Письмо в Лабиринт

Глава 32. Последний переход

1.

Светлые глаза Баламута вспыхивают огнем. Как у анимешного демона: трудно поверить, что это человеческие глаза. Он улыбается в тридцать два зуба. Он плотно завинчивает пробку и добавляет:

– И шнурки постираю.

Спецназовец спокойно поднимает свободную руку и очень аккуратно бьет переговорщика кулаком по темечку. Обаятельное лицо халдея обессмысливается, и он так же спокойно и молча оседает вниз. Тяжелое дыхание в эфире прерывается. Спецназовец хватает меня за шиворот, и мы втроем с Рыжим вваливаемся в вагон.

– Жми, шеф! – дико вопит Рыжий. – Вперед!

Спецназовец дает короткую очередь в пол (когда он успел забрать автомат?!) Во все стороны летят ошметки пластика. Вагон содрогается, захлопывая двери. И сразу двигается с места, быстро, привычно набирая скорость.

Баламут хохочет. Его глаза светятся, как неоновая реклама, он висит на поручнях и заходится хохотом, как полоумный. Автоматчик отпускает меня и знакомым жестом сдирает с лица маску.

– Прости, Мить, – говорит он. – Я... немного жестко там тебя…

Я понимаю, что не в состоянии вдохнуть.

– Больше всего мы боялись, что ты его узнаешь, – заходясь от смеха, выдавливает Баламут, – но ты бы там маму родную не узнал…

– Рыжий, прекрати истерику, – смущенно басит Морган. – Мить…

– Но ты же... он же…

– Что, ты поверил этому балаболу? – виновато говорит Морган. – А историю-то наплел, я сам чуть не заплакал…

– Я сначала даже предлагал сказать, будто это я его убил, – давясь хохотом, продолжает Рыжий. – Ну, чтобы забрать склянку... Но он сказал, что ты не поверишь, а нам было нужно, чтоб поверил...

Стоп-кадр: как в тумане, мой кулак летит прямо по направлению к его полыхающему диким весельем лицу.

2.

– Честно говоря, если бы я думал, что ты это так будешь переживать, я бы стал делать как-то по-другому, – виновато говорит Морган, передвигая рычажки на пульте.

– Ну а как ты думал, я это буду переживать?! Придурки... удоды... я ж там реально чуть не спятил…

Мы сидим в кабине пилота, вагон уже набрал привычную скорость и теперь, не останавливаясь, летит по оси. Самого пилота мы выпустили только что, две станции назад. Рыжий при этом безостановочно хохотал, болтал, охал и ощупывал скулу, Морган поминутно виновато просил у меня прощения, а я молчал и был зол как черт. Молодой бородатый дядька-пилот, выходя из вагона, оглядывался на нас с недоумением. Кажется, мы не очень вписывались в его представления о международных террористах.

Вертолеты заполняют мир вокруг громовым стекотанием, но из звуконепроницаемого аэрорельса мне кажется, что мы едем по кузнечиковому полю. Они не стреляют: кабина, по словам Моргана, пуленепробиваема, к тому же мы двигаемся чересчур быстро. Стреляя по такой быстрой мишени, можно запросто повредить «нерв». А при падении вагона бутылочка с эликсиром наверняка разобьется.

– ...Ну и вот, – продолжает Морган, щурясь вперед, – а потом я смотрю – он какой-то вовсе смурной. И говорит, причем глаза на мокром месте…

– Не было такого!..

– ...да было, было... «Ты, говорит, как хочешь, а я не могу. Митька же, говорит, у нас нежный, его же соплей перешибешь. Тявкни погромче, а ему уже страшно. Они ж там из него за час такое якитори сделают, что никакой Айболит потом обратно не сошьет». Ну, мы стукнулись лбами и придумали эту комбинацию.

– Между прочим, оба! – ревниво говорит Баламут. – А побили только меня! Морган, почему он побил только меня?

– Его тоже побью, – пробурчал я.

– Побей, – виновато говорит Морган, поворачивается ко мне и зажмуривается.

– Анбиливбл! Каваи! Когда ждать извещения о будущем бракосочетании? – экспрессивно восклицает Рыжий и смахивает несуществующую слезу. – Между прочим, Кэп, сколько времени?

Морган разожмурился и сказал:

– Вон часы на пульте, не судьба посмотреть? Одиннадцать сорок шесть. Девять минут еще. Мить, ты в случае чего... я того... в любое время…

– У него нормально, кстати, удар поставлен, – заметил Баламут, хихикая, и снова осторожно подвигал рукой челюсть. – А я-то думал, он у нас совсем конченный пацифист, Фродо Сумкин, хоть сейчас крылышки приделывай…

– Так какой у нас план? – спросил я.

– Да все просто, – сказал Баламут. – Через девять минут мы вытряхнем в атмосферу эту красную бурду из склянки. Потом поищем гейт. Не может же быть, чтобы хоть одного не нашлось на какой-нибудь станции! Ну, мы поищем и найдем.

– Лихо, – оценил я. – А если не найдем?

– Если не найдем, сдадим им Рыжего на опыты, – сказал Морган. – Да найдем. Мы же все трое будем искать.

– Ему еще что-то не нравится! – экспрессивно воскликнул Рыжий. – Он еще нос воротит!

– Ребята, – говорю я. До меня вдруг доходит, что они для меня сделали. – Спасибо вам.

– Это всё понятно, – говорит Морган, щурясь. – А вот почему улетели вертушки?

В этот момент свет в кабине гаснет. Вагон, летя по инерции, начинает замедлять ход.

Мы неподвижно висим на нити «нерва» между станциями. Ни одна лампочка не горит. Кабину заливает стратосферный свет. Морган, тихо и люто матерясь, щелкает рычажками на пульте.

– Кэп? – произносит Баламут дрожащим голосом.

– Они его полностью обесточили, – цедит Морган. – Полностью обесточили аэрорельс! Никто этого никогда не делал, считается, что слишком высока вероятность падения вагонов…

– А как же мы тогда держимся? – я непроизвольно хватаюсь за ручки и усилием воли заставляю себя отпуститься.

– Механическое крепление там тоже есть, – торопливо говорит Морган и ныряет под пульт: видимо, ищет аварийную схему. В этот момент «нерв» начинает содрогаться.

У меня мгновенно пересыхает во рту. Баламут замирает, глаза у него становятся шире лица.

– Спецназ!..

– Рыжий, – спокойно говорит Морган, продолжая споро щелкать чем-то под пультом. – Иди. Возьми автомат, прострели окно. Осталось три минуты.

Баламут подхватывается и убегает в салон. Вагон печально и плавно покачивается, как большая муха на дергающейся паутинке.

– Только держись крепче, слышишь? – кричит ему вслед Морган. – А то сдует ветром!

Из вагона раздается автоматная очередь, звон стекла и какой-то писк. В кабину немедленно врывается ветер – сырой, мощный и очень холодный. В вагоне Рыжий возится и хрустит битым стеклом.

– Да, – бормочет Морган, продолжая шуровать под пультом. – А вот про отдачу-то я ему напомнить забыл…

Ёжась от ветра, я выглянул в салон.

Рыжий сидел на полу, автомат на ремне лежал у него на груди. Он почему-то прострелил не окно, а дверь. Ветер, врываясь в обрушенный проём, кружил по салону пыль и мусор.

– Ну он и швыряет, – кашляя, изумленно сказал Рыжий и завозился. – Ну что? Пора?

Он вскочил и вытащил из кармана кувшинчик. Да, вот он: переливающийся бриллиантовыми гранями фиал с рубиновой глубиной внутри. Он выглядит очень странно здесь, в разгромленном вагоне аэрорельса, в запыленной загорелой руке Баламута, рядом с висящим у него на шее калашниковым. Странно, думаю я: несколько минут назад, когда я увидел в руке Рыжего откупоренный флакон, я совсем не обратил внимания на его красоту.

Цепляясь, Баламут сделал осторожные несколько шагов вперед. Морган наконец бросил копаться под пультом и встал рядом со мной в дверях, глядя на часы. И тут мы все трое вздрагиваем: вагон снова освещается.

– Ну, не дури, оборотень.

Голос из динамиков почти осязаем. Он врывается в уши почти как холодный мощный ветер, который треплет нашу одежду и волосы. «Нерв» перестает дрожать.

– Хватит баловаться.

Если бы не громкость, этот голос звучал бы сейчас почти как нормальный, человеческий.

– Не тебе спасать мир, ты и себя-то спасти не смог. Ты сейчас собираешься вылить в унитаз самую большую ценность, которая тебе когда-нибудь попадет в руки. Возможно, в пересчете на грамм это вообще самое ценное вещество из всех, что когда-либо попадали в руки человеку. Ты действительно собираешься его отдать за просто так? Только потому что тебе так сказали?

– Рыжий, – говорит Морган. – Время.

Баламут, стоя у разбитой двери, молча кладет руку на крышку фиала.

– А они знали, о чем говорят – те, кто хочет открыть гейты? Открыть человечеству ворота в вашу Страну! Представь себе, что все они – они! Все эти ничтожества, которых ты по справедливости презираешь! Все эти жрущие, срущие, ржущие хлынут на зеленые поля и луга Свободной Страны! Представь, у тебя же хорошее воображение, хотя тут хватит и средненького. Все эти полуживотные, давно отказавшиеся от всех даров, которые у них были, вся эта тупая, ленивая, лживая, агрессивная протоплазма затопит ваш прекрасный Фриланд! ...Ведь они уже загадили одну планету – о, какая это была чудесная планета! Изумительное, совершенное, любовно построенное жилище! Ведь они съели ее, проели насквозь, как черви яблоко. Ты думаешь, Фриланд ждет другая судьба? Они же начнут там продавать и покупать, начнут строить кладбища, капища и курорты. Заведут границы, заборы, интернет, машинки для стрижки собачек. Будут пилить деревья, копать котлованы. Начнут делать карьеры, выступать с речами, ставить условия, проводить решения. Разве вы сможете с этим справиться? Я тебя умоляю! Здесь они задыхаются в собственных испражнениях – так теперь вы хотите впустить их вонь в свой Фриланд? И они ведь начнут воевать. Что вы будете делать, когда они принесут атомную бомбу? Ведь туда можно пронести что угодно, сам знаешь.

Рыжий стоит на краю пропасти, так что мне кажется, что автомат, висящий на шее, вот-вот утянет его вниз. Его рука лежит на крышке фиала. Ветер треплет огненные пряди, заслоняя от нас опущенное лицо.

– Но даже если я ошибаюсь, и эти ваши картонные короли так мудры, что все это продумали. Слушай, но неужели они не смогут справиться и без вас? Ведь вы – только один отряд из сотен. Ты это знал вообще? Или вам сказали, что вы вытащите цивилизацию из дерьма в гордом одиночестве? Но, наверное, благородные элои не соврали. И что же, вы, дворняжки, думаете взять приз на маршруте, где работают все эти породистые профессионалы высшей школы? Да они обойдутся без вас три тыщи раз. Ведь они же вам дали это поручение только из жалости, чтобы вы не чувствовали себя ущербными. Или ты правда веришь, что вас не подстраховывают, и вы – полноценное звено этой цепи?..

И еще подумай вот о чем, оборотень. Ты ведь уже понял, что никакой гейт в вагоне не откроется. Что бежать вам некуда. Тебе и твоим друзьям. Конечно, сейчас вам море по колено, и вы не боитесь умереть. Но с чего ты взял, что вас ждет смерть? Ты даже на час не захотел оставить своего проводника в моих руках, о, ты был чертовски прав, оборотень. Ведь тебе бы потом пришлось смотреть на то, во что бы он у меня превратился. А теперь у меня будет не час. Ну, твоему проводнику-то, предположим, будет легче всех, он – мягкая материя, он просто и быстро сойдет с ума. Может быть, мне на это хватит и часа... А не хочешь ли увидеть, во что у меня превратится твой охотник? Ты ведь уже видел их – тех, кого вы там прозвали «условно людьми». Но это люди, Рыжий. Кое-кто из них когда-то был похож на Моргана. Ты скажешь, что он никогда таким не станет, ни при каких обстоятельствах. Но потом я приведу его к тебе, и ты увидишь, что ошибался. Он – единственное, во что ты веришь в жизни; ты думаешь, что он сделан из стали, но не хочешь ли посмотреть, что делают со сталью современные технологии?.. Да, потом мне все равно придется их убить, хотя знаешь что? Не факт. Они ведь и без того уже станут ходячими мертвецами. Два вывернутых наизнанку, потерявших человеческий облик лабиринтца – кому они будут интересны, чтобы их убивать? Хорошо, согласен, на воле их попытаются вылечить и скорее всего чего-нибудь да добьются, так что отпускать я их все равно не стану.

Ну ладно, они. Их жизнь – это их жизнь... Но ты? Ведь ты помнишь, чтó ты мне обещал? Никто ведь не тянул тебя за язык. Всегда три раза я напоминаю об этом, и третий – последний. Ты долго бегал от меня, должник, но теперь ты прибежал. Финиш. Титры... Но вот чего я не делаю никогда: я никому никогда не предлагаю перед самым финишем изменить правила. Ты можешь отдать долг – за всех сразу, да. Я предлагаю тебе изменить договор. Я обещаю, что когда получу эликсир, то отпущу тебя – вас, всех троих – на свободу. Навсегда.

Баламут судорожным движением прижимает кувшинчик к груди.

– И вот, третий ангел вылил чашу свою в реки и в источники вод: и сделалась кровь, – нараспев говорит Минотавр.

Баламут поднимает голову. Свалявшиеся пряди бьют его по лицу. На его щеках две грязные дорожки.

– Мы и так свободны, – в свисте ветра ровным голосом говорит он.

Он размахивается и как бутылку шампанского разбивает фиал о поручень. Вокруг брызгают осколки стекла и рубины — большие, маленькие, крохотные.

Одно мгновение я вижу преобразившийся мир. Вниз и вверх, влево и вправо, до самого горизонта, мир заполняет мгновенно выстроившаяся кубическая кристаллическая решетка. Она правильна и совершенно прозрачна, и в каждом узле вспыхивает и переливается микроскопический рубин, и все рубины соединены друг с другом тончайшими, совершенно прямыми алыми нитяными гранями. И тут же, убегая во все стороны от нас, решетка исчезла, растворилась в воздухе, как не было ее, остался только отчетливый, медленно тающий запах клубники. Свет в вагоне погас. А нить «нерва» опять пробрала дрожь.

Больше не произошло ничего.

3.

– Ну и что? Как оно всё? Запустилось? – стуча зубами, спросил Баламут.

– Не знаю, – сказал я.

– Подозреваю, что ты разбил склянку только из любопытства посмотреть, что там для меня приготовил этот моральный урод, – проворчал Морган.

– Не в последнюю… очередь… поэтому, – стуча зубами, ответил ему Баламут. Морган стоял в проломе и смотрел вниз. Рыжего колотила дрожь. От автомата он избавился и теперь изо всех сил цеплялся за поручни, волосы всклокочены, на лице грязные разводы. Я сам, наверное, выглядел не лучше него.

– Ну и куда мы теперь? – спросил я.

– Как куда? – невозмутимо сказал Морган. – Туда, конечно.

Он кивком показал — куда. Баламут со всхлипом зажал рот рукой. Дрожащий пол странно покосился у меня под ногами, и я тихонько присел на сиденье.

– По крайней мере, это будет быстро... – пришло мне в голову.

– Ну, секунд пятнадцать-то будет, – невозмутимо сказал Морган, меряя расстояние глазами. – Хотя, говорят, некоторые уже в падении от страха помирают... – И взглянул на Рыжего. – Или ты хочешь, чтобы тебя спасли? Вон те архангелы? – он мотнул головой в сторону все больше дрожащего рельса. Баламут перевел глаза и проговорил, стуча зубами:

– Нет. Чего я точно не хочу, так это чтобы меня спасли они.

И в этот момент Морган, снова глядя вниз, каким-то изменившимся голосом позвал:

– Митя, ну-ка погляди.

Это выглядело... не совсем как гейт. Совсем это не выглядело как гейт, если честно. Это был просто разрыв в слое облаков, на дне которого клубились другие темные облака. Куда делась земля? Откуда там такие глубокие облака? Не так уж высоко натягиваем мы наши смешные паутинки… Да, вроде бы у разрыва были радужные края – а может, это солнце их так подсвечивало.

Но все-таки это, конечно, был гейт. Отсюда он казался небольшим, но ясно было, что он огромный – просто гигантский.

– Переход! – задохнувшись, вскрикнул Рыжий.

– Да, – сказал я.

– Да? – Морган глянул на меня волчьими глазами. – А если нет? – И помолчал. – Если это ловушка? Это ни на что не похоже, ты же видишь. С чего ты взял, что оно ведет не в... Яму? Может, нам надо сейчас, пока не поздно, вылезти на ось и прыгнуть мимо этой дырки…

Края гейта тихо переливались радугой.

– А с чего ты взял, что на земле нас не ждут те же спасатели, – тихо проговорил я. – Наверняка Вуул уже подстраховался на случай падения вагона…

– Да вот хрен, – сказал Баламут. – Неужели вам не любопытно?

Ветер трепал его шевелюру так, что казалось, у него горит голова.

– Ты уже раз полюбопытствовал, – проворчал Морган. – Ну, ладно.

– Давайте руки, – сказал я, и они посмотрели на меня. – Давайте, давайте. Все-таки это я тут пока что проводник.

...Мы стоим на краю. В левой руке у меня медвежья лапища Моргана, в правой – влажная дрожащая ладонь Рыжего. Вагон тяжко содрогается на рельсе.

– Единственное, о чем жалею сейчас, это что так и не сказал Айрин и дочкам, как я их люблю, – говорит Баламут.

– А сколько их у вас? – спрашивает Морган, и оборотень печально взглядывает на него.

– Дочек? Четыре…

– Вот везучий гад, – говорит Морган. Свободной рукой он достает из-за пазухи маленький, как будто детский, крестик, и целует его. Крыша вагона гудит под ботинками первого спецназовца. Мне кажется, очень медленно мы отталкиваемся от края и летим.