Письмо в Лабиринт

Все-таки это было здорово. Но ветки коралла под пальмой в воде уже не было, и Ника расстроился.

– Как ты думаешь, – спросил Ника, разглядывая прозрачные кристаллы, которые он насобирал на пляже, – вот эти камни – драгоценные?

– Неа, – уверенно заявил Геська. – На Этой Стороне они драгоценные, а там станут стекляшками. А вот это мы возьмем с собой, – он показал Нике маленький кораблик – половину пальмового ореха.

– Зачем? – спросил Ника.

– Ну, мы же хотели яхту, – ответил брат. – Вот, будет яхта.

– Все-таки это были не дельфины, – сказал Ника. – У дельфинов не бывает таких хвостов.

– Это они такими и должны быть, – уверенно сказал Геська. – Это потом они стали похожи на рыб. А на самом деле они умеют говорить, и на дне у них города, и там всякие русалки, и они пасут рыб на дне и воюют с акулами!

Он всегда с уверенностью порол всякую чушь. Ника не стал ему возражать, а вместо этого сказал:

– Смотри, мы пришли.

Этим летом они часто ходили вместе на Ту Сторону. Почти каждый день. И хотя на дельфинах им больше покататься не довелось, никогда еще не было у них такого хорошего лета!

Но лето закончилось. В школе Никин класс в первый же день разделили на «орлят», «тигрят» и «рысят» и «медвежат». Ника попал в «тигрята» и очень этим гордился. Им всем поручили нарисовать себе своего тигренка, Ника не успел дорисовать, и учительница сказала, чтобы он дорисовал дома. Еще в школе были столы – у каждого свой, и надо было долго сидеть за этими столами и не бегать. Ника возвратился в первый день из школы и сразу стал рассказывать Геське новости. Геська дурачился и бегал по комнате, прыгал по стульям; что с него было взять – дошкольник!

– А еще мне там дали рабочую тетрадь, смотри, – Ника выложил ее на кровать, и Геська запрыгнул следом, вопя: «Тетрадь-кровать! Пошли играть!» – Герман, осторожно, помнешь!

– Пойдем! – азартно прыгая по кровати, вопил Геська. – Пойдем на Ту Сторону!

Ника разозлился. Мелкий совсем его не слушал.

– Какая еще Та Сторона! – сердито закричал он. – Что ты ведешь себя как маленький! Я же говорю: мне надо делать проект!

Геська с размаху сел на кровати и изумленно распахнул глаза. Нике захотелось его утешить.

– Смотри, какие мне подарили цветные карандаши. Если хочешь – можешь их брать. Но только потом клади на место!

– Зачем мне… – залепетал Геська, – зачем тебе это?

– Так у меня же теперь школа, – удивился Ника. – И я стал «тигренком». Я же тебе говорю! Через год пойдешь сам, тоже увидишь, что это важнее. Ну что, будешь брать мои карандаши?

Геська с размаху отпихнул коробку.

– Та Сторона важнее! – закричал он. – Там же у тебя может быть тысяча всяких разных карандашей! Тут таких не бывает! И там нет никаких дурацких рабочих тетрадей!

Ника обиделся.

– Та Сторона – это игра, – сказал он. – А у меня теперь настоящая жизнь.

Братик задохнулся.

– Это не игра! – воскликнул он. – Это на Той Стороне жизнь настоящая! Это тут все постоянно притворяются! И делают вид, что верят! Кто-то придумал про тебя, что ты тигренок, а ты поверил! А ты ведь не тигренок! А там… Хочешь, пойдем найдем там настоящих тигров? – умоляюще попросил он. – Они там не едят людей. Хочешь?

– Какие еще настоящие тигры! Придумывать – это одно, а жить – совсем другое!

Ника сердито встал и походил по комнате, размышляя. Все-таки ему тоже нравилась Та Сторона.

– У меня больше нет на это времени, – сказал он наконец. – Теперь в Ту Сторону играй сам. У меня теперь есть дела.

Геська сидел на кровати неподвижным столбиком. По веснушчатым щекам из распахнутых глаз текли слезы. Нике стало его жаль. Но ничего поделать было уже нельзя. Ведь он теперь был «тигренок»!

3.

Через десять лет и несколько эпох Ника блестяще закончил спецшколу и поступил в академию. «Сами знаете в какую академию, – говорили его знакомые. – Надо понимать, имея такого отца…» Ника все время старался опровергать эти поклепы: его приняли исключительно по результатам экзаменов. Так что отец тут был ни при чем.

Ну, скажем так: почти ни при чем.

Однажды, когда он вернулся с занятий, отец вызвал его в домашний кабинет. Стягивая китель, Ника явился и обнаружил в отцовском кабинете Германа. Его младший брат сидел, развалившись, вытянув ноги на середину комнаты, и с демонстративным безразличием смотрел на них сквозь розово-зеленые дреды. В строгом кабинете отца его обычная развязная поза и дикая одежда выглядели особенно неуместно.

– Ведь это уже не шутки, – говорил отец, когда Ника вошел. – Приветствую, Николай, – он привстал из-за стола, чтобы пожать Нике руку. – Ну хорошо, ты не хочешь поступать в академию, но почему ты не хочешь уехать?

– Не хочу, – равнодушно ответил Герман, лежа в кресле. – Нет никакой разницы – там или тут. Везде – вы. Доите своих коров и строите свои пятизвездочные сортиры. В стиле цыганского барокко.

– Откуда, – отец устало опустил веки, – ну откуда такие выражения. Лично я никого не дою и никогда не доил, если тебе интересно. Я служу государству. И почему я должен этого стыдиться, я не понимаю. Если хочешь знать, мы делаем великое дело!

– Великое дело перекачивания государственных денег… – нагло сказал Герман, глядя сквозь разноцветные дреды.

Он всегда бросался такими безответственными словами, но сегодня отец реагировал на удивление терпеливо. Видимо, он в самом деле был не на шутку встревожен.

– Я не понимаю, в чем конкретно ты постоянно нас обвиняешь, – сказал он. – Ты ведь еще в детстве заранее решил, что мы занимаемся только подлогами. А мы никогда не делаем ничего без оснований! Мы в конечном итоге всегда действуем на благо людей, слышишь, всегда!

– Только этого благого конечного итога что-то не особо заметно со стороны, – ответил Герман, с любопытством глядя на него.

– А ты позамечай! Мы защищаем родину от врагов! Откуда такая ненависть к собственной родине?

– Объявили себя родиной, а людей врагами, – процедил Герман, – и их же телами от них же защищаете собственные интересы…

– Вот ты говоришь: за нами нет контроля. А ведь за нами ого-го какой контроль! Вон, спроси у своего брата. Я его специально вызвал. Спроси его, он только поступил в академию, а сколько ему уже приходится писать отчетов? Сколько заполнять анкет? Сколько ему уже пришлось выучить инструкций, спроси, спроси у него!

– И всё это необходимо, – сказал Ника. – Для контролирующих органов наша работа должна быть совершенно прозрачной. И я готов служить.

– Ну еще бы. Никочку допустили к делу государственного значе-ения, – пропел Герман, вытягивая губы трубочкой. – Никочкино чувство собственной важности теперь охраняется ведомственной охраной…

– Не надо пытаться поддеть его, – сказал отец. – Его психологическая устойчивость всегда была на высоте. И он прав. Мы – строители системы. Мы держим ее на своих плечах, и это не так-то просто – обеспечивать ее устойчивость, особенно когда всякие... лоботрясы пытаются ее качать. Просто так, от нечего делать! Как будто это не их благополучие от нее зависит!

– Их благополучие? Точно не ваше? – прошипел Герман, и впервые сегодня Ника услышал в его голосе настоящую эмоцию. – Их дети мрут на вашей бездарной войне! А мы – учимся в элитных академиях!

– Герман, – сказал отец, – а ведь я тоже человек. Мне тоже может быть больно. Да, мне есть что терять. И я не иду на войну. Потому что моя война – здесь. И, может быть, ты не поверишь, но в этой войне тоже бывают потери. Знаешь, сколько потерь? Знаешь, каких людей мы теряем? Знаешь, сколько раз было, что я хватал себя за руки, табельное прятал от себя, боясь ночью спустить курок на нервяке, ты, неблагодарный мальчишка! Ты думаешь, я по земле не хожу? Хожу по той же самой земле, уверяю тебя…

Но брат уже успокоился. Расслабленно обмяк в кресле и сказал равнодушно:

– Ага. Только заборы повыше. И волкодавы позлее.

– Пап, да что ты его слушаешь, – сказал Ника. – Люди? Дети? Ты серьезно хочешь, чтобы мы в это поверили? Ты же за всю свою жизнь ни для кого, кроме себя, палец о палец не ударил. Ведь это всё отмазки, чтобы не учиться, а волочиться по своим притонам, потреблять там всякую мерзость и благополучно сдохнуть где-нибудь в подворотне от СПИДа!

Герман усмехнулся.

– И что? – насмешливо спросил он. – Я теперь должен психануть и убежать, рыдая? – Он завозился длинными ногами и вылез из кресла. – Хорошо. Освобожу себя от вашего обременительного присутствия. Я поступлю учиться, довольны? Но только туда, куда сам решу. Хозяева жизни, вашу мать.

Он чуть не по локоть засунул руки в карманы и с наглым выражением на морде удалился из кабинета. Дверь хлопнула.

– Николай, – глядя ему вслед, сказал отец, – откуда это в нем? Откуда мне взять сил?..

4.

Еще через несколько лет Герман торжественно вступал в студенческую столовку. Столовка принадлежала тому вузу, в котором он не так давно окопался, держа оборону от отца. Да, оборона Ники оказалась разбита, и очень давно; уже много лет Герман был вынужден беспомощно наблюдать, как Ника тонет, и он совсем ничего не мог с этим сделать! Но себя он не был намерен отдавать дешево. Сейчас была в самом разгаре операция «матмех»; как минимум еще года три можно было повалять дурака, маскируясь под зажравшегося бездельника, который из каприза и глупого протеста поступил в «народный» вуз. А потом у Германа намечалась кочевка по реабилитационным клиникам. А потом можно было придумать еще что-нибудь.

Но у него не было иллюзии, что он победит. Победить эту систему было невозможно. Однако никто не мог запретить ему из нее сбежать. В качестве последнего средства у него всегда оставался передоз.

Он лелеял эту мысль, как самурай лелеет ритуальный кинжал кусунгобу.

Пока что, однако, жизнь продолжалась! Он вступал в облезлый столовский зал скромно, без лишней помпы; на локте у него болталась восхитительная дюймовочка, а вслед топало полдесятка подписчиков. И жизнь оставалась бы прекрасной, если бы прямо посреди зала, непосредственно на траверзе, он не увидел Нику.

Ника сидел за колченогим столиком так непринужденно, как будто посещал эту столовку каждый день, по утрам и вечерам. Зал заполняло гудение голосов; Ника искренне улыбался и неслышно говорил что-то своим двоим собеседникам за столиком. Такая располагающая улыбка на лице курсанта сами знаете какой академии могла означать только одно: у этих двоих были большие проблемы.

Это были те двое. У качка было, как обычно, выражение непрошибаемой тупости на лице, а белобрысый чудик смеялся и глядел на Нику с симпатией.

На Нику!..

Конечно, Герман знал этих двоих. Белобрысый был его сокурсником, но знакомства с такими Герман не водил. Тот ходил как обдергайка – с длинной сумкой! – и про него говорили, что он какое-то время сидел в психушке; так что нет, спасибо, обойдемся без таких знакомств.

К тому же он часто появлялся в компании этого камуфлированного братка, неандертальца. Герман навидался таких уродов в окружении отца, так что типаж вычислял сразу. Пару раз он видел, на что способны такие цепные псы, натасканные на убийство.

Но – Ника? В столовой нищего вуза, включивший излучатели обаяния на полную мощность, обхаживающий двух ноунейм-чебурашек? Тут же, однако, дело разъяснилось. За соседним столиком сидел не кто иной, как небезызвестный Виктор Арчев! Как обычно по-тюленьи гладкий даже в своем топорном костюме, Арчев с невозмутимым видом пил кофе, не обращая на Нику внимания. Так, а где сопровождение? А вот и сопровождение. Примерно по десятиметровому периметру, один чуть ближе, другой чуть дальше, умело затерявшись среди толпы студентов, сидели четверо. Самый тщедушный из этих четверых отличался поразительным сходством с Джейсоном Стетхемом.

Неизвестно с какой стати всё это вдруг выбесило Германа до последней степени.

А вот мы сейчас попортим им всем малину.

– Эт-то еще что такое? – на всю столовую удивился он. Стряхнул с руки дюймовочку и открыто направился к Нике. Краем глаза он злорадно отметил, как заволновались на секунду мордовороты по периметру. Разговоры за столиками смолкли.

– Йоу, игнорамусы! – злорадно воскликнул Герман, останавливаясь над Никой. – Что здесь забыл сей придурок?

С лица Ники пропала обаятельная улыбка. Белобрысый псих глядел на Германа удивленно. Неандерталец спокойно щурил светлые волчьи глаза. Они еще не были напуганы.

– Никочке поручили рабо-оточку! – пропел Герман. – Никочка у нас теперь операти-ивничек! Скоро новую звездочку дадут? С-спасители мира, - и он с удовольствием в красивой, объемной и весьма меткой фразе выразил всё, что думал о конторе.

Ника как-то беспомощно откинулся на стуле. А Арчев, не повышая голоса, сказал за соседним столиком:

– Герман, не мешайте нам работать.

– Арчев! – удивился он, и не подумав сбавить громкость. – Да тут, я смотрю, и в самом деле серьезная группочка работает! А я-то сначала подумал – шуточки, студенческая самодеятельность! Арчев, а с каких пор у вас в конторе недоучек на серьезные операции посылают? Хотя в сумеречном сознании нашего отца часто рождаются новаторские идеи! – и он повернулся к этим двоим. – А скажите-ка мне, мизерабли, а за какие вины вас-то удостоили поставить в разработку?

В удивленно распахнутых глазах белобрысого мелькнуло понимание.

– Морган, – заполошно сказал он, – кто-то мне когда-то говорил, что его отец - полковник в… сам знаешь где!

– А давай-ка мы с тобой будем отсюда сваливать, – задумчиво отозвался неандерталец, который, оказывается, умел говорить.

Арчев мельком глянул на них и секунду подумал. И сказал, не повышая голоса:

– Ну хорошо, берите их.

Неандерталец вскочил и пинком отшвырнул легкий столик. Зазвенела битая посуда, завизжали девушки, толпа отшатнулась к стенам; четыре молодца в штатском синхронно встали из-за столов и начали смыкать периметр. Наступило несколько секунд затишья – девушки набирали воздуха в грудь – и Арчев, выбираясь из-за столика на опустевшем пространстве, дружелюбно сказал этим двоим:

– Не советую оказывать сопротивление, господа. Всё это будет в протоколе.

Снова поднялся визг и грохот, а белобрысый псих вдруг сказал (Герман его хорошо расслышал):

– Кэп, идем.

Белобрысый почему-то выглядел совершенно успокоившимся, даже веселым. Он смотрел куда-то поверх плеча неандертальца; и тот мельком оглянулся назад и что-то там, верно, тоже углядел; хотя что? Там была только толпа, которая, давясь, теснилась к стенам.

И тут он увидел.

Увиденное оглушило его. Он в самом деле как будто оглох и ослеп, глядя в портал, по краю которого бежали радужные отсветы. Он не мог оторвать глаз, он онемел, его парализовало. Он сразу вспомнил всё.

– Морган, а ведь он его видит.

Это говорил белобрысый псих. Оказывается, вокруг портала продолжались какие-то события. Но он не мог больше в них участвовать – ни в каких событиях этого сучьего, насквозь прогнившего ублюдочного мира!

– Он его видит! – изумленно повторил белобрысый, а Герман парализованно стоял и глядел в портал, и мог только слушать. – Он видит гейт!

– Нам надо отрываться, – сказал качок сквозь зубы и так быстро, что его едва можно было понять. Боевики вокруг них очень неторопливо смыкали круг.

– Мы не можем, – в отчаянии сказал белобрысый. – Мы в другой раз не дойдем, Капитан!

– Аптека, – теперь тот почти рычал, – заканчивай свои дела!

– Резной ветер, – сведенными губами проговорил Герман, глядя в портал. – Хрустальный ветер…

– Пошли, – вдруг сказал ему белобрысый. – Ты ведь вспомнил?

– Ты что, Печкин, – прорычал неандерталец, – охренел?

– Ты ведь этого хотел? – торопливо спросил белобрысый и схватил Германа за рукав. – Ты всё вспомнил? Ну, может, не всё, но вспомнил? Ты пойдешь? Выйти ты должен сам.

Десятипудовыми ногами Герман сделал шаг вперед.

Неандерталец странно, плавно присел, и ближайший к нему боевик – слева от него – вдруг оказался на полу, со звуком, от которого загудели, кажется, даже стены сквозь усиливающийся шум. Неандерталец как будто нежно обнял второго, который был справа, и тот клюнул носом и пошел вокруг него маленькими шагами прямо по направлению к третьему, стремительно ускоряясь. Столкнулись они с тем же звоном и гулом – как будто ими ударили в колокол. Визжа и давясь, паникующая толпа постепенно вытеснялась в коридор, зал пустел, и через несколько секунд нападающие примут решение открыть стрельбу.

– Скорее, – чуть не плача, закричал белобрысый, а легкая серебристая рыбка лезвия в руках качка перечеркнула лицо четвертого нападающего, и в воздухе на мгновение осталась удивительной красоты алая дорожка ажурных капель. – Быстрее, твою мать, ты же можешь, ты же вспомнил! Ты сам должен переступить порог!

И воздух Фриланда после оборвавшегося грохота тонко зазвенел тишиной у него в ушах.

5.

Он уже несколько дней ходил вокруг их костра.

Они никуда не торопились. В основном они сидели, лежали, изредка лениво переговаривались, пересмеивались. Морган иногда вставал, ходил, проверял ловушки. Рыжий в первый же день обследовал эти ловушки одну за другой и нашел их весьма примитивными. Однако глупые зайцы в них ловились на ура, так что эти двое не голодали. Но было такое ощущение, что они обошлись бы и без охоты: откуда-то у них появился хлеб, и этот хлеб пах на всю поляну так умопомрачительно, что Рыжий иногда подходил просто чтобы понюхать.

Над поляной смыкался лес. Огромный, тихий, важный, смешливый, распахнутый во все стороны, он играл с Рыжим, запутывал, дарил подарки, загадывал загадки; предупреждал, когда Рыжий совался не туда. В первый же день Рыжий снова научился охотиться, и это было просто восхитительно: сначала ждешь в полной и абсолютной неподвижности, потом молниеносно прыгаешь. А потом хрустишь маленьким, мягким и вкусным. С непривычки Рыжий даже объелся немного.

Аптека, насколько Рыжий мог понять, бездельничал. Он выглядел теперь просто потрясающе; Рыжий смотрел на него и не верил, что его внешность в Лабиринте могла казаться блеклой.

Он слушал их неторопливые разговоры; он знал теперь, как их зовут, и он знал слова «Лабиринт» и «Фриланд». Он вспомнил в первую же минуту все их с Никой путешествия; но они с Никой даже предположить тогда не могли, что тут водятся люди!

И он знал теперь, что такое «проводник».

Уже некоторое время – неожиданно он понял это – Морган и Аптека молчали у костра и переглядывались. И тут Морган недовольно спросил:

– Надо его позвать?

– Конечно. Давно пора, – с усмешкой сказал Аптека. И тогда Морган повернулся, посмотрел прямо на Рыжего и скомандовал негромко и холодно:

– Ну, выходи.

Этому Рыжий тоже научился здесь в первый же день: когда надо сохранять неподвижность, когда – бежать, а когда – выходить открыто. Он без колебаний выпрыгнул из кустов и тут же – во избежание недомолвок – перекинулся.

– Ух ты, – вытаращившись, сказал проводник. Рыжий явно сумел произвести на него впечатление, и это было хорошо; но в светлых волчьих глазах Моргана по-прежнему стоял арийский холод.

Не теряя времени, Рыжий уселся у костра и скрестил ноги.

– Значит, Аптека? – спросил он. – Специальная фармакология и гомеопатия?

Аптека улыбнулся.

– Ты ошибаешься, – сказал он. – Мы тут кайфы не смешиваем.

– Как скажете, ондзин-сан, – покладисто ответил Рыжий, и Морган впервые взглянул на него одобрительно. – Как на вас вышла контора?

– Мы думали об этом, – доброжелательно кивая ему, ответил Аптека. – Должно быть, я спалился, когда той девчонке, виолончелистке, оппозиционерше, ту теслянскую книгу передал прямо в СИЗО.

– Я тебе говорил, что надо дождаться, пока она выйдет, – проворчал Морган, и Аптека махнул рукой.

– Легче было дождаться морковкиного заговонья. Да эта девчонка, может, и вообще тут ни при чем. Кто знает возможности конторы!

Это была очень здравая мысль. Рыжий, например, всех возможностей конторы не знал, несмотря на то, что вырос практически внутри нее.

– Но ты не беспокойся о конторе, – кивая, сказал ему Аптека. – Мы уже сожгли хвосты.

Они не пытались перекидываться; Рыжий не понимал, почему. Если бы они захотели, то смогли бы. В отношении Моргана Рыжий был этому даже рад, потому что от этого волчары он и без того предпочел бы держаться подальше. Но тут у него не было выбора, потому что компанию Моргана предпочитал проводник.

Проводник был Рыжему нужен. Во Фриланд следовало провести Нику.

6.

– Ника. Вспоминай. Я от тебя не отстану.

Братец уже полчаса сидел верхом на стуле посреди его комнаты в кампусе. Он выглядел почти как человек – без дредов! – был спокоен и непрерывно улыбался в тридцать два зуба. По правде говоря, в настолько адекватном состоянии Ника не видел его со школы.

Но его тревожило, что Герман неотвязно требует от него вспомнить неизвестно что.

Какую-то Ту Сторону.

– Мы были маленькие, – снова монотонно завёл брат. – У нас была игра. В Ту Сторону. Помнишь?

– Может быть, – осторожно проговорил Ника. Ничего подобного он не помнил.

– Ну! Мы играли в лесу, лазали по скалам. Там были гномы. Помнишь? Они делали всякие интересные машинки и даже почти настоящих зверей. И можно было хоть когда туда ходить, и мы одно время чуть не каждый день ходили. – Герман остановился и с недоумением спросил сам себя: – А кто же из нас был первым?.. Я не помню… Ника, а кто из нас был проводником? Неважно, – рассудил он. – Вспомню потом. Наверное, есть способы выяснить.

Ника слушал его, всё больше тревожась.

– Мы ходили к морю, – продолжал Герман, улыбаясь во весь рот, и на секунду Нике показалось, что он видит не великовозрастного болвана-наркомана, в которого с годами превратился его брат, а прежнего Геську, всегда ходившего за ним хвостиком, смешливого и классного рыжего дошколенка. – Собирали там камушки. Тебе еще очень нравились алмазы, такие, большие, сточенные до кабошонов. Их там дополна по пляжам валяется. Мы даже один раз катались на дельфинах под водой… Помнишь?

– Гесь, – сказал Ника, – при чем здесь дельфины? Да, мы были на Южном Ари Атолле. В тот год, когда я пошел в школу. Там нас катали на дельфинах. – В памяти что-то мелькнуло. – Ты еще тогда прыгнул с камня в море и чуть не утонул. Отец еще в ту поездку ни с того ни с сего купил яхту.

– Какой еще нахрен Южный Ари Атолл, – раздельно проговорил Геська. – Это же был Фриланд. Мы только тогда не знали, что он так называется. И это не отец купил яхту, это мы ее принесли из Фриланда. Лодочку из половины пальмового ореха. Вспоминай! Ты не помнишь? И лисиц не помнишь? И как я перекидывался? Я уже тогда умел перекидываться в лису, – заявил он хвастливо. – И тебя теперь могу научить. У тебя получится. Хочешь?

Вот тогда-то Николай и понял с ужасом настоящую причину необычайной бодрости и веселья Германа.

Дело было в том, что его брат окончательно скурил себе мозги.

– Геська, – проговорил он осторожно, лихорадочно соображая, как теперь быть, – а может быть…

– Ничего не может, – строго отклонил его возражения Геська. – Ты тоже будешь лисом. Не тигром. Это, знаешь ли, сразу видно. Да ты не трусь. Тебе понравится. Это круче всего, что только можно себе представить, – он мечтательно улыбнулся и снова требовательно уставился на Нику. – Ну? Вспомнил?

– Возможно, что-то… – осторожно проговорил Николай. – А ты… там был?

– Ну! – Геська в восторге подпрыгнул на стуле. – Помнишь, вы недавно разрабатывали одного чудилу? Моего сокурсника, Димку Печкина? Я вам еще помешал? Так вот он оказался проводником!

Эти слова заставили Нику мгновенно собраться. Всё это было как-то связано с той недавней провальной операцией. В бреду Германа было рациональное зерно: видимо, он что-то где-то видел или даже вошел в близкий контакт с объектом. Это надлежало использовать. Служба была в приоритете перед семьей.

– Он умеет искать гейты, – беспечно рассказывал Геська. – Порталы в Свободную Страну. Он мне говорил, что у него вряд ли получится открыть портал для тебя, но это ерунда. Как это не получится! А если не получится, найдем другой способ! – он мечтательно улыбался. – Мы тебя отсюда вытащим, вот увидишь. Теперь всё изменится! Мы выйдем на свободу!

– Хорошо, – осторожно сказал Николай, нащупывая почву. – И ты мог бы… устроить нам встречу?

– Еще бы! Сейчас у него дела – надо передать почту. А потом конечно. А как же! Но ты вспомнил? Хоть что-то?

– Очень смутно, – сказал Николай. Видимо, отец был прав, и они имели дело с нитью чьей-то шпионской сети. – Но я бы хотел с ним познакомиться. А кому он… передает почту?

– Да какая тебе разница, – сказал Герман весело. – Тебе не об этом надо думать. Тебе вспоминать надо!

– Но это важно, – сказал Николай. – С кем он встречается? Может быть… эти люди нам могут чем-то помочь.

– Какая чушь! – воскликнул Геська. – Как нам адресаты-то могут помочь, они же обычные лабиринтцы!

И вдруг он остановился. Он сидел неподвижно и смотрел на Нику глазами в пол-лица.

– Или ты это о чем? – спросил он, старательно выговаривая слова, как будто у него свело челюсти.

– Напомни мне, – сказал Николай. – Ты же хотел мне о чем-то напомнить? Как их зовут? Где они встречаются? Как обеспечивают связь?

Геська отшатнулся.

– Ты что, – пробормотал он, – ты хочешь… сдать их конторе?!

Ах, как жаль. Ника совсем упустил из виду, что сумасшедшие бывают очень сообразительными.

– Гесь, – сказал он. – Давай начистоту. Ты попал в дрянную, опасную историю, но всё еще можно исправить. Это ведь взрослые игры, ты понимаешь? Ты ведь просто по глупости ввязался в эти дела. Ты ведь знаешь, где у них явки? Ты мог бы сотрудничать и пойти как свидетель. А так…

Герман вскочил со стула.

– Да пошел ты! – заорал он. – Вам всё надо изгадить своими липкими щупальцами! Фриланд они захотели получить! Владычицей морской стать! Во Фриланде играть в свои игрушки!

Он остановился и подышал.

– А ты ведь мог бы попробовать туда вернуться, – с болью сказал он. – Но нет, у тебя окончательно заплыли мозги. Ну и сидите тут, в своем гадюшнике. Хоть в Яму теперь иди со всей своей шарашкой, ей там самое место. Недоумки.

7.

– Понимаете, его нигде нет, – говорил Рыжий, вцепившись в стул под собой, раскачиваясь и глядя в одну точку. – Я пошел еще раз с ним поговорить, но его контакта больше нет у меня в телефоне. И нет его вещей, и его комнаты. Вместо его комнаты у нас дома теперь – гардеробная. Но это ладно, но никто его не помнит! Отец не помнит. И его сокурсники не помнят. И вообще никто, кроме меня, больше не помнит человека по имени Николай Григоренко!

Морган и Аптека слушали его молча. Рыжий вломился к ним без звонка, на ночь глядя, на второй день их возвращения в Лабиринт. Аптека не обещал ему, что гейт во Фриланд для него откроется снова, и предлагал остаться в Свободной Стране, но оборотень и не подумал его послушаться. А теперь он сидел у них на кухне, трясся и рассказывал.

– Даже мать не помнит, представляете? Что у нее было двое сыновей, а не один! Почему это произошло?

Морган молчал. Аптека вздохнул.

– Я слышал о таком. Это может говорить только об одном.

– О чем?!.

– Ты точно хочешь знать?

Рыжий посмотрел на него злобно.

– Ну хорошо, хорошо, не психуй. О том, что твой брат попал в Яму.

– …Это я виноват, – говорил Рыжий. Его зубы стучали о стакан с водой. – Я всё запорол. Ты говорил мне, но я не поверил!

– Ты рассказал им о Фриланде? – спросил Аптека.

– Красавец, – скривившись, сказал Морган.

– Я не верил, что он не вспомнит! Как же можно забыть о свободе?

– У всех получается, – проговорил Аптека.

– Я думал, я ему расскажу, и он вспомнит… Но он не понимал. Но я ведь рассказал не только о Фриланде! Мы поругались, я вышел из себя и сказал что-то такое… мол, хоть в Яму идите со своей шарашкой. Должно быть, он рассказал об этом отцу, и они решили исследовать эту возможность… Раз уж во Фриланд у них проникнуть не получилось…

Морган и Аптека молчали.

– Но как быстро! Почему это произошло так быстро? Как они нашли вход?

Морган усмехнулся. Аптека сказал:

– Я слышал, что это очень просто. Достаточно пожелать, и тебя очень быстро найдут и проводят.

– Но что мне теперь делать? - обводя их умоляющим взглядом, проговорил Рыжий. - Я должен его оттуда вытащить!

– Из Ямы нельзя вытащить, – сказал Аптека. – По крайней мере, я о таком никогда не слышал, – поправился он.

– Вы не понимаете. Я должен!

– Ты должен выкинуть эту дурь из головы, – сказал Морган.

– Но я не могу, – сказал Рыжий, глядя на них с ужасом. – Как я могу? Ведь я вспомнил. Ведь это Ника когда-то показал мне Фриланд!..

С тех пор Рыжий стал одержим.