Письмо в Лабиринт

Глава 9. Глаза папоротника

1.

Мы сидели на обрывчике над рекой, как выброшенные кораблекрушением. Маша и Голдхейр ушли. Солнце в зените пекло по-полуденному.

– Если б не надо было ночи ждать, ни за что бы тут и на минуту не остался, – сказал Рыжий, враждебно глядя на красные волны. – Мерзопакость какая, закружило, как в Лабиринте!..

По правде говоря, Лабиринт тут был совсем ни при чем.

– Кому это там мои инстинкты-то мешали? – ядовито выспрашивал Рыжий. – А инстинкты-то мои оказались умнее, чем у всяких… героев строевой службы в отставке! Как бы мы без моих инстинктов выбрались? А? Скажи-ка, Кэп, ты по-прежнему хотел бы сюда вернуться?

– Больше всего жаль оставлять таратайку, – грустно проговорил Морган. – Такая хорошая таратайка!

– Ой, печаль, таратайку ему жаль! Ты предпочел бы, чтобы мы до скончания веков по этой гадской реке плыли?

– Вариант не так уж и плох, – пробормотал Морган.

– Интересно, а что было бы, если бы мы тут утонули? – спросил я. – В этой зачарованной реке?

– Думаю, результат от утопления в зачарованной воде тот же, что и в обычной, – сказал Рыжий и упал спиной на траву. – А вот что интересно, так это можно ли эту воду хоть пить?

– Голдхейр бы нас предупредил, – предположил я. – Ему же не надо, чтобы я тут застрял. А он сказал просто: не лезьте в воду.

– Процесс взаимодействия зачарованной воды с организмом, – проговорил Баламут, глядя в небо. – В какой момент она перестает быть зачарованной и становится обычной?

– В твоем организме, Рыжий, все становится зачарованным, – лениво сказал Морган и зевнул, не раскрывая рта. – По крайней мере, в желудке у тебя точно черная дыра.

– Ой, можно подумать, кто-то тут меньше меня ест. А между прочим, после Теслы кроме меня для нашего прокорма никто палец о палец не ударил…

– Выдыхаешься, Рыжий... вяло…

– Ой, можно подумать, кто-то тут более бодрый... несмотря на то, что этот кто-то, в отличие от меня, дрых всю ночь…

– Заснешь тут, как же, под ваши концерты...

– ...Вставай, Мить, – сказал надо мной Рыжий.

Я открыл глаза. Худой силуэт Баламута был почти неразличим на фоне черного неба. Стояла глухая тишина, не слышно было ни реки, ни ночных птиц, и даже лисы сегодня почему-то не подавали голосов на окрестных холмах.

– Пора идти, – сказал Баламут. – Мы уже собрались. Голдхейр говорил, что надо успевать до полуночи.

Мы шли по лесу.

В лесу было как-то аномально темно даже для фриландской ночи: такая темнота и тишина бывает разве что в лабиринтских лесах, в безлунном ноябре. Не знаю, может, Морган что-нибудь видел или Рыжий своим звериным зрением. Я боялся оступиться и не мог разглядеть ничего, кроме ловких тощих ног Баламута, который танцующе ступал по палой листве прямо передо мной. Когда я поднимал глаза, то видел еще смутный силуэт, двигающийся в полуметре перед моим носом.

По правде говоря, мне все это не очень нравилось. Если бы не Голдхейр, который послал нас сюда, я бы предпочел обойти стороной этот лес.

Я споткнулся о лежащее бревно и чуть не упал на Баламута.

– Под ноги смотри, – обернувшись, тихо сказал он. Светлые глаза блеснули во мраке. Сам оборотень перешагнул это бревно, не задумавшись.

– Ничего, сейчас будет посветлее, – тихо сказал сзади Морган.

– А, ну да, ты же ни хрена не видишь, – пробормотал Рыжий. – Окэ, я постараюсь обходить, но тут таких до фига. Да, скоро будет совсем светло. Папоротник уже начался.

Я не понял, при чем тут папоротник, но промолчал.

Характер лесной подстилки изменился. Теперь это была практически голая земля, мягкая и рыхлая. Действительно, по ногам легковесными шелковыми лапами то и дело задевали упругие побеги папоротника.

– Пока что всё как на карте, – пробормотал Рыжий. – Смотрите. Видите?

– Ничего не... – начал я и тут же понял, что вижу. Откуда-то шел свет, такой тусклый, что очертания толстых стволов впереди, стоящих, наклонных, почти упавших, были как нарисованы черной краской на черном.

– Деревья, как трава, – сказал сзади Морган.

– Это не деревья, – отозвался Рыжий. – Смотри!

На огромной высоте над нами толстые чешуйчатые стволы раскрывались как бы гигантскими зонтиками.

– Это что, пальмы? – я озадаченно вертел головой и силился понять, откуда идет свет, потому что эти гигантские зонтики совершенно заслоняли небо.

– Офигеть, – сказал Морган тихо. – Это папоротники!

– Пошли, – отрывисто бросил оборотень. – Не тормозить.

Нет, мне все это совсем не нравилось. Зачем мы идем сюда? Тут мне кое-что пришло в голову.

– Рыжий, а покажи мне карту? – попросил я. Тот не остановился, только через плечо посветил на меня по-звериному желтыми глазами.

– Это не понадобится, – ответил он, отворачиваясь. – Тут уж сложно заблудиться.

– Покажи, – сказал я, стараясь догнать его.

– Карта у меня, – проговорил Морган сзади, и я повернулся к нему, услышав, как она зашуршала в его руках. – Но я не уверен, что тут можно будет на ней что-то разглядеть.

– Это не понадобится, – повторил Рыжий.

Крошечная точка белого света вспыхнула на земле, в зарослях справа от нас – как будто зажегся точечный фонарик. И тут же такой же – немного впереди слева. И вдруг, как будто открылись бесчисленные глаза, вокруг нас возникло множество белых сияющих пятнышек, побольше и поменьше, низко и высоко. Вдруг стало почти светло, и я увидел гигантские пальмы папоротников, неподвижные, глухо сомкнувшиеся над нами, цепочку наших следов на сырой неровной почве без единой травинки, ковер из крошечных слепящих белых пятнышек – каждое в окружении розетки из упругих спиралевидно закрученных молодых стеблей, – редкие тонкие хвощи в человеческий рост, Моргана, Рыжего.

– Если хотите, собирайте, – отрывисто бросил оборотень через плечо. – Хотя не думаю, что от них будет богато толку. Не отставайте, главное.

В такого рода вещах Баламут разбирается гораздо лучше нас. Я и сам тут же понял, о чем он говорит: светящиеся пятнышки не были цветами – только бутонами. Морган наклонился, на ходу сорвал из-под ног маленький бутончик и аккуратно спрятал его в объемистый карман на рукаве.

Баламут перешел на бег.

Зачем мы здесь? Мне не хочется не только прикасаться к белым яростно сияющим бутончикам, но даже смотреть на них. Мне хочется оказаться как можно дальше от этого места. Я предпочел бы оставаться в неведении относительно того, что это такое, закрыть книжку, повернуться на другой бок, уснуть... К сожалению, всего этого сделать нельзя: мы бежим по рыхлой топкой почве, стараясь не наступать на папоротниковые розетки, огибая хвощи, перепрыгивая объемистые стволы, то и дело пересекающие путь. Я понимаю, что Морган видит мое необъяснимое замешательство и тревожится. И еще я чувствую, что очень скоро тревожиться будет уже поздно. Рыжего сейчас уже не остановить. На меня часто накатывало такое вот беспокойство, когда наши с ним экспедиции близились к концу, но ни разу еще это чувство не было таким сильным. Если бы нас не послал сюда Голдхейр… Что же делать?

Рыжий остановился так резко, что я снова чуть не налетел на него. Оборотень этого явно не заметил.

– Ты мой хороший, – умильно прошептал он. Чудеса этой категории были единственным, что по-настоящему притягивало его в этой Стране. Но на этот раз его можно было понять. Я тоже увидел…

Рыжий порывисто вздохнул и зачем-то вдруг помахал рукой перед своим лицом. Я понял, что он не верит глазам.

– Потрясающе, – тихо сказал Морган. Обычно он довольно равнодушен к таким вещам, но тут, видно, и его проняло.

Цветок рос на небольшом пригорке, почти кочке. Я не знаю, как Рыжий его нашел среди тысяч одинаковых белых бутонов. Цветок выглядывал из обычной розетки папоротниковых листьев и как ни в чем не бывало освещал их тихим уверенным светом. Он светился совсем не так ярко, как бутоны. Он был чем-то очень похож на открывшееся око, внимательно глядящее на нас. Бело-серебряный, как подснежник, и маленький, не больше рублевой монетки. Выглядел он таким гладким и ровным, как будто был искусственным.

Цветок был прекрасен. И еще – он был одной из самых жутких вещей, которые мне доводилось видеть в жизни.

– Рыжий, это нельзя трогать, – вырвалось у меня.

Баламут скосился на меня, светлые глаза сияли в темноте.

– А по-моему, это нельзя оставлять здесь, – сказал он.

Он шагнул вперед, нагнулся и без колебаний быстро сорвал цветок у самого соцветия.

В ту же секунду гигантские папоротники вокруг нас от корней до высоких крон вздрогнули от мощного ужасающего рыка.

2.

Что это?

Я понял, почему бутоны в первую секунду напомнили мне глаза, почему цветок был так похож на глаз. Он и был глазом. Тысячи открывшихся глаз, прекрасных и жутких, смотрели на нас со всех сторон, и кроме них, мы ничего больше не видели: не было больше гигантских крон, не было хвощей и маленьких папоротниковых розеток, вокруг была тьма, смотрящая на нас тысячами глаз, зевающая тысячами пастей.

Из горла Рыжего раздался какой-то сдавленный писк, и он исчез. Буквально: был – и нету. Тьма вокруг зашевелилась и неторопливо примерилась. Это был конец.

И вдруг что-то изменилось. Глаза-цветы мигнули (я будто ослеп на миг). Было ощущение, что тьма принюхивается, и я тут же понял, к чему: к небрежно разрисованному каракулями свертку бумаги, к карте, зажатой в кулаке окаменевшего Моргана. Тьма как будто немного поколебалась, потом раздался громовой лязг, как от тысяч сомкнувшихся жвал. Нас обдало множественным движением – мощным и слитным, словно на одну секунду мы оказались в самом центре несущегося стада бизонов.

И тут же всё исчезло. Не было больше ни тьмы, ни глаз, ни движения, только величественные стволы, ковер папоротниковых листьев под ногами и блеск бисера звезд сквозь кроны.

3.

...Когда мы вышли из леса, небо уже серело предутренним светом. Морган вывел нас наугад, потому что я совсем перестал различать направления в этом лесу. Но когда гигантские папоротники наконец расступились, мы увидели перед собой расстилающиеся холмистые дали, и я понял, что до Границы не так уж далеко. Туман окутывал долины.

Мы обернулись и поглядели на лес. Теперь это был просто лес, без всяких фокусов, просто растительность уж очень необычная. Рыжий продекламировал:

– В ночь с понедельника на среду

я шел по выбранной стезе,

и вдруг бабах – озорно, обло,

стозе!(1)

Губы у него всё еще немного прыгали. Мы помолчали, а потом Морган сказал:

– Двойка по тактике в экстремальной ситуации. Всем троим. Впрочем, – поправился он, подумав, – Рыжему, пожалуй, тройка с минусом.

Сейчас, когда мы вышли из леса, он уже мог позволить себе нас ругать.

– А почему Рыжему тройка? – спросил я.

– Он, по крайней мере, сразу сообразил драпануть, – объяснил Морган.

Нос у Баламута порозовел.

– Некоторые тут, конечно, предпочли бы быть мертвыми героями, – пробурчал он и вздрогнул от остаточного испуга.

– Значит, ты чувствовал, что это опасно? – спросил меня Морган.

– Но нас же послал туда Голдхейр! – возразил я. – Как я мог сомневаться?

– Да, – согласился Морган.

– Послал, – нервно дернув ушами, сказал Рыжий. – И защиту дал. Наверное, нам с самого начала там ничего не грозило. Городские, – и он добавил пару цветистых эпитетов.

– Городские, – сказал Морган и тоже добавил пару эпитетов, еще более развесистых.

– Оно было красивым, – сказал я.

– Да, – согласился Морган, и мы помолчали.

– Покажи, – попросил я Рыжего. – Покажи при свете.

Баламут покосился на меня, вытащил из кармана плоский футлярчик и раскрыл (в руки не дал). Откуда у него эта коробочка? Как он определил, что для нашей добычи потребуется именно такая? Загадка. Его предусмотрительность в таких вопросах, как правило, вводила меня в ступор.

Цветок был прекрасен. На свету он стал еще прекраснее, чем был ночью. В нем больше не было никакого сходства с глазом, и его серебряный свет теперь отливал по контуру лепестков в сияющее золото. Сейчас мне было бы, пожалуй, очень сложно объяснить, почему он так напугал меня ночью.

– Мне сейчас только одно интересно: чем же это станет? – проговорил Рыжий, с любовью аккуратно прикрывая крышку.

– Все, Аптека, мы попали, – проворчал Морган. – Теперь, пожалуй, он из одного только любопытства с нами пойдет.

Теперь, пожалуй, нас и правда ничего не удерживает в Стране, подумал я и приуныл.

________________________

(1) Автор «порошка» – B0JI.