Письмо в Лабиринт

Глава 26. Расставание с иллюзиями

1.

Наконец стало прохладней, и в одну из ночей лес стряхнул с себя остатки огненной листвы. Мое кресло перетащили на кухню, где теперь каждый день топили печку с широким каминным зевом.

В это утро Аои была занята в саду, и завтрак нам готовил Морган. Рыжий вернулся из леса, упал в кресло, вытянул ноги на середину кухни и с удовлетворенным вздохом прикрыл глаза.

– Я счастлив, – пробормотал он.

– Капитан, – сказал я, – а как ты думаешь, что же это сделало нашего героя-любовника таким счастливым?

– Наверное, его прекрасная рыжая дама? – предположил Морган, стоящий с лопаткой над сковородой с яичницей.

– Она чернобурая, – пробормотал Баламут с блуждающей улыбкой. – Но ты прав: она в самом деле красавица…

– А может, то, что успех ухаживаний за его прекрасной чернобурой, – Морган с иронией выделил это слово, – дамой зависит только от того, сможет ли он отогнать от нее всех остальных фриландских лисиц?

– Может быть, то, что мне наконец не надо постоянно реагировать на глупейшие шуточки, – лениво пробормотал Рыжий.

– Нет, – сказал я. – Наверное, то, что он наконец нашел во Фриланде кого-то, кто хоть иногда признает за ним первенство.

– А может, то, что моя прекрасная дама мне не врет? – лениво протянул Рыжий. – Не делает мне театральных сцен? Не изобретает никаких способов меня достать? Ценит, когда я дерусь за ее сердце? Что ее подруги не пытаются постоянно меня соблазнить?

– Я же говорю, – сказал мне Морган. – Это же предел его мечтаний – выпилиться из цивилизации и окончательно превратиться в животное.

– Да идите вы в пень, – надменно сказал Рыжий. – Что вы понимаете в любви. Ваши эмансипированные женщины ухаживают за вами, как за сыновьями, и если у вас возникает соперник, вы предоставляете женщине самой его отогнать. Ах, как это цивилизованно! Ах, она должна выбирать сама! Я-то, может, и животное, только вы – просто бабочки-стрекозки, вот вы кто. Элои. А женщине не нужен мужчина, которого можно заменить надомным мастером, фаллоимитатором и пробиркой со спермой.

– Можно подумать, им нужно животное, – сказал я. Мне было обидно. – Тоже мне, изобрел велосипед.

Рыжий оглядел Моргана, стоящего в кухонном фартуке над плитой. Дипломатично перевел взгляд на потолок и сказал:

– Знаете, судя по результатам, мой способ все-таки немного лучше вашего.

Но Фриланд вообще не очень-то терпим к иллюзиям. Прошла всего пара дней. Мы обедали в большой гостиной. Лес в окне гнулся и трещал под порывами ветра, стекла дребезжали, Рыжего не было, Айрин сидела за столом, вся скукожившись, и еле-еле клевала еду. Маша молчала, у меня ужасно болело в груди, было довольно грустно, а потом мы услышали, как с треском распахнулась входная дверь, и Айрин вдруг вся повернулась к входу.

На пороге стоял Рыжий. Он увидел Айрин и отшатнулся. У него что-то происходило с лицом. Оно дергалось и менялось.

– Да ты же использовала меня, – как будто не веря глазам, проговорил он. – Ты меня поимела, сучка, а я тебе поверил!

С Айрин тоже творилось что-то странное: она вцепилась в столешницу, глаза наполнились слезами, губы поползли в сторону, алые пятна зажглись на щеках.

– Да сдался ты мне! – закричала она. – Откуда я могла знать? Мало ли лисиц! Я же не думала, что тут еще есть оборотни!

– Я тебе не верю, – со страшным ледяным презрением ответил Рыжий. – Это я мог не знать, а ты здесь всю жизнь живешь. Да ты даже по запаху могла бы догадаться! Мля, да я же только сейчас сообразил: ты же даже пахнешь по-другому!

– А я, по-твоему, кто? – Айрин вскочила, стул отлетел в сторону. – Ясновидящая? Мало ли кто как пахнет в этой Стране!

Ее тугие кудри рассыпались, и я впервые разглядел ее уши, всегда скрытые буйной шевелюрой. Уши у нее были длинные, с махонькими кисточками, подвижные – точно такие же, как у Рыжего; и сейчас они были точно так же яростно прижаты к голове.

Айрин бешено пнула стул, зарыдала в голос, как будто в ней повернулся какой-то выключатель, и кинулась вон. В глубине дома простучали шаги.

– Гадство, – прошипел Рыжий ей вслед. – Даже тут – обман, разводилово! А вы, – он взглянул на Нету, Аои и Машу. – Вы-то ведь точно знали. Маша, – его голос вдруг задрожал, – почему ты мне не сказала?

Маша низко наклонила голову, перебирая скатерть. Баламут повернулся и вышел, бешено хлопнув дверью.

Воцарилось молчание. Потом Нета, вздохнув, тихонько заметила:

– Я же говорила, что так будет. Нам надо было им сказать.

– Они взрослые ребята и должны были разобраться сами, – с неожиданной решительностью отрезала Маша. – Если они не видели – значит, не хотели видеть.

Морган, откинувшись на стуле, задумчиво спросил у Аои:

– Айрин, значит – тоже оборотень? Вот так дела. Ну, это многое объясняет...

2.

Рыжий вернулся в тот же вечер. Он тихо вошел в гостиную, постоял посреди комнаты и уселся за стол. Облокотился обеими руками и сильно потер ладонями лицо.

– Ну? – спросил его Морган, глядя поверх книги.

Рыжий тускло взглянул на него. Потом длинно выдохнул и сообщил нам:

– Я дебил.

– Поздравляю с просветлением, – сказал Морган.

– Погоди, Кэп, – сказал я.

Мне было относительно неплохо – так, что даже тошнило не каждые десять минут. И Рыжего было очень жаль.

– Я кретин, – сообщил Баламут в пространство. – Кэп, ты был прав: это клиника. Сколько это продолжалось? Месяца два? Черт! Чтоб я еще раз в этот хренов Лабиринт!

– Не ори, – сказал Морган. – Лабиринт-то тут при чем?

– Чутье он отбивает, Кэп! Как глухой и слепой становишься! Блин, да я ведь даже не заподозрил! Два месяца! – и Рыжий длинно выругался.

Морган побарабанил пальцами по столу и осторожно спросил:

– Ну и что ты теперь – жалеешь?

– Да как я могу жалеть! – вскрикнул Баламут. – Я же, блин, счастлив был! Думал – всё, вот я, наконец, нашел себе! Вот это как раз то, что мне надо!

Он потух. Помолчал и тихо прибавил, оглянувшись:

– Думал: мне теперь и Маша больше не нужна.

Под самым окном гостиной прошел Малыш, а вслед за ним протрусил ЧП. Малыш подошел к столбику ограды, дотянулся и поставил на него открытую плоскую жестяную коробку.

На край коробки – это было хорошо видно даже в сгустившихся сумерках – вылез большой зеленый жук и как будто немножко подумал. А потом неожиданно засветился – сразу весь, как маленькая зеленая лампочка. Расставил жесткие надкрылья, оторвался от коробки и полетел в лес.

Малыш сел прямо на землю, глядя ему вслед, и обнял Черного Пса, а тот привалился к нему боком.

Это было очень красиво – сидящие под оградой в обнимку мальчик и собака, а над ними тлёги один за другим потихоньку выбираются из коробки, включаются, как лампочки, и улетают в сонный осенний лес.

– А ты как думаешь? – спросил я у Аои-тян. Мы сидели вдвоем в большой гостиной, и она вышивала тонкий цветочный узор по краю большой скатерти. – Маша была права? Нужно было скрывать от них правду, потому что они были счастливы?

– Не знаю, - сказала Аои. – И потом, разве мы скрывали? Это они ничего не желали слушать и замечать. Ты сам слышал – они даже по запаху могли бы заподозрить неладное.

– Любовь – это такая вещь, – сказал я. – От нее становишься слепым и глухим. Начинаешь видеть человека лучше, чем он есть на самом деле.

– А может быть, наоборот, – улыбнувшись, предположила Аои. – Как раз когда влюбляешься, начинаешь видеть человека таким, каков он есть на самом деле. Замечаешь в нем весь его свет и все дары. Ай! – и она сунула большой палец в рот.

– Накололась? – спросил я.

– В каждой приличной вышивке, – заявила Аои, сосредоточенно рассматривая палец, – обязательно должна быть капля крови вышивальщицы!

Вокруг ногтя у нее расплывался тонкий красный ободок.

– Давай полечу, – предложил я.

Она посмотрела на меня с подозрением.

– Тебе, наверное, еще нельзя.

– Да брось. Наколотый палец – какая ерунда.

Она подумала и улыбнулась. От ее улыбки вокруг всегда становилось немного светлее.

– Ну что же.

Рука у нее была теплая и мягкая. Чтобы остановить такое легкое кровотечение, достаточно было прикоснуться пальцем.

– Погоди, – сказал я. Взял салфетку и оттер от крови розовый ноготь. Не удержался и поцеловал теплую мягкую ладошку.

– Та, которую я люблю, не нуждается, чтобы кто-то прилагал усилия, чтобы разглядеть ее дары, – я отпустил ее руку. – Ее таланты и без того всем очевидны.

Хранительница очень близко смотрела на меня расширившимися глазами.

– Правда? – спросила она.

– Конечно, – сказал я. – Поэтому я и не пытаюсь даже, ясно ведь, что ничего не выйдет.

– Ты в этом уверен? – прошептала Аои.

– Ну, сама подумай. Кто я – и кто она. Полудохлый бомж-лабиринтец – и самая прекрасная целительница во Фриланде.

У Аои задрожало лицо. Она вскочила и убежала.

А я остался. Осознавать собственный идиотизм.

3.

Однажды — прошла примерно неделя — придя в себя, я обнаружил в комнате Машу и Айрин. По правде говоря, меня разбудили именно их голоса.

– Маша, вылечи меня, – говорила Айрин. – Вылечи меня от любви. Ты можешь, я знаю, что можешь.

Маша шуршала чем-то на столике рядом с моей кроватью.

– Это последнее, что я стала бы делать для того, кому желаю добра, – сказала она.

– Значит, мне нужно продолжать любить того, кто меня обманул? – яростно сказала Айрин. – Этого ты мне желаешь?

– А он тебя обманул?

– Да! – и в низком цыганском контральто задрожали слезы. – Он скрывался! Я и правда только по случайности ни разу не перекинулась за всё это время в его присутствии. А он – специально скрывался! Уходил – в тот момент, когда я была занята другими делами! Ни разу не предложил мне познакомиться со своей стаей! Я его со всеми познакомила, со всеми, а он? Почему он ни разу не показал мне, что его стая – люди?

– Вероятно, потому, что ты дала ему понять, как ты относишься к людям, – сказала Маша.

Они помолчали. По правде говоря, если бы моя девушка была настолько сумасшедшей, я бы тоже предпочел скрывать от нее те вещи, которые ее раздражают.

– Я не умею так, – сказала Айрин. – Это вы так умеете – продолжать жить, когда ваше сердце разбито. Мы так не умеем. Ты же знаешь. Вылечи меня, а то я умру.

– Хорошо, – сказала Маша. – Если через месяц ты придешь ко мне и попросишь снова, я тебя вылечу.

Вот, значит, как!

– Аптека, – позвала Маша прямо надо мной. – Ты ведь проснулся?

– Да, – сказал я, но не открыл глаза.

– Ты, выходит, всё слышал? – помедлив, спросила Айрин откуда-то из угла.

– Только то, что от любви, оказывается, можно вылечиться, – сказал я, не открывая глаз. Маша шуршала чем-то возле меня на столике, и мне было хорошо, и я боялся пошевелиться, чтобы снова не заскребло в груди. Айрин невнятно пробормотала что-то и вышла.

– Маша, – позвал я.

– Что? – сухо спросила она, шурша чем-то.

– А почему ты тогда не вылечишь Аои? И Нету?

Стукнуло негромко стекло. И Маша ответила сухо:

– Они не просили меня.

Всё правильно, подумал я. И я не попрошу.

– Вот именно, – сказала Маша, и ее голос снова начал уплывать, – и больше того: Айрин через месяц тоже передумает…

Айрин пропала с концами, как будто ее не было. Рыжий тоже больше не показывался.

На следующий день наконец наступила зима. Выпал обильный снег, и Морган разъезжал по округе на снегоходе, который пригнала Нета.

В Доме стало тихо и довольно скучно. Я уже не спал по двадцать часов в сутки. Надо сказать, после извлечения из моего виска дротика с пугающим названием «гарпун Ахава» мое выздоровление вообще очень ускорилось. Но все же выходить из дома мне по-прежнему не хотелось. В моменты бодрствования я по большей части лежал в кресле в скучной тишине опустевшей большой гостиной и сквозь узорную раму изморози в окне изучал сверкающие снежные горы вокруг Дома. Делать мне ничего не хотелось, и в груди по-прежнему жила противная хлюпающая тяжесть. Видимо, мне надо было к ней привыкать. Аои ходила по Дому, тихо хозяйничала, но больше не пела и не заходила ко мне. Какая-то жизнь начиналась, только когда приходили ЧП и Малыш.

ЧП очень поздоровел и подтянулся. Он научился охотиться, хотя не слишком любил это делать. Видно было, что рядом с Малышом он теперь ничего не боится. Они скакали и прыгали в сугробах вокруг Дома, пока не падали с ног, и сквозь толстые рамы то с одной стороны, то с другой слышались радостные крики Малыша и шальной отрывистый лай. Но гораздо чаще их было не видать; я выяснил у Неты, что они ходят в длинные многодневные прогулки. Конечно, инициатором прогулок был Малыш, а Пес просто следовал за ним. Было такое ощущение, что он теперь последует за Малышом куда угодно, и это, вообще-то, сильно успокаивало меня: все-таки Пес теперь был, если подумать, вполне надежной охраной. Хороший проводник никогда не сунется в по-настоящему опасное место, но Малыш мог попасть в беду случайно, и тогда лучше, если рядом будет хотя бы кто-то вроде Пса.

Правда, в Лабиринт ЧП возвращаться отказывался, и, на мой взгляд, правильно делал. Так что когда Малыш хотел увидеться с родителями, он уходил в Лабиринт один. Псу здорово не нравились эти отлучки: он угрюмо бродил по лесу вокруг Дома и терял всякое достоинство, восторженно прыгая на Малыша, когда тот возвращался.

Впрочем, будь моя воля, я бы, наверное, тоже попытался удержать любого начинающего проводника подальше от Лабиринта.

В Доме бывали гости. Засыпая и просыпаясь в гостиной, я то и дело слышал всякое. То в кухне перешептывание и хихиканье, как будто там собрался десяток подружек-старшеклассниц. То наверху, у Маши и Неты, громкий активный спор нескольких незнакомых голосов, перебивающих друг друга, и вдруг снова тишина, и тут же опять – спор, пересыпанный неизвестными терминами, звучащими, как язык несуществующей страны Укбар. То перед Домом, на лужайке, прекрасная музыка: кто-то играл как будто на скрипке. Я не удержался, сполз с кресла и выглянул из окна. В воротах стояла Нета с незнакомым фриландцем, который только что перестал водить смычком по неожиданно громоздкому, ростом с него самого, струнному инструменту. Нета кивнула, что-то спросила, музыкант взвалил свой инструмент на плечо, и они вместе направились к сараю, где у нее хранился самый необходимый инвентарь. И потом несколько часов из сарая, перемежаемые длинными паузами, слышались музыкальные обрывки. Настраивали они инструмент, что ли? Музыкант ушел незаметно.

Однажды Пес и Малыш, перепуганные до полусмерти, притащили на самодельных санках мастера-кроху. Тот жмурился длинными веками и посиневшими от холода губами бормотал шипящие ругательства на незнакомом языке. Маша в два счета залатала ему сломанную ногу, посадила у печки и дала какую-то загадочную закопченную бутыль: сколько я ни вспоминал, не мог припомнить такой бутылки среди разнообразных запасов Аои. Через два часа, отогревшись, кроха ушел на своих двоих, что-то удовлетворенно бурча.

То и дело через Дом проходили незнакомые проводники. Похоже, все-таки это место было – как бы точнее выразиться? – неким гибридом почтовой станции и санатория. Выходящие из Лабиринта проводники, истощенные странствием, задерживались тут для срочного восстановления сил, а уходящие в Большую Сеть – могли подготовиться к путешествию: экипироваться, получить консультацию, запастись провизией. Даже провизия Аои-тян, как я узнал, в Лабиринте не превращалась в траву и сучки.

Когда гости оставались пожить, наши застолья бывали очень интересными. Но никто еще ни разу не остался у нас дольше, чем на полторы-две недели.

Я теперь тоже иногда гулял с Малышом и ЧП вокруг Дома.

Однажды днем я дремал в большой гостиной, когда меня разбудил громкий хлопок входной двери и ликующий вопль:

– Маша! Получилось!

На пороге стоял Баламут. Мы не видели его уже около месяца. Он странно и часто дышал и был весь встрепанный, сильно исхудавший, какой-то изможденный и такой промокший, что в теплом Доме от него – честное слово – шел пар. Пожалуй, в драке с Псом у него теперь было бы мало шансов.

– Дурак, что ль, так орать? – недовольно спросил Морган, выходя из кухни со сковородой, на которой что-то вкусно брызгало маслом. Рыжий взглянул на него, но, по-моему, не увидел.

– Всё благополучно? – сказала Маша сверху. Она стояла на верху лестницы и держала на весу руки в заляпанных резиновых перчатках – видимо, они с Нетой опять занимались своими химическими экспериментами. Рыжий весь повернулся к ней и завопил, задыхаясь:

– Четверо! Представляешь?!

Он остановился, хлипнул носом, потер кулаками глаза и сказал уже спокойнее:

– Всё в порядке. Она говорит, можешь не ходить. Всё окей.

– Я и не сомневалась, – сказала Маша прохладно. – Поздравляю.

Повернулась и ушла в лабораторию. Рыжий длинно шмыгнул носом, шаря по гостиной невидящими и подозрительно блестящими глазами.

– Да что такое? – спросил Морган, недовольно глядя на него поверх очков. – Ты чего хлюпаешь?

– А? – Рыжий остановил на нем блуждающий взгляд. – А... Ничего. Насморк.

И он тоже развернулся на пятках и пропал. Хлопнула входная дверь.

– Какая у некоторых жизнь остросюжетная! – флегматично резюмировал Морган, встряхивая сковородку. – Аптека, я чувствую себя неудачником!

– Мне, пожалуйста, еще какое-то время без остросюжетности, – сказал я. У меня опять слегка кололо в груди. – Спасибо, заверните, сдачи не надо…

Рыжий снова появился примерно через неделю, уже не в таком возвышенном расположении духа, и без всякой остросюжетности проспал сутки подряд. Будить его мы не рискнули.

А когда он проснулся, Морган сказал нам обоим: «Пошли-ка. Пройдемся».