Письмо в Лабиринт

Глава 29. Сделка

1.

В В. было утро, начало рабочего дня. Мы с ЧП стояли в сквере посреди главной площади города. Мимо спешили на работу колонны людей. Прямо перед нами скромно возвышалось монументальное серое здание с широкой серой гранитной лестницей и узкими пилонами.

Главное здание конторы.

Никаким человеком, конечно, ЧП не стал. Посреди спешащей утренней толпы крупный тренированный пес без поводка выглядел совершенно лишним.

– Пойдем-ка отойдем в сторонку, – сказал я ему.

На постаменте, с которого много лет назад толпа сбросила истукан основателя конторы, лежал огромный природный камень. Вокруг камня стояли скамейки. Я сел на скамью: мне надо было оглядеться и подумать. Пес попытался спрятаться за мои ноги, но это у него не очень получилось. Какая-то пожилая женщина, проходя мимо, недовольно бросила:

– Намордник бы надели на собаку.

Она мазнула по мне мимолетным взглядом и вдруг отшатнулась. Я скосился: посреди груди на моем пальто чернела довольно большая рваная круглая дыра.

– Хорошо, обязательно, – вежливо сказал я тетке. Она торопливо удалилась, оглядываясь, а я попытался заглянуть себе за спину. На спине ведь – тоже отверстие. Входное. И шарфа нет – закрыть. И вообще шарф бы не помешал: зима, холодно. Пес поджимал лапы и всё никак не решался сесть на холодный асфальт.

– Изнежились мы с тобой, братец, – сказал я ему.

Надо было торопиться. В списке контактов моей старенькой «Нокии» я нашел имя «Малыш».

Трубку Малыш не взял. Я сделал усилие и «вспомнил» характер своих отношений с Малышом в Лабиринте: он, конечно, брал у меня уроки математики. Я позвонил диспетчеру агентства, но она ничего не знала. Я подумал. Видимо, неглупой была бы мысль выпасти Малыша возле его дома – если бы у меня было время. Но у меня было отчетливое ощущение, что времени нет. И тут же я убедился в этом: телефон зазвонил. Номер был незнакомым. Видимо, надо было отвечать: никуда не деться.

– Алло.

– Доброе утро, Дмитрий, – сказала трубка. Этот голос я при всем желании не смог бы ни с чем перепутать, хотя не слышал его уже три года. Холодный голос полковника Григоренко-старшего.

– Здравствуйте, – сказал я. – Как вы так быстро меня вычислили? А, я понял. Конечно, вам позвонила диспетчерша. Простите, я забыл ваше имя-отчество. Богдан..?

– Ну что же, обойдемся без церемоний, – помедлив, сказал он. – Дмитрий, я призываю вас сдаться. Я помогу своему сыну, чем смогу, и вам двоим тоже постараюсь добиться смягчения статьи, хотя, конечно, обвинение выдвинуто серьезное.

– Да? Какое?

– Ну как же. Статья 126, часть вторая… Похищение заведомо несовершеннолетнего лица.

– Слышишь, ЧП? – сказал я. – Нам говорят, что мы похитили Малыша. А сейчас он, надо думать, спасен?

– Вам ведь всё равно не скрыться, даже если вы уехали, – сказал полковник Григоренко. – По такому обвинению вас выдадут.

– Серьезно работаете, товарищ полковник, – сказал я. – Ну приходите. Я под вашими окнами сижу. У камушка.

– А… Герман? – помедлив, спросил он.

– Рыжий во Фриланде, – сказал я. – Морган тоже. Вы до них не доберетесь. Но Вуулу нужен я. Так что приходите. Поощрение получите, опять же. Только предупредите своих людей, что со мной собака. Это будет важно для… следствия.

– Но это… правда?

– Что именно? Фриланд? Собака? То, что я сижу у камушка?

– Нет, – сказал он, и его голос дрогнул. – Похищение... Зачем ему это? Чего ему не хватало?

– Я думаю, Рыжему всегда не хватало правды, – сказал я. – И надежды. В Лабиринте всё это и так в большом дефиците, а вы еще и специально поляну щелоком уже сотню лет поливаете, и конца-краю этому не видно. Но по поводу киднепинга и так далее – нет, это неправда. Хотите верьте, хотите нет. Это сейчас Малыш похищен, и его нужно спасать. Не завидую я вам, между прочим: снова в таких вещах быть соучастником. Ведь дураков в вашей организации на высокие должности не берут. Вы должны же хоть догадываться, кто такой Вуул.

Связь оборвалась.

– Вот и ладушки, – пробормотал я и встал. От серого здания ко мне бежали несколько человек в цивильных костюмах.

– Дмитрий Васильевич Печкин? – костюмы почему-то тормозили в нескольких шагах от меня.

– Он самый.

– Это ваша собака?

– Нет. Малыша. Да вы не бойтесь, он не кусается. – Я посмотрел на Пса с сомнением. – ЧП, они нас сейчас арестуют, ты не сопротивляйся, а то они тебя и пристрелить могут. Слышишь?

Пес приседал на задние лапы, в горле у него клокотало.

– Не сопротивляйся. Я найду тебя. Слышишь? – ЧП отчаянно взглянул на меня. – Я тебя найду, обещаю… Идите сюда, – сказал я ближайшему костюму и обхватил руками морду Пса. – Собака – важная улика в деле. Обращайтесь с ней бережно, пожалуйста. Вуул вас по головке не погладит, если с ней что-то случится.

На шее Пса вдруг оказался ошейник, а на моих руках – наручники.

В пустой комнате, перегороженной пополам решеткой (размышляя о том, что Морган снова оказался прав) я просидел на удивление долго. Почти два часа. Видимо, из-за меня спорили какие-то ведомства; но, по крайней мере, когда меня наконец вывели, далеко мне идти не пришлось. Этот кабинет оказался в том же здании. На допросную камеру он похож не был: огромный, но узкий и тесный, допотопная зеленая обивка столов, зеленые настольные лампы, стены обшиты деревянными панелями с черными вставками. Окна в глухих двойных деревянных рамах. У одного окна, глядя на улицу, стоит Вуул.

Вуул отворачивается от окна. Обходит стол и садится. Его ухоженное лицо задумчиво и немножко как будто удивленно. Побарабанив пальцами по столу, он спрашивает меня (без приветствий и предисловий):

– Ну то есть это правда? Нет, я этого ожидал, но... Ты правда отдашь мне сокровище в обмен на... одного ребенка? Да ты садись, – он делает усталый жест. – Чего стоять-то.

Он выглядит усталым, немного удивленным и даже растерянным. Человечным.

– А что, – спросил я, не двигаясь, – ты приволок меня сюда, чтобы отдать Малыша даром?

– Нет, но я не знаю, – Вуул расставил руки. – А если бы ты, скажем, убедился, что он здоров... – я закатил глаза, – что он находится в отличных условиях? В блестящих условиях! Что я не собираюсь его этих условий лишать, скорее наоборот? Что он находится у меня с согласия и полного одобрения родителей?

– Я тебе боюсь обивку попортить, – тихо сказал я, – но меня сейчас вытошнит. Ты сейчас показываешь мне Малыша. Я иду за эликсиром. Мы меняемся. Всё.

– Но я настаиваю! – вскрикнул Вуул, порывисто хлопнув ладонью по столу. – Чтобы не было никакого недопонимания! А то один у вас уже меня обвиняет в некорректном заключении сделки! Так что смотри, смотри!

Кто и когда включил этот экран, я не понял. Одна из черных панелей в стене оказалась плазменной. Кабинет, выходит, был не совсем уж допотопный.

Я вижу ролик.

Это рекламный ролик высшего учебного заведения. Я сразу узнал логотип – именно он был на том конверте: перевернутая буква «А», стилизованная до сходства с бычьей головой. Сделано всё очень стильно. При поддержке министерства образования и культуры... при поддержке фонда такого-то... службы такой-то... объединения сякого-то. Очень маленькие корпуса. Очень красивые аудитории. Это не реклама. Ролик сообщает: не вы выбираете нас. А мы – вас.

Заведение набирает 14 человек в год. (Всегда только 14? Странное число). Из всех стран, со всех континентов. Возраст набора – от 6 до 16 лет. (Странный возраст). Студенты автоматически становятся стипендиатами специально созданного фонда. Под гарантию банков такого-то и такого-то (названия мне ничего не говорят). Школа является особым объектом в реестре ЮНЕСКО. Стажировки в Стенфорде, Йеле, Массачусетском, Колтеке, список из нескольких десятков названий (а вот эти названия я знаю все). Перечисление научных степеней преподавателей. По окончании школы ученики востребованы в... список из нескольких десятков пунктов. Среди выпускников школы – список. Почетные попечители – список.

Председатель попечительского совета.

Я хорошо понимаю содержание этого видео. Я даже очень многое запоминаю — сказывается привычка брать нужную информацию, пока дают. Но ролик для меня превращается в бессмысленную смену картинок – с того момента, как я вижу в мелькании кадров глаза детей. Это обычные, нормальные, живые глаза. Дети даже смеются на некоторых кадрах.

Все они – проводники.

Ролик кончился.

– Что скажешь? – сухо спросил Вуул, подождав несколько секунд и похлопывая ладонью по столу.

– Но они – проводники, – сказал я. У меня шумело в ушах. – Зачем им всё это? Ведь они все – проводники!

– В самом деле? – переспросил Вуул. – Ты меня удивляешь. Вот прямо все? Реально? Но как же так может быть? Ведь ваша способность – очень редкая штука, знаешь ли. И все они… до одного? И ты не шутишь?

До меня наконец дошло, что он издевается.

– Не может быть такого, чтобы ребенок, имея возможность уйти во Фриланд, сознательно выбирал всю эту туфту, – медленно сказал я. – Значит, они – больше не могут уйти?

Вуул легко и церемонно наклонил голову с улыбкой — скромной и гордой.

– Это те, кто устоял... кто не забыл, не сошел с ума, кого не сломали... и значит, ты нашел способ таких – остановить? Значит, ты крадешь уже почти состоявшихся проводников и лишаешь их способности находить дорогу в Страну?

– Почему краду, они же сами, – Вуул захохотал, показывая белые зубы, – сами их ко мне приводят! Они приходят, приводят их, просят: возьмите! Кланяются! У них трясутся поджилки, у них зуб на зуб не попадает, а они кланяются, кланяются! Возьмите! А я копаюсь, ворочу нос. Перед тем, как взять, проверяю с пристрастием. О, какие люди у меня занимаются отбором! Я вчуже их сам боюсь иногда. Стабилен ли навык? Уверенно ли прохождение? Может, ты даже в одну и ту же точку умеешь попадать? Может, ты уже там встречал кого-нибудь? Разговаривал? А что они тебе сказали? И беру только лучших. Каждый год – семь девчонок, семь мальчишек. Конечно, настоящих проводников никогда столько не бывает. Ну, тогда я просто беру самых лучших. Семь роз, семь львят! Велю послать извещение с золотым обрезом и страшными словами. У родителей сердце кричит, инфаркты случаются, а они радуются, празднуют! Заказывают своих гусляров! У этого твоего Малыша родители... когда им сказали, они чуть не описались от счастья! Им все знакомые обзавидовались! Кто-то и плачет потом, да. Матери особенно. Но тайно, дома, ночами, беспросветными ночами во тьме тупиков, воют, бьются головой об стену! И с каким приятным треском их головы расплющиваются о стены Лабиринта! Дорогуша, встречал ты таких людей? Людей, которые живут, умирая? Людей, которые всегда по справедливости обвиняют себя в том, в чем действительно виноваты? Людей, которые могут слышать только свой внутренний крик? Их глаза и сердца успокоенны, проводник. Они тоже уже вышли из Лабиринта: они уже никуда не идут. А дети... даже самый храбрый маленький львенок очень быстро перестает плакать, когда его едят!

– А почему я... почему я уцелел? – я не знаю, вслух я это говорю или только открываю рот, но Вуул слышит.

– Недосмотр! – объявляет он и заламывает брови. – Трагическое несовершенство системы! И трагическое несовершенство вашей примитивной природы! Как ни паси вас, волчат, все равно кто-нибудь да сбежит! Ну, надо же давать себе и право на ошибку! Ни один шедевр не сделан без ошибки, ты замечал? Не ошибись я тогда, что бы мы сейчас делали? Но, верно, какой-нибудь выход я нашел бы, – добавил он, вдруг опечалившись. Видимо, переживал грустную предсказуемость собственного беспорочного совершенства.

В этот момент я всё и придумал.

– Но разве не опасно селить их вместе? – спросил я. – Ведь сначала они все помнят о свободе. Разве не может новенький снова рассказать о ней всем остальным? Мне самому в детстве очень не хватало такого товарища.

– О, – сказал Вуул и посмотрел на меня с некоторым удивлением. Помолчал. – Ты недооцениваешь фактор соревновательности. Здоровая конкуренция ради зримой награды – это самая лучшая мотивация, и она творит чудеса. Но – ты в чем-то прав. Поэтому мы никогда не делаем набор группами, всегда только по одному. А если к нам попадает группа – то мы их разделяем. Вновь поступившие у нас никогда не контактируют друг с другом. Новичок попадает к тем, кто уже проучился несколько лет. И нет в этом мире среды доброжелательней! До тех пор, пока новичок не начинает рассказывать об эльфах и удивительных путешествиях. И тогда страшна вражда нищих, смутно помнящих о потерянном сокровище – к недавнему банкроту, который вслух напоминает о былом богатстве! Ни один из моих профессионалов, специалистов по детским деменциям, не борется так успешно с этим навязчивым галлюцинаторным комплексом, как сами бывшие больные!

Вуул помолчал.

– Не бойся. Твой Малыш еще не банкрот. Но мне на это не потребуется много времени. Чем он отличается от всех? Он тоже не захочет оставаться одиночкой, если можно всем вместе весело играть в интересные игры... – Он с иронией глядел на меня. – Что-то хочешь еще узнать? – вежливо спросил он.

– Да. Я хочу не только Малыша, – сказал я. – Я хочу, чтобы свободу получили они все.

– Все?!

– Да. Все эти дети.

Вуул, в первую секунду задохнувшись как бы от моей наглости, от души смеется.

– А у тебя пуп не треснет, дорогуша? Помнишь, чтó мы только что говорили о банкротах? Никто из этих детей уже не верит, что когда-то был проводником. Они боятся своей памяти о Фриланде, и больше всего в жизни они боятся вылететь из моей школы прямиком в трущобы Лабиринта. Они не поверят тебе и не пойдут за тобой, уж можешь не сомневаться. Даже предлагать им такое сейчас – жестоко. Лично я не стал бы, а я не самый, гм, мягкий человек в трех мирах. Но дело даже не в этом, а в том, что у большинства из них в результате не выдержит психика. Хотя мы можем попробовать, если хочешь! Или ты, может быть, собираешься протащить их во Фриланд силой? Даже в мое Государство я не могу никого провести силой. – Он сожалеюще цокнул языком. – Я не могу принуждать человека стать гражданином моего Государства. Жаль, но это работает совсем не так. А как всё было бы просто!.. Так что Гаммельнского крысолова из тебя не получится, дорогой мой. Молись, чтобы получился хотя бы Огами Итто…

– Я не знаю, кто такой Огами Итто, – сказал я. Я надеялся, что моя жадность убедит Вуула в том, что я отношусь к сделке серьезно. К тому же мне надо было потянуть время, чтобы обдумать свое решение. – Кстати, я слышал, что в твоем государстве действительно существует свобода воли, - сказал я. – Наверное, у меня больше не будет возможности спросить тебя, как это сочетается с… тем, что мы там видели? Почему они… не бунтуют?

Вуул самодовольно усмехается. Похоже, я и правда задел его любимую струну.

– Один идеолог, который тоже в свое время вот так рассмотрел снаружи устройство нашего государства, потом провел грандиозный социальный эксперимент – здесь, в Лабиринте. Так вот он тогда говорил так: «Надо запугивать людей и не останавливаться до тех пор, пока они не начнут благодарить тебя за корку хлеба – если ты ее им дашь». Он был хорошим работником. Он даже воспроизвел здесь большинство идей, почерпнутых там…

– Это невозможно, – сказал я.

– Напрасно ты так думаешь! Что невозможного в том, что вы видели? Что из этого вы еще не реализовали в вашей истории?

– Не в таких масштабах.

– Разница не так велика, как ты думаешь. Вот разве что фантазии у здешних экспериментаторов поменьше, чем у меня. ...Так что они свободны, действительно свободны, и они сами всё это выбирают, так что твой источник не врал.

– Свобода, когда все боятся всех? Когда привязанность – самое наказуемое преступление? И они всё забыли. Если бы только они могли вспомнить!

– Они сами выбирают не вспоминать, – сказал Вуул. – Одного такого вы у меня украли недавно. Но его брат по-прежнему мне должен, и уж будь уверен, он отдаст долг… Довольно болтовни. – Его немигающее лицо теперь было неподвижно обращено ко мне. – Отвечай, что ты решил, проводник.

– Ну вот что. Эликсира, как ты знаешь, со мной нет. – (Конечно, Вуул это знает, ведь в приемнике серого здания меня обыскали). – Более того, у меня его вообще пока нет. Мне уже сказали, что вопрос о моем участии в миссии решен. Но изготовление эликсира еще идет. Его ведь нужно очень много, а технология сложная. Почему, ты думаешь, мы до сих пор не реализовали проект? Производство эликсира завершится только непосредственно в день акции. Тогда его раздадут последним оставшимся проводникам, и мы все выйдем в Лабиринт. Возможно, я получу эликсир завтра, а возможно – только за час до выхода. Я этого не знаю.

Вуул без выражения смотрит на меня своими немигающими глазами. Может быть, у него есть возможность проверить, вру я или нет. Тогда вся моя схема сгорит синим пламенем. Но мне почему-то совсем не страшно.

– Поэтому предлагаю такой план. Встречу назначаем в день «Ч». Ты ведь знаешь, на какое число назначена акция? Кажется, в этом году праздник приходится на 14 апреля, но это можно уточнить. Встречаемся здесь, в В. Точку выхода и время, сам понимаешь, я назвать не могу: я ведь дилетант и не стану гарантировать, что не промахнусь. Ты сам нас найдешь. Мы не будем отходить от гейта. Если хочешь, мы тебе позвоним и скажем, где мы, чтобы уж наверняка, но мне кажется, что у тебя это и так не вызовет затруднений. Вы приводите к гейту Малыша. Мы приносим жидкость. Совершаем обмен. Пока мы ждем назначенного дня, на Малыша не должно производиться никаких воздействий. Ни физических, ни психологических. Он не должен забыть свое предназначение. Мы друг друга поняли?

– Я вообще понятливый парень, – задумчиво сказал Вуул. – Вот, – он открыл один из ящиков стола и, даже не глядя, достал оттуда что-то маленькое. И отправил мне по полировке стола. Предмет был похож на детский кубик или, пожалуй, скорее все-таки пустотелую коробочку с тонкими стенками. – Тебе не придется меня искать, если ты при переходе Границы высыпешь содержимое себе под ноги. Лучше вообще раздавить ногой, но это не принципиально.

– И еще одно, – сказал я, кидая коробочку в сумку. – Приведите к нему ЧП.

– О! Пожалуй, это возможно, – Вуул почему-то даже оживился. – Это не возбраняется. За что вы, кстати, с ним так? Превратили в собаку! Бр-р! Да еще и зомбировали так, что он забыл всё обучение – теперь, похоже, обратно и не переделать!

– Это у тебя здесь он был собакой, – сказал я. – А у нас, похоже, потихоньку стал человеком.

– В чем тут свобода, проводник? И у нас, и у вас он служил чему-то, чего не понимает.

– Но сейчас он служит тому, что любит. Как его звали?

– Яхз!

– Это плохое имя. Пожалуй, даже «Черный Пес» – лучше…

Тут я сообразил еще кое-что и сказал:

– Разумеется, тогда в условия сделки должен быть включен и возврат ЧП вместе с Малышом.

Вуул вдруг засмеялся.

– Продумался! – смеясь, сказал он. – Надо же! Знаешь, а иногда ты совсем не такой чебурашка, каким кажешься на первый взгляд. Ушки на макушке, нэ-э?

– Иногда, – сказал я. – Я не хочу попасть в ситуацию, когда в критический момент мне придется пообещать за возврат Пса еще что-нибудь... несоразмерное. Тем более что предложить мне больше нечего.

– Ну почему же, – задумчиво сказал Вуул. – Ты мог бы предложить себя. Ладно, – решил он, – замнем для ясности, раз уж ты оказался таким продумком. Я даже не буду ничего за это дополнительно требовать, так что цени мою щедрость.

– Я ценю, – сказал я. – Значит, мы договорились.

– Йепп, – задумчиво сказал Вуул. – И не вздумай включать задний ход. Пожалеешь очень горько.

– Не вздумай сам, – сказал я. – Если Малыш не узнает нас при встрече, если мы обнаружим, что он забыл о Фриланде – не видать тебе ни капли эликсира, клянусь своей свободой.

Я повернулся и деревянными шагами пошел к двери, над которой горела зеленая табличка «Выход».

– Погоди, куда ты бежишь, сейчас тебя проводят! – смеясь, окликнул меня Вуул, и я оглянулся у двери.

– Я привык находить дорогу сам.

Бешеным пинком распахнул я дверь. Хрустальным холодом пахнуло из двери. Белым-бело было в проеме портала, судорожно вздохнул Вуул за спиной, туча бриллиантовых снежинок бросилась в лицо, стремительные шаги набежали сзади. Но я уже перешагнул порог.

Я стоял по пояс в сугробе посреди оголенного яблоневого сада. В воздухе вилась тонкая снежная взвесь, был белый-белый день, и прозрачный свет просвечивал сад насквозь – до самого Дома.

– Спасибо, – сказал я яблоням. Они промолчали. Сад был завален снегом, тропинок в нем больше не было, даже через двор мне пришлось пробираться по колено в снегу. Выбравшись из сугроба, я поднялся на веранду. На первый взгляд казалось, что Дом пуст. Но из кухни тянуло запахом кофе, и в грустном одиночестве за широким столом сидели Морган и Рыжий.

– Знаете, – сказал я им, – оказывается, психушка – это не самое страшное, что может случиться с проводником.

2.

– А почему мы вообще так переживаем? Почему это так важно? Чем так принципиально плохо, если один маленький проводник – еще, заметьте, несостоявшийся! – останется в Лабиринте?

– Ты говоришь, как Вуул.

– ...или если множество проводников, которые в свое время благополучно просрали свой главный шанс, останутся внутри своей маленькой лузерской жизни, в своей мелкой грязной зоне комфорта? Что – кто-то из них из нее рвется? Или кому-то из них грозит в ней гибель?

– Да уж лучше погибнуть, – поёжившись, сказал Рыжий.

– Не все они так думают.

– Малыш точно так думает, – тихо сказал Морган.

Я кивнул.

– На самом деле я согласен. Поэтому у меня есть план.

– Какой еще план? Надо туда идти с эликсиром, – сумрачно проговорил Рыжий. – И чем скорее, тем лучше.

– Нет. Эликсир Вуулу отдавать нельзя. И мы его не отдадим.

Они смотрели на меня.

– Мы поступим так. В день праздника, примерно за час до назначенного срока, нужно выйти в Лабиринт. Привлечь внимание Вуула, но не отходить от гейта. Добиться, чтобы к гейту привели Малыша и ЧП. Совершить обмен. Отправить Малыша и ЧП домой. Конечно, отправиться домой хорошо бы всем вместе, но ясное дело, что они не выпустят того, в чьих руках будет эликсир. Так вот, если сбежать не удастся, надо сдаться им и отдать бутылку. Но только в бутылке будет не эликсир, а муляж.

Они смотрели на меня.

– Эликсир должен оказаться в Лабиринте заранее. Его надо спрятать в надежном месте, а в назначенное время распылить. Как мы и обещали тому музыканту. Мы не знаем, что будет после этого – может быть, повсеместно откроются гейты, может быть, Граница просто сотрется на какое-то время, может быть, что-то еще. Но практически наверняка можно рассчитывать на всеобщую неразбериху, которой можно будет воспользоваться, чтобы удрать во Фриланд.

– Но этот час надо будет провести в руках Вуула, – сказал Морган. – Который уже поймет, что ему подсунули куклу.

– Да. Час-полчаса. Вряд ли это будет санаторий с джакузи и девочками, но думаю, за час не случится ничего, чего не смог бы перенести опытный путешественник. Конечно, надо быть готовым к ущербу для здоровья и психики, но вряд ли они за это время примут решение этого путешественника расстрелять.

– Погоди, – заговорил Рыжий. – Ну ладно, мы вызволим Малыша, подсунем Вуулу обманку, сдадимся в плен, потом сбежим… Но кто же тогда распылит эликсир?

– А вы еще не поняли? – они смотрели на меня. – Да вы же. Конечно, вы двое.

– Это мне надо пойти с муляжом, обменять его на Малыша и сдаться в плен. А вы возьмете эликсир и пойдете в Лабиринт заранее. Прямо сегодня или завтра – как только будете готовы. Вуул бросит большие мощности на наблюдение, но сейчас, может быть, он еще не успел развернуть эту сеть, и чем раньше вы заляжете там на дно, тем больше вероятность, что он вас не заметит. Это сложнее, чем совершить обмен, поэтому я и предлагаю вам идти вдвоем. Морган, или тебе лучше будет пойти в одиночку?

– Нет, я без него не справлюсь, – сказал Морган, и Рыжий изумленно воззрился на него.

– Ну, смотрите сами. Значит, ты думаешь, что это хороший план?

– Да, – сказал Морган с непроницаемым лицом. – Это хороший план. Можно даже сказать – единственно возможный. Его можно принять с начала до конца.

У меня вдруг ужасно испортилось настроение. По сердцу как будто пролилась холодная струя. И еще я понял, что устал, бесконечно устал.

3.

Морган сказал: «Я не вижу особой необходимости бежать в Лабиринт, теряя тапки. У нас еще больше месяца. Через неделю-две можно бы было выдвинуться».

На следующий день мороз ударил сильнее, лес потемнел и заволокся поземкой. В Дом вернулась Аои-тян – промокшая, простуженная и грустная; она засела на кухне и почти не выходила оттуда. «А где Маша и Нета?» – спросил ее Морган. «Они в Городе, занимаются проектом, – сказала Аои, кутаясь в плед и засунув нос в дымящуюся кружку. – До дня операции они точно там проторчат, да и потом, наверное, не сразу появятся. А Айрин вообще, по-моему, решила переселиться. Хотя про Айрин спроси у Баламута – ему лучше знать». Рыжий сделал вид, что не расслышал.

Мы решили уйти в Теслу, через заснеженный лес быстро вышли к морю, и купол Форума засверкал слюдяным блеском в крышах городка. Я поднялся в библиотеку, Морган ходил по городу и занимался сборами, а Рыжий слонялся вместе с ним. В какой-то момент я увидел этих двоих, сидящих на ступенях главного входа в библиотеку: они сидели рядышком, погруженные в разговор, похожие на двух птенчиков на веточке.

– Но ты меня должен убедить, что не забудешь кодовую фразу, – говорил Морган без тени улыбки. Тут он увидел меня. – А то в голове ни черта, – договорил он громко и встал. – Аптека, пойдешь на охоту?

– Нет, – сказал я. – Мне надо…

Я так и не придумал продолжение. Морган просто кивнул, не дослушав, проверил в ножнах кинжал и, насвистывая, ушел вниз, в город. Баламута на ступенях уже не было. По плану у нас оставалось до выхода два дня.

Эти дни Морган был сугубо занят, а Рыжий по своему обыкновению переложил заботы на чужие плечи и где-то пропадал.

Если они еще и шушукались втихую по углам, то заботились, чтобы я этого не заметил.

Граница выглядела как не слишком широкая река, затянутая льдом.

– Смотрите, чтобы не было промоин во льду, – сказал я. – Хотя вроде она неглубокая.

– Не трясись, – сказал Морган и коротко взглянул на меня. – Всё получится.

– Пошли, – сказал Рыжий, глядя на ту сторону. – Пока, Мить.

И они ушли.