Письмо в Лабиринт

Глава 23. Гарпун для проводника

1.

Больше мы не пытались расспрашивать Машу об эликсире. Теперь в основном я сидел на веранде, смотрел на лес и слушал, как поет Аои-тян: она ходила по Дому, хозяйничала и пела – всё незнакомые песенки, одну за другой, а потом садилась отдыхать и рукодельничать.

– Отчасти мне это напоминает знаешь что? – сказал я ей однажды. – Как я восстанавливался после психушки. Я тогда так же жил. Только спал и ел, и ничего больше мне было не надо…

– После чего?

– Психиатрическая клиника. Ну, это такое заведение, там лечат душевные расстройства. Ну, то есть считается, что лечат, но вообще не об этом речь. Врачам там тоже не позавидуешь: они должны как-то восстанавливать то, что годами ломает Лабиринт. Это все равно что целители стали бы ходить в Глухоманье и лечить тамошних обитателей.

– Иногда они так делают.

– Да? И как, успешно?

– По правде говоря, не слишком. И что, ты лечился в такой клинике?

– Ну как сказать – лечился!

В груди снова опасно хлюпнуло. Все-таки эта тема меня до сих пор дергала.

– Попал я туда в шестнадцать лет, и просидел я там год. Прикинь, в таком возрасте год без Фриланда и на лекарствах! Да... Я с детства твердил родителям про гейты, про эльфов и гномов, про волшебных зверей и птиц и про то, что иногда я им только мерещусь, а на самом деле в это время ухожу в волшебную страну. Я это вообще направо и налево твердил, как дурак. Хотя пыл у меня немножко поубавился после нескольких неудачных попыток показать дорогу друзьям.

– А ты пробовал?

– Да постоянно! Надо отдать должное родителям: они очень старались меня понять. Они даже сходили как-то раз в одну из моих «странных прогулок». Никто не видел порталы, даже если они перед самым их носом открывались. И родители тоже не видели. Ты, наверное, знаешь, как это бывает? Проводник не может никого с собой взять.

– Ну да, чаще всего не может. Но погоди, я запуталась. Ведь Морган и Рыжий – тоже не фриландцы. И у них нет твоих способностей. Как получилось так, что они за тобой могут ходить?

– О! Спроси чего полегче, Аои-тян. Я не имею представления. Знаешь, сколько мы над этим ломали головы? Моргана я встретил уже гораздо позже. А с Рыжим всё вообще вышло очень странно.

– Вообще всё это само по себе – очень странно. И ты, получается, можешь ходить через Границу только в их компании?

– Нее! Я-то могу и без них. А вот они могут только со мной. Хотя вообще-то у них никогда не было случая идти с другим проводником. Может быть, и другой проводник тоже смог бы их провести. А вот я только их до сих пор смог провести следом за собой. – Я вдруг вспомнил наш побег на «скорой помощи». – Ну, если не считать предпоследнего раза. Но там была та скатерочка.

– Никогда о таком не слышала, – сказала Аои-тян. Я посмотрел на нее. Она сидела, уронив вязание на колени, и смотрела в стену. – Знаешь, – сказала она, – иногда бывает так: компания детей находит дорогу в Страну.

– Ну да, ну да…

– ...И они всегда ходят через Границу только вместе. И часто с течением времени такие компании распадаются, и тогда больше никто из них сюда больше не возвращается. Максимум, что они сохраняют – смутные воспоминания об увлекательной игре. Но иногда им везет, и они успевают осознать происходящее, и тогда – остаются во Фриланде.

– Да-да. Вот это как раз случай Рыжего. Когда он был маленьким, ему показал дорогу во Фриланд старший брат. У них был всего год разницы в возрасте. Но потом… их разлучили, и он забыл.

– Ну вот. Но чтобы взрослый, состоявшийся проводник смог кого-то с собой забрать из Лабиринта? Нет, я о таком даже не слышала.

Я пожал плечами.

– Ну, а я – тем более.

– А как это происходит? Они идут за тобой вслепую?

– Нет. Как только я замечаю гейт, они его тоже замечают. Но всегда я должен увидеть первый. Пару раз было так, что я находил для них портал, они выходили, а я оставался и потом догонял их. Уже через другой гейт, через часы или дни.

– Ух. – На нее всё это, кажется, производило огромное впечатление. – Ну вы даете! Камикадзе!

Мы помолчали.

– Ты начал рассказывать про…

– Да! про клинику. На чем я остановился?.. Годам к четырнадцати родителям, видимо, сказали, что без клинического курса не обойтись. Но они долго еще тянули. Не могли решиться. Мне их сейчас очень жалко, знаешь. А тогда я был юн, глуп и совершенно уверен в том, что когда-нибудь у меня все-таки получится показать им Свободную Страну. Равно как и в том, что они никогда не запрут меня в сумасшедший дом. В конце концов, я же был нормальным! Я прилично учился, я никому ничем не угрожал, у меня были друзья. У меня даже были какие-то девушки! Может быть, их убедили, что со временем мое состояние будет ухудшаться... не знаю. Позже я понял, что моя психика, наверное, и в самом деле не слишком устойчива. А по твоим наблюдениям? Проводники-лабиринтцы не склонны к... того. Отклонениям?

– Не так уж много проводников-лабиринтцев я знаю, – проговорила Аои.

– Да? Ну, может, я таким стал только там. Медикаменты на меня, во всяком случае, влияли очень плохо. Когда ты приходишь в себя после препарата и не очень осознаёшь, кто ты и где ты, а в голове как будто гнилое болото... и сам ты весь – это болото, и ты ловишь себя на мысли, что ждешь следующую дозу, потому что она тебя избавит от этого осознания, что ты – болото и никогда не был ничем иным, и всё – иллюзия, и Фриланд – иллюзия, и сбежать от этой злой реальности можно только в то мутное небытие... Знаешь, вообще-то это было ужасно. Наверное, это было самое ужасное из всего, что со мной происходило.

– Если не считать вот этого, – Аои серьезно показала мне в середину груди.

– Да нет, – сказал я. – Вообще-то считая с этим. Это – произошло быстро. Ну вот. Потом я немного опомнился. Понял, что пора что-то делать. И тут же мне стало ясно, что выбор мне предстоит очень простой – между семьей и Фриландом. И тогда... знаешь, я понял, что это теперь вопрос простого выживания. Потому что без Фриланда я пропаду. Сопьюсь или скурюсь, или и в самом деле сойду с ума. В тот момент до этого было уже недалеко. Но когда я принял решение, мне сразу стало гораздо легче. Я притворился. Холодная злоба очень проясняла сознание. Я запасся терпением. Хорошо себя вел, то есть научился имитировать эту болотную заторможенность, которая наступает в результате действия препаратов. Вскоре меня сняли с инъекций, а манкировать приемом таблеток оказалось элементарно. Я начал охотно общаться с другими больными и говорить врачам что-то вроде: «Думаю, что все это было моим способом показать родителям, как я одинок».

– Неужели врачи в это верили?

– Ну, может, не до конца. Но они видели, что мое поведение последовательно, понимаешь? Что мои намерения серьезны, что мне очень хочется выйти. И, значит, я постараюсь в дальнейшем тоже вести себя в рамках. ...Я планировал выписаться и дождаться, пока мне начнут доверять и отпустят гулять одного. Но Фриланд пришел ко мне сам: распахнувшаяся входная дверь клиники оказалась гейтом.

Я зажмурился, вспоминая эту ослепительную, прекрасную минуту: санитар открывает дверь и придерживает ее передо мной, и вместо рекреации с ожидающими родителями я вижу сумерки, горный склон и тропу, уходящую вниз, к огонькам на шпилях и башенках небольшого, неизвестного мне, городка в долине. Я говорю Ольге Леопольдовне: «Прощайте». – «Надеюсь», – ворчит она и немножко щурится в сторону портала. Может быть, ей что-то мерещилось там, в проеме, который стал для меня открытой дверью тюрьмы. В общем-то, моя лечащая была неплохая тетка. Очень сообразительная, зоркая, умная, полностью выгоревшая врачиха.

И я шагаю в портал.

– Аптека! – с тревогой окликнула меня Аои.

– Не беспокойся, – сказал я и открыл глаза. – Со мной все в порядке. Просто это было для меня очень счастливое время. Отличное время. Я просто жил, я пил воду, дышал воздухом. Много-много дней. Я был убежден, что никогда, никогда больше не вернусь в Лабиринт... Я ходил по лесам, держась подальше от Границы. Потом этот суеверный страх прошел. Наконец я вышел на побережье и увидел маяк. Смотрителей тут было целых двое: пожилая крепкая дама в пиратской красной повязке на голове и смешная девчонка лет двенадцати, похожая на лягушонка. Старая леди оглядела меня (я уже немного отъелся и успокоился, но морда, должно быть, всё еще была ошалевшая). Похмыкала и спросила: «Проводник?» – «Да что вы, – сказал я. – Просто лабиринтец». – «Хватит заливать, – сказала леди в пиратской повязке. – Проводник, конечно». Мы сидели во дворе и ели буайбес из огромного котла на открытом очаге. Она ушла в домик, долго шуршала там, а когда вышла, подала мне запечатанный пакет. «На, держи. Пойдешь – отправишь по адресу». «Я больше никогда не пойду в Лабиринт», – сказал я. «Ну, значит, не отправишь, – согласилась она. – Держи, держи».

Я посмотрел на Аои и сообщил:

– Так я стал проводником.

2.

Лес пламенел, нависая над верандой и над садом торжественным строем ровных стволов. В последнее время сад отступил за Дом и уступил место лесу. Этот лес можно было смотреть, как телевизор: в нем постоянно что-то происходило, а когда его буйная жизнь на какое-то время замирала, я не уставал смотреть на осенние деревья: огненные, охристые, тысячеликие.

Аои-тян поставила на серединку стола блюдо с пирожками, повертела его туда-сюда и пригласила:

– Выбирай. Который на тебя глядит?

– А мы тут хотели поработать, – Нета поднималась на веранду, а за ее плечом башней маячил Капитан, держащий в охапке топорщащийся острыми углами тряпичный куль. – Моргану показать кое-что. Можно?

– Работайте, только ешьте пирожки – остынут. Я пошла готовить обед, – и Аои ушла в дом.

– Нета, – позвал я. – А это правда нормально – что хозяйством в Доме занимается только Аои?

– Кому же еще им заниматься? – удивилась Нета. – Морган, давай это сюда, на стол. – Капитан осторожно сгрузил тяжелый куль, который оказался наполнен множеством разнообразных причудливых деталей, и Нета принялась раскладывать их по столу. – Ты вмешайся, попробуй. Она тебе такого задаст!

– Но она же одна. Я не представляю, как в одиночку чистоту-то поддерживать с такими беспокойными постояльцами, как мы. Уборка, стирка, готовка.

Морган уселся за стол, взял пирожок и откусил половину.

– Ха! Без помощников она никогда не останется, уж можешь мне поверить, – энергично сказала Нета. – Просто вы их не замечаете. И потом, какие же вы постояльцы? Вы давно уже никакие не постояльцы... Морган, вот первый этап. Видишь?.. Хозяйство? Это даже не десятая часть того, чем она занята каждый день. Уж что хранители в самом деле умеют, так это не забивать свое время рутинной работой…

Под ее мелькающими руками быстро возникал сложный механизм.

– И за садом она ухаживает в одиночку…

– Но она ведь не «ухаживает» за садом, – сказала Нета. – Она с ним дружит.

– В каком смысле? – спросил Морган. Он уже почти опустошил блюдо с пирожками.

– Все хранители дружат с деревьями, хотя бы с одним, – сказала Нета. – Некоторые мастера это тоже умеют, но все-таки для этого нужна… определенная жилка. Проще всего дружить с вязами – они хоть и злые, но очень дисциплинированные. Вязу можно просто строго приказать, и всё, и он будет очень доволен и счастлив. Неплохо также дружить с орешником – он прямодушен и щедр. Чтобы дружить с дубом, надо очень много знать, они просто не терпят невежд…

– А с яблонями?

– Дружить с яблонями – это целое искусство. Аои говорит: каждому яблоку – свой срок, и ты всегда должен знать этот срок и предназначение. И ошибиться нельзя, если ошибешься один раз – потеряешь доверие навсегда. Каждое яблоко! – энергично воскликнула Нета и стукнула кулачком очередную деталь, которая встала на место с громким щелчком. – Вы такое представляете? Я – нет. Даже с одной яблоней.

– А зачем это вообще надо? – осторожно спросил Морган.

– Ну как же, – Нета удивилась. – Не представляю, как бы мы жили без помощи деревьев! Деревья ведь довольно могущественные существа, даже в Лабиринте. Хотя там они вот уже несколько тысячелетий в основном предпочитают спать… – Она оглядела наши озадаченные лица и удивилась еще больше, даже от работы отвлеклась. – А вы что, и этого не знаете? Деревья носят послания, лечат, хранят информацию. Они командуют всеми остальными растениями. По корням травы сообщение отсюда до самого Хрустального озера проходит за пару мгновений. Они придумывают и показывают целителям новые лекарства. Одно дерево, если оно так решит, способно защитить тебя даже в Глухоманье. Даже в Лабиринте – способно! Ну, правда, иногда это им дорого стоит. Да вы же видели – это же яблони почему-то решили спасти тебя! – она ткнула в меня пальцем.

– А почему? – спросил я.

– Да кто бы знал! Даже Аои не знает. Обычно через этот сад ходят только те, кому уже раз показали дорогу. Но наши яблони вообще-то очень добрые. Исключительно добрые. И любопытные. Лично я бы не удивилась, если бы узнала, что они удерживают здесь Границу из чистого любопытства. И они очень любят Аои. Но это как раз неудивительно.

– Почему? – спросил Морган.

– Ну как. Ведь Аои – не просто хранитель. Аои – садовник.

3.

В этот день за обедом мы снова собрались вместе. Малыш скакал на высоком стуле (чтобы ему было удобно, Аои велела стульям отращивать ножки подлиннее) и с набитым ртом повествовал о том, как они с ЧП вчера пошли по дороге, указанной кодама, и встретили хозяина леса. Я раньше понятия не имел ни о том, что с кодама можно содержательно общаться, ни о таком существе, как хозяин леса. ЧП тихо сидел под стулом Малыша и осторожно отворачивал морду от возбужденно молотящих в воздухе пяток. Рыжий милостиво игнорировал его присутствие. Маша была весела, много шутила, и на веранде витал благостный дух общего согласия.

– Хозяин леса – это случайно не то чудовище с папоротниковыми глазами? – спросил Машу Морган.

Малыш немедленно завопил, что ни с какими не с папоротниковыми, что у него оленьи глаза, очень, очень красивые, и рога тоже красивые – во-о-от такие! – и светятся, и борода, как корни, а сам он как олень.

– И как медведь, – добавил он.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Моргана Маша.

– Ну как же. Есть тут такие… охраннички у волшебных цветочков, которые по папоротниковым лесам обитают. Пострашнее всякого медведя…

– А, Глазастик? – переспросила Маша. – Ты про него говоришь? Да что ты. Разве он страшный. Он такой симпатяшка.

Она подумала и уточнила:

– Ну, конечно, когда не линяет.

Рыжий залпом выхлебнул стакан.

– А кто такой Глазастик? – заинтересовался Малыш.

– Так, – решительно сказала Маша. – У нас сегодня есть еще одно дело.

– Точно, – сказала Аои и убрала со стола.

Раньше я действительно не присматривался, как она это делает. Но и сейчас, когда я попытался наблюдать, у меня не получилось бы объяснить, как это у нее получается сделать это мгновенно: она как будто руками собрала все остатки обеда на поднос, а как будто – хлопнула в ладоши, и стол остался пустым и чистым, только вазочка с цветами посередине. При этом все ее движения оставались неторопливыми. Аои полюбовалась на вазочку и ушла с подносом на кухню.

– Ну что же, чудушко! – весело сказала Маша мне. – Расскажи нам! Как это тебя угораздило заблудиться в двух шагах от мастерской? Ты не поверишь, но меня именно этот вопрос всё это время интересовал больше всего!

Морган встрепенулся, но промолчал.

– Меня тоже, – проворчал Баламут. – Давно меня подмывает посмотреть ему в ясные очи и спросить: Аптека, какого беса? Как мог проводник со стажем заблудиться в трех соснах?

– Маша, а ты думаешь, я сам это понимаю? – жалобно сказал я. – Ну, такого со мной никогда еще не было. Вон Морган не даст соврать. Блин, да как я вам объясню? Как будто я знаю, как это всё делаю! Просто знаю, и всё!

– Аптека, – неожиданно серьезно сказала Маша. – Попытайся объяснить. Это не праздный вопрос. Мне надо понимать, можно ли тебя сейчас выпускать из дому.

Морган крякнул.

– А речь уже идет о том, чтобы его выпускать из дому? По мне, так пусть бы еще с месяцок посидел взаперти…

– Спасибо, друг, – сказал я. – Я всегда знал, что могу на тебя положиться... Ну, что сказать? Я даже во сне Границу ни с чем не перепутаю. А тут... меня как будто ноги сами несли. Я шел в какой-то эйфории, и я был совершенно уверен, что сейчас выйду к мастерской. – Я подумал. – Если вот так восстанавливать в памяти, то это было похоже на мои детские переходы Границы. Как будто это была какая-то игра. Я шел и представлял, как приду, увижу. И тут хлоп – овраг, смерклось, пришли. ...Ты чего?..

Маша вдруг подхватилась с места.

Она стояла прямо напротив меня и неподвижным взглядом смотрела мне куда-то в середину лба. Потом встряхнула руками и направила на меня раскрытую ладонь. Эта ладонь была как тепловая пушка.

– Как же мне сразу... – пробормотала она сквозь зубы. – Ну-ка сиди, не шевелись.

Никто и опомниться не успел. Она вдруг оказалась сбоку и как будто дернула за воздух прямо рядом с моим виском. На миг перед глазами у меня вспыхнули искры, но тут же всё прошло.

– Аои-сан, – сквозь зубы сказала Маша рядом со мной, – будь добра, принеси какое-нибудь блюдо или тарелку пошире. Быстрее. Как же я сразу не догадалась! Аптека, я же вас чуть не угробила!

Аои сорвалась и прибежала с широкой плоской тарелкой. Маша резко встряхнула рукой над белым умытым фарфором...

Рыжий ахнул. На тарелке звякнуло, и мы увидели... нечто. Больше всего это было похоже на стило для рисования: заостренная очень небольшая стрелка с металлическим наконечником. Откуда она взялась?..

– Это еще что за херовина? – раздельно спросил Морган.

– Вам никогда не приходило в голову копьё? – пробормотал Рыжий. – И что? Эта штука все время была у него…

– Это приспособление называется «гарпун Ахава», – удрученно проговорила Маша. – А меня пора переводить в землекопы.

– Куда тебе в землекопы, – сказала Нета с большим хладнокровием. – Там талант нужен.

– ...Потому что если бы я была нормальным целителем, то проверила бы тебя сразу после возвращения. Да я просто должна была заметить, как в тебя это воткнули!

– Значит, «гарпун Ахава», – пробормотал Рыжий. – А Митька, значит…

– Это изобретение, основным назначением которого является возврат проводника в Лабиринт, причем так, чтобы проводник сам этого не заметил, – с раскаянием сказала Маша. – Но эта штука, она очень, так скажем, непрочная, хрупкая. И – сами видели – извлекается на раз. Такая простейшая вещь! Ее надо было просто заметить с первого взгляда!

Я вдруг понял, что у меня давно уже не было такой ясной головы.

– Смотрите! – вскрикнула Аои.

Черная игла, лежащая на блюде, таяла, как грязный снег. Она оседала и крошилась, и через несколько секунд на ее месте была горсть невесомой пыли. Рука Аои дрогнула, и пыль рассеялась, как не было ее.

– Что-то мне это напоминает, – пробормотал Морган.

4.

Стоял дымный полдень.

– Но когда?!

– В самолете, – сказал Морган. – Помнишь, у тебя были кошмары? И болела голова. Сам Вуул и воткнул…

Подавленные, мы сидели вокруг стола и смотрели на пустую белую тарелку.

– Но ведь всё равно ничего не понятно, – сказал Рыжий, подняв голову и глядя на всех нас по очереди. – Ладно, они загарпунили проводника, выдернули нас в Лабиринт, напугали нас Ямой… Но ведь им был нужен я. И живым. Почему они вообще стреляли? Почему они не изловили нас, пока мы неслись, насмотревшись на Яму, задрав шары и не разбирая дороги?

– Может быть, Вуул действительно был уверен в том, что, насмотревшись на Яму, Аптека еще долго не сможет прийти в себя и разглядеть гейт, – проговорил Морган. – По крайней мере, я другого объяснения придумать не могу. Дескать, побегайте, потеряйте мораль. И в момент разговора с Арчевым к нам ехала как раз группа захвата... Но Аптека заметил гейт, и Вуул каким-то образом понял, что мы сейчас от него улизнем… и сразу все перерешил: захватить нас они уже не успевали, а убив проводника, он, по крайней мере, получал тебя.

Рыжий повесил голову. Потом сказал:

– Это я виноват.

– В каком смысле? – спросила Маша.

– Ну, если бы я не сделал эту глупость... Это ведь я связался с покупкой трубы. Если бы я не остался им должен – то они на нас бы и внимания не обратили.

– Чушь собачья, – оборвал его Морган. – Им нужен был только «выпейменя». И они отслеживали не тебя, а именно Митьку. И они бы нашли способ нас достать, я прав, Маша?

– Вероятно, – Маша кивает. – Но давайте отмотаем немного назад. Почему Вуулу был нужен ты, Баламут? О какой трубе речь и какую глупость ты сделал?

– Очень простую, – скучно ответил Баламут. – Я продал свою душу.