.

– А турецкий-то ты откуда знаешь? – спросил Рыжий Сашу, пока мы шли к парковке.

– Здесь ведь многие говорят на турецком, – смущенно объяснил Саша. – Ну, я… научился.

Неожиданно приятный человек в окружении Рыжего. Даже удивительно.

– О, – сказал Баламут. – Эту машину я поведу сам.

К нам царственно подплывал стремительный, как гладкая акула, черный феррари.

Мы летели по ночному шоссе. Дорога, конечно, была не для феррари: она петляла, ухабилась, в темноте мелькали плоские холмы, слабо светящиеся меловыми боками. Рыжий всё равно гнал, как ненормальный, даже по телефону больше не болтал. Мы больше молчали. Путешествие близилось к концу: мы въезжали в пригороды.

К больному нас допустили сразу. В коридоре больницы я сказал Моргану, Баламуту и Саше:

– Останьтесь здесь. Она там одна, напугается еще.

Саша ничего не ответил (только быстро взглядывал на меня с явным любопытством). Морган кивнул, а Баламут нараспев проговорил:

– Митяй откручивает крышку

от емкости без ярлыка.

До краха мира половина

витка.(1)

Уселся на ветхую кушеточку возле двери, почесал шрам на руке и невозмутимо добавил:

– Надеюсь, мы сейчас не увидим, как кто-нибудь бегает по потолку.

– Пойдем, Аптека, – сказала Маша.

_________________________

(1) Автор «порошка» – колик.